И свои глаза. Господь всемогущий, что у него не так с глазами? Он выскочил из туалета с колотящимся сердцем, вкус меди во рту вдруг стал нестерпим, захотелось вырвать. Тревис полез за кружкой дистиллированной воды, что держал под кухонной раковиной. Откинул голову назад, выпил и сплюнул, не глотая. Еще раз выпил, еще раз сплюнул. Желудок скрутило. Он вылил воду себе на лицо и постоял, пока она стекала, с закрытыми глазами. Кровь с его рук, побежав по пластиковой кружке, закапала на пол. – Тс-с, – сказал он себе. Тс-с. Тс-с. Тс-с. Спустя некоторое время, когда дыхание выровнялось, а желудок больше не метался из стороны в сторону, он открыл глаза и оглянулся на свою спальную полку. В кемпер проник утренний свет, озарив арку металлических стенок, и на них Тревис наконец увидел кровь – пятна, высохшие в форме отпечатков растопыренных ладоней. Левая рука, крупная, мужская, его рука. Правая, меньше, с узкими заостренными пальцами, женская… «Что ты наделал?» Кровь на простыне, пятна на поролоновом матраце. «Я не, я бы не…» Кровь на сбившемся в изножье стеганом одеяле, старом и потертом. Лоскуты с изображением роз, кактусов и больших белых месяцев – все пропиталось красным. «Только не так, нет. Столько крови, не так…» Тревис отставил кружку воды и снял свои джинсы с дверцы шкафа рядом с койкой. Ножны были закреплены на поясе, однако ножа в них не оказалось… «Тела нет. Два, три, сколько их, но только не так…» Он натянул джинсы и, подняв глаза на полку, увидел: его боевой нож торчал из потолка над матрацем, рядом с открытым люком. Он поднялся на пару ступенек лестницы, осторожно, чтобы не нагружать раненую ногу, и выдернул нож из металла. Перевернул его в руке, наклонил, рассмотрел. На лезвии – засохшая кровь. Порез у него на бедре. «Это разве я? Это все я?» Он вставил нож в ножны и ухватился за лестницу обеими руками, так что костяшки пальцев побелели. Его колотило, будто в агонии. Он сунул правую руку в рот и прикусил, крепко вгрызся в мягкую плоть у основания большого пальца. «Покажи мне, – словно услышал он. Женский голос. – Покажи мне, убийца». В дверь постучали. Он укусил сильнее, с трудом сумев не закричать. Аннабель постучала три раза и осталась ждать. Ветер развевал ее платье и волосы. Тишина вокруг кемпера казалась ей неуютной. Будто из темных окон за ней следили. В сознании зазвучал голос, причем не ее. Он выпрыгнул, точно кошка, – голос пожилой женщины, огрубевший от сигарет, с затяжным предсмертным придыханием: Нинни. Это был голос ее матери, и за ним – череда резких хрипов, что она издавала вместо смеха в последние свои дни. За хрипами последовал прерывистый кашель и резкое шипение кислорода. – Нинни, – пробормотала Аннабель сама себе, будто взвешивая это слово, оценивая его. «Нет, – подумала она. – Не сегодня». Она шагнула вперед и стукнула еще раз, громче, затем отступила на три шага назад. Кемпер покачнулся. Изнутри донесся скрип ботинок, лязг пряжки на ремне. Ветер смахнул волосы Аннабель на лицо. Она собрала их в пучок сзади и выжидающе скрестила руки на груди. Когда дверь открылась, за ней возник высокий худощавый мужчина с мутным взглядом. Моложавое лицо, высокие скулы. Запавшие глаза, трехдневная щетина и вихор с ручку сковородки. Она бы дала ему лет тридцать, плюс-минус. Он был в джинсах и плотно застегнутой джинсовой куртке с овечьим воротником. Под ногтями на левой руке запеклась темная грязь. Он стоял босиком. Аннабель не стала дожидаться, пока он заговорит. – Зарядка и электричество стоят десятку за ночь, – сообщила она. – Хотите остаться еще, платите наперед. Он прикрылся рукой от утреннего солнца и, сощурившись, глянул на нее. Она думала сказать что-нибудь еще, задать вопросы, потребовать ответов, но не стала. Вместо этого просто стояла и ждала. Позволила ветру заполнить тишину между ними. Когда он наконец заговорил, его голос оказался на удивление низким, но при этом мягким, почти как детский лепет. – Что это за место? Она стала было отвечать, но умолкла. Мужчина начал отступать от порога в тень, будто стремился укрыться от света. Он обхватил себя руками, хотя и был в куртке. Глаз он не поднимал. – Мой мотель, – ответила Аннабель. Он взглянул на нее, встретил ее взгляд, затем двинулся мимо нее, к дому на вершине холма. – Какой сегодня день? – спросил он. «Алкаш, – подумала она. – Остановился где придется». – Сегодня воскресенье, – сказала она. – Сколько я уже тут? – Баксов на десять простоял, – ответила она. В эту минуту сильный порыв ветра подхватил застарелый запах пота и сигарет и выгнал его из кемпера, накрыв Аннабель будто одеялом, так что ей пришлось отвернуться и сглотнуть ком в горле. Когда она повернулась обратно, мужчина уже совсем отступил во мрак кемпера. Она наблюдала через открытую дверь, как он роется в шкафчике у себя над головой. В этом кемпере, похоже, было совсем тесно. Она увидела грязную посуду в раковине и одежду, развешанную на открытых дверцах шкафов. Учуяла плесень. Различила занавеску, отделяющую спальное место, из голубой простыни и бечевки, натянутой между двумя шкафами. Ткань была тонкой и видавшей виды. Наконец мужчина достал из шкафчика над раковиной банку из-под кофе. Открыл ее и высыпал содержимое на плиту: там оказалась пара банкнот и горсть монет, большинство из которых очутилось на полу или под плитой. «Не может быть, чтобы взрослый мужчина на это жил». Мужчина несколько мгновений пристально смотрел на мелочь. Затем поводил их пальцем и сообщил Аннабель: – Мне не хватит заплатить. Мальчик вернулся из сарая за фермерским домом, стряхивая с брюк белый мех. Он увидел, как его мать с мужчиной из кемпера проходили перед мотелем, из тени крылатого коня на свет, согнав рыжего кота с его места на солнце возле насосов под дощатым настилом. Она помахала ему еще раз, так что крольчиху пришлось вернуть обратно в клетку. Он скормил обоим зверькам еще капусты и еще по половине стебля сельдерея через лючок с боковой стороны клетки. Теперь он прислонился к заднему бамперу маминого фургона, припаркованного на дорожке у дома. Он наблюдал, беспокоясь о том, что происходило в мотеле без него. Мама с мужчиной из кемпера остановились у бассейна – или того, что когда-то было бассейном, пока несколько месяцев назад, когда она с Диего, поваром из кафе, не заполнили его ржавыми качелями, сломанными кондиционерами и кучей снесенных бурей водосточных желобов. Мужчина из кемпера был похож на ковбоя. В черной шляпе и черных ботинках, он стоял рядом с Аннабель у бассейна. Высокого роста, он смотрел вниз, слушая Аннабель. Они стояли почти в самой тени большого указателя мотеля на шоссе. Незнакомец выглядел как человек, который странствовал по пустыне без лошади, зарыл сокровища где-нибудь на сухом пыльном кладбище, где на надгробиях сидели вороны, а в петлях на длинных кривых ветвях висели скелеты. «Как в тех фильмах, – подумал мальчик, – где все говорят по-английски итальянскими губами». Мальчик пришел в немалое волнение, когда увидел у незнакомца на бедре длинный нож. – За ночь-другую как раз расплатитесь, – сказала Аннабель. – Металлолом можете свалить вот в тот контейнер возле офиса. Один парень из города мне за него заплатит. А просто мусор – бросайте на помойку. – Откуда мне знать, что тут мусор, а что нет? – спросил мужчина. – Все, что не из металла, – мусор, – ответила она. – Там за мотелем есть туалет, если понадобится метла или что-то такое. На двери замок, но он сломан. – Насосы еще работают? – спросил он, указывая на заправочный островок сразу за козырьком офиса. Она покачала головой. – В какую сторону тот город? – спросил он. Она указала на запад. – Минут десять. Оба посмотрели в том направлении. – И никакой выпивки. Надеюсь, это понятно, – заявила она. – У меня маленький сын. Мужчина кивнул, посмотрев на солнце, поднимающееся в ярком октябрьском небе. Аннабель проследила за его взглядом и увидела, что темные облака на западе уходили прочь. С холма донесся сигнал ее фургона. Мальчик выглядывал из окна со стороны водителя и стучал рукой по крыше. – Мам, опоздаем! Аннабель подняла руку, показывая, что слышит его. – Меня зовут Аннабель Гаскин, – сказала она мужчине. – Это Сэнди. Ему десять.