— Ваш муж умер на месте. Мне очень жаль. И тут я упала на землю. Вокруг меня все закружилось. Я слышала биение своего сердца, но не могла сосредоточиться на том, что говорил офицер. Я никогда не думала, что такое случится. Я думала, что плохое случается только с гордецами. Плохое не случается с такими людьми, как я, с людьми, которые знают, как хрупка жизнь, с людьми, уважающими высшую власть. Но это случилось. Случилось со мной. Мое тело успокоилось. Глаза высохли. Лицо застыло, взгляд опустился на мостовую и застыл там. Руки как будто онемели. Я не понимала, стою я или сижу. — Что случилось с водителем? — спросила я офицера, спокойно и сдержанно. — Прошу прощения? — Что случилось с человеком, который вел грузовик? — Он погиб, мэм. — Хорошо, — сказала я. Я произнесла это как социопат. Полицейский только кивнул мне, возможно, давая понять, что сделает вид, будто не слышал моих слов. И я смогу делать вид, что не обрадовалась смерти другого человека. Но взять свои слова обратно я не хотела. Полицейский схватил меня за руку, довел до машины и усадил на переднее сиденье. Он включил сирену, чтобы не стоять в пробках, и я увидела улицы Лос-Анджелеса как будто при ускоренной съемке. Никогда они не выглядели настолько уродливо. Когда мы доехали до медицинского центра, офицер усадил меня в зале ожидания. Меня так трясло, что кресло дрожало вместе со мной. — Мне нужно к нему, — сказала я ему. — Мне нужно к нему! — закричала я. Я заметила его бейдж с фамилией. Офицер Эрнандес. — Я понимаю. Я сейчас выясню все, что смогу. Думаю, для вас выделят социального работника. Я сию минуту вернусь. Я слышала его слова, но не могла ни отреагировать, ни ответить. Я просто сидела и смотрела на дальнюю стену. Я чувствовала, как моя голова качается из стороны в сторону. Я поняла, что встала и пошла к стойке медсестер, но меня перехватил возвращавшийся офицер Эрнандес. Рядом с ним шел коротышка средних лет, одетый в голубую рубашку с красным галстуком. Держу пари, этот идиот называл его своим галстуком силы. Держу пари, он думал, что, когда он его надевает, у него хороший день. — Элси, — обратился он ко мне. Должно быть, я сказала офицеру Эрнандесу, как меня зовут. Но я этого не помнила. Коротышка протянул руку, как будто ожидая, что я ее пожму. Я не видела нужды в формальностях в разгар трагедии. Я не пожала ему руку. Раньше я бы никогда себе такого не позволила. Я милый человек. Иногда я даже бываю бесхарактерной. Я не из тех, кого называют «трудными» или «буйными». — Вы жена Бена Росса? Водительское удостоверение у вас с собой? — спросил мужчина. — Нет. Я… выбежала из дома в чем была. Я не… — Я посмотрела на свои ноги. Я даже обувь не надела, и этот мужик думает, что у меня с собой водительские права? Офицер Эрнандес повернулся, чтобы уйти. Я видела, как он идет — медленно, неуклюже. Он чувствовал, что выполнил свою работу, я уверена. Мне бы хотелось оказаться на его месте. Мне бы хотелось, чтобы я могла вот так уйти от всего этого и отправиться домой. Я бы вернулась домой к мужу и теплой постели. Муж, теплая постель и долбаная миска «Фруктовых камешков». — Боюсь, мы пока не можем отвести вас к мужу, Элси, — сообщил мужчина в красном галстуке. — Почему? — Врачи еще работают. — Он жив? — воскликнула я. Как быстро возвращается надежда… — Нет, мне жаль, — коротышка покачал головой. — Ваш муж умер некоторое время назад, но он в списке доноров органов. Я почувствовала себя так, словно стояла в лифте, стремительно падавшем на первый этаж. Они забирали у него органы и отдавали другим людям. Они разбирали его на части. Я снова села в кресле, внутри у меня все помертвело. Мне хотелось крикнуть этому коротышке, чтобы он отвел меня к Бену. Позволил его увидеть. Я хотела пробежать через двойные двери, найти его, обнять. Что они с ним делали? Но я оледенела. Я тоже умерла. Мужчина в красном галстуке отошел ненадолго и вернулся с горячим шоколадом и тапочками. Мои глаза были сухими и уставшими. Я почти ничего не видела. Все мои чувства как будто притупились. Мне казалось, что я попала в ловушку собственного тела, отделенная от всех тех, кто был вокруг меня. — Может быть, вы хотите, чтобы мы кому-то позвонили? Вашим родителям? Я покачала головой. — Ане, я должна позвонить Ане. Мужчина положил руку мне на плечо. — Вы можете написать номер Аны? Я ей позвоню. Я кивнула, и он протянул мне листок бумаги и ручку. Мне потребовалась минута, чтобы вспомнить ее номер. Я несколько раз писала не те цифры, потом все-таки нацарапала правильный номер. То есть я была совершенно уверена, что когда я передавала ему листок, на нем был верный номер. — А как насчет Бена? — спросила я, сама не зная, что именно имела в виду. Я просто… не могла я пока сдаться. Не могла пока перейти в стадию позвоните-кому-нибудь-чтобы-ее-отвезли-домой. Мы должны справиться с этим, верно? Я должна была найти его и спасти его. Как я могла найти его и спасти? — Медсестры позвонили его ближайшему родственнику. — Что? Я его ближайшая родственница. — Судя по всему, в его правах был написан адрес в округе Ориндж. Мы должны были официально известить его семью. — Так кому вы позвонили? Кто приедет? — Но я уже и так знала, кто приедет. — Возможно, мне удастся это выяснить. А пока я пойду и позвоню Ане. Я скоро вернусь, хорошо? Я кивнула. В зале ожидания я видела и слышала другие семьи. Некоторые выглядели мрачно, но большинство держалось нормально. Там была мать с маленькой дочкой. Они читали книгу. Мальчик, прижимавший к лицу пакет со льдом, сидел рядом с отцом, которого явно все раздражало. Пара тинейджеров держалась за руки. Я не знала, почему они здесь, но если судить по их улыбкам, по тому, как они флиртовали, я могла предположить, что ничего ужасного не произошло. А я… Мне хотелось накричать на них. Хотелось сказать, что отделение неотложной помощи только для тех, у кого случилось несчастье, и им не следует быть тут, если они так счастливы и беззаботны. Мне хотелось сказать им, чтобы они отправлялись домой и были счастливы где-нибудь в другом месте, потому что мне незачем это видеть. Я не помнила, каково это — чувствовать то же, что и они. Я даже не помнила, каково это — быть той, какой я была до этого. Меня заполнило только это переполняющее чувство ужаса. А еще и еще гнев на этих двух маленьких говнюков, которые не собирались убраться со своими улыбками прочь с моих глаз. Я ненавидела их и ненавидела проклятых медсестер, которые продолжали заниматься своими делами так, как будто это не был один из худших дней в их жизни. Они звонили, делали копии документов и пили кофе. Я ненавидела их за то, что они способны пить кофе в такое время. Я ненавидела каждого в этой больнице за то, что они не несчастны. Мужчина в красном галстуке вернулся и сообщил, что Ана едет сюда. Он предложил посидеть со мной и подождать ее вместе. Я пожала плечами. Он мог делать все, что ему угодно. Его присутствие не приносило мне облегчения, но оно не давало мне встать, подбежать к кому-нибудь и наорать на него только потому, что человек в такой день ест шоколадный батончик. Мои мысли вернулись к хлопьям «Фруктовые камешки», разбросанным на дороге. Я знала, что они будут там, когда я поеду домой. Я знала, что никто не уберет их, потому что никому в голову не приходило, насколько ужасно мне будет снова смотреть на них. А потом я подумала о том, из-за какой глупости погиб Бен. Он умер из-за «Фруктовых камешков». Это было бы смешно, когда бы не было такого финала… Нет, это никогда не будет смешно. Ничего веселого в этом не было. Даже в том факте, что я потеряла мужа только потому, что мне отчаянно захотелось детских хлопьев в упаковке по мотивам мультсериала о семейке Флинстоун. Я ненавидела себя за это. Вот кого я ненавидела сильнее всего. Появилась Ана, охваченная паникой. Я не знала, что мужчина в красном галстуке сказал ей. Он встал, чтобы встретить ее, и она побежала ко мне. Я видела, что они разговаривают, но я их не слышала. Они поговорили секунду, и Ана тут же подбежала ко мне и обняла. Я позволила ей обнимать себя, но обнять ее в ответ у меня не было сил. Я была как дохлая рыба. — Мне жаль, — прошептала Ана, и я растеклась в ее объятиях. У меня не осталось воли, чтобы держать себя в руках, не было желания скрывать свою боль. Я завыла, я зарыдала у нее на груди. В любой другой момент моей жизни я бы никогда не положила голову на эту часть ее тела. Мне было бы некомфортно из-за того, что мои глаза и губы так близко к сексуальным округлостям, но в ту минуту секс казался банальным и глупым. Это было что-то такое, чем идиоты занимаются от скуки. Те счастливые тинейджеры, возможно, занимались им из спортивного интереса. Руки Аны, обнимавшие меня, не успокаивали. Влага текла из моих глаз, как будто я выдавливала ее, но это было не так. Слезы просто катились сами по себе. Мне даже не было грустно. Ужас опустошения невозможно было выразить слезами, поэтому мои слезы казались мне незначительными и глупыми. — Ты видела его, Элси? Мне так жаль… Я не ответила. Казалось, мы сидели на полу зала ожидания несколько часов. Я то выла, то застывала в бесчувствии. Бо?льшую часть времени я лежала в объятиях Аны, но не потому, что мне так было нужно, а потому, что мне не хотелось смотреть на нее. Наконец Ана встала, прислонила меня к стене, подошла к столу медсестер и начала орать. — Сколько нам еще ждать, чтобы мы могли увидеть Бена Росса? — рявкнула она на молоденькую медсестру-латиноамериканку, сидевшую за компьютером. — Мэм, — начала было та, вставая, но Ана отмахнулась от нее: — Нечего тут мэмкать. Скажите, где он, и пропустите нас к нему. Мужчина в красном галстуке подошел к ней и попытался ее успокоить. Они говорили несколько минут. Я видела, как он пытается дотронуться до Аны, утешить ее, но она дернула плечом, сбрасывая его руку. Коротышка просто выполнял свою работу. Все здесь просто выполняли свою работу. Сборище придурков. Я увидела пожилую женщину, влетевшую через двойные двери. На вид ей было около шестидесяти, рыжевато-каштановые волосы волнами лежали вокруг лица. Тушь с ресниц потекла. Коричневая сумка через плечо, черно-коричневая шаль крест-накрест на груди. В руках она комкала бумажные носовые платки. Вот если бы мое горе было настолько сдержанным, я бы вспомнила о бумажных носовых платках. Я вытирала глаза и нос рукавами и воротом. Слезы просто капали на пол и собирались в лужицы. Женщина подбежала к столу справочной, затем отказалась сесть. Потом коротко повернулась ко мне, и я сразу поняла, кто она. Я уставилась на нее. Не могла отвести от нее глаз. Это была моя свекровь, совершенно незнакомая мне женщина со всех точек зрения, но я видела несколько ее снимков в фотоальбоме. Она никогда не видела моего лица. Я встала и направилась в туалет. Я не знала, как ей представиться. Не знала, как сказать, что мы обе оказались тут из-за одного мужчины. Что мы обе оплакиваем одну и ту же потерю. Я встала перед зеркалом и посмотрела на себя. Лицо покраснело и покрылось пятнами. Глаза налились кровью. Я посмотрела на свое лицо и подумала, что у меня был тот, кто любил это лицо. А теперь больше никто не любил это лицо. Я вернулась из туалета, женщины уже не было. Я повернулась к Ане, схватившей меня за руку. — Ты можешь пройти, — сказала она и подвела меня к человеку в красном галстуке. Он повел меня через двойные двери. Мужчина остановился у двери в комнату и спросил, хочу ли, чтобы он пошел вместе со мной. С какой стати мне этого хотеть? Я только что с ним встретилась. Он ничего для меня не значил. А мужчина в этой комнате был для меня всем. Ничто не могло мне помочь, потому что я потеряла все. Я вошла в комнату. Там были другие люди, но я видела только тело Бена. — Прошу прощения! — сквозь слезы произнесла моя свекровь. Прозвучало смиренно, но угрожающе. Я не обратила внимания. Я обхватила руками лицо Бена, и оно оказалось холодным на ощупь. Веки были опущены. Я никогда больше не увижу его глаза. Мне вдруг пришло в голову, что их, возможно, больше нет. Я не могла смотреть на него. Не хотела ничего представлять. Лицо Бена было в синяках, и я не знала, что об этом думать. Значило ли это, что он был сначала ранен, а потом умер? Неужели он умирал один на улице? О боже, неужели он страдал? Я почувствовала, что теряю сознание. Грудь и ноги мужа были прикрыты простыней. Я побоялась поднять ее. Меня пугало то, что я увижу слишком много. Или окажется, что слишком многого недостает. — Охрана! — крикнула моя свекровь. Я держала Бена за руку, и в эту минуту на пороге возник охранник. Я посмотрела на свекровь. Она могла не знать, кто я такая. Она могла не понимать, что я там делала. Но она обязана была узнать, что я любила ее сына. Это было очевидно. — Пожалуйста, — взмолилась я, — прошу вас, Сьюзен, не делайте этого. Свекровь посмотрела на меня с удивлением и любопытством. Она была сбита с толку тем, что я знала ее имя, и понимала, что чего-то не знает. Женщина еле заметно кивнула и посмотрела на охранника: — Простите, вы не могли бы оставить нас одних? — Он вышел из комнаты, и Сьюзен посмотрела на медсестру: — Вы тоже. Спасибо. Медсестра вышла и закрыла за собой дверь. Сьюзен выглядела измученной, испуганной и все же сдержанной, как будто у нее хватит сил продержаться только следующие пять секунд, а потом она распадется на части. — У него на руке обручальное кольцо, — сказала она мне. Я уставилась на нее и постаралась дышать поглубже, а потом робко подняла левую руку, чтобы показать ей свое кольцо. — Мы поженились полторы недели назад, — объяснила я сквозь слезы. Я чувствовала, как уголки моих губ ползут вниз. Они казались такими тяжелыми. — Как тебя зовут? — спросила Сьюзен. Ее била дрожь.