ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Отдел Смерти Уметь жить — редчайшая способность в нашем мире. Многие существуют, не более [1]. — Оскар Уайльд [1] Перевод с англ. Оксаны Кириченко. — Здесь и далее примеч. пер. 5 сентября 2017 года МАТЕО ТОРРЕС 00:22 Отдел Смерти звонит, чтобы сделать главное предупреждение в моей жизни: сегодня я умру. Нет, «предупреждение» — сильно сказано. Это слово подразумевает, что чего-то еще можно избежать, — как гудок автомобиля, когда переходишь дорогу на красный свет: успеешь еще сделать шаг назад. А это скорее запоздалый крик «Осторожно!». Из моего телефона в другом конце комнаты раздается сигнал тревоги — беспрерывный бой гонга, который ни с чем нельзя спутать, точно колокол церкви в квартале отсюда. Я тут же впадаю в панику, и сотни моих мыслей одновременно заглушают все звуки в мире. Держу пари, такой же хаос творится в голове у парашютистки, когда она впервые выпрыгивает из самолета, или пианиста, который играет первый в своей жизни концерт. Хотя наверняка об этом мне уже никогда не узнать. Безумие какое-то. Еще минуту назад я читал вчерашний пост на форуме «Обратный отсчет», где Обреченные ведут хронику последних часов своей жизни, меняют статус и размещают в ленте фотографии в режиме реального времени. Пост о том, как один первокурсник ищет новый дом для своего золотистого ретривера. А теперь умру и я. Я сегодня… Нет… Да. Да. Грудь сжимается. Я сегодня умру. Я всегда боялся смерти. Не знаю почему, но мне казалось, что своим страхом я могу ее сглазить и она за мной не придет. Нет, в конце концов, конечно, придет, но только тогда, когда я постарею. Папа даже вбивал мне в голову, что надо притворяться, будто я главный герой какой-нибудь истории, с которым не может произойти ничего плохого. Ведь главные герои не умирают — они всегда должны быть на посту и всех спасать. Но вот шум в голове постепенно стихает. На другом конце провода меня ждет глашатай Отдела Смерти, чтобы сказать, что сегодня, в возрасте восемнадцати лет, я умру. Блин, я и правда… Я не хочу брать трубку. Я бы лучше рванул к папе в спальню и покричал в подушку, потому что он так не вовремя оказался в реанимации, или ударил бы кулаком об стену, потому что мама обрекла меня на раннюю смерть, а сама умерла при родах. Телефон звонит уже раз в тринадцатый, и избегать разговора дальше невозможно, как невозможно избежать того, что случится со мной в течение сегодняшнего дня. Я убираю с колен ноутбук и встаю с кровати. Меня немного качает, и я чувствую слабость во всем теле. Точно зомби, я медленно бреду к своему столу. Вылитый ходячий мертвец. На экране телефона, конечно, высвечивается: «ОТДЕЛ СМЕРТИ». Я весь дрожу, но нажимаю «ответить». И молчу. Не знаю, что сказать. Я просто дышу, ведь мне осталось меньше двадцати восьми тысяч вздохов — именно столько вздохов в день делает тот, кто не умирает, — и я могу еще немного подышать, пока есть такая возможность. — Здравствуйте, я звоню вам из Отдела Смерти. Меня зовут Андреа. Вы меня слышите, Тимоти? Тимоти. Но меня зовут не Тимоти. — Вы ошиблись номером, — отвечаю я. Сердце успокаивается, хотя я сочувствую этому Тимоти. Правда. — Меня зовут Матео. — Папа назвал меня своим именем и хочет, чтобы оно передавалось по наследству. Теперь это снова возможно, если, конечно, у меня когда-нибудь будет сын. На том конце слышен стук клавиш. Возможно, Андреа исправляет запись или делает пометку в базе данных. — Ой, прошу прощения. Тимоти — это джентльмен, с которым я только что разговаривала. Бедняга, он плохо воспринял новость. А вы Матео Торрес, верно? Ну вот и все, конец моей последней надежде. — Матео, прошу вас подтвердить, что это действительно вы. Боюсь, мне сегодня еще многих предстоит обзвонить. Я всегда представлял, что мой глашатай (их официально так называют, это не я придумал) будет полон сочувствия и поможет мне принять новость или даже затянет волынку о том, какая это трагедия, ведь я совсем еще молод. Честно говоря, я бы не возражал, если бы Андреа бодрым голосом пожелала мне как следует повеселиться и оторваться на полную катушку, ведь теперь я по крайней мере знаю, что сегодня случится, а потому не стану открывать новый пазл на тысячу деталей, который никогда не закончу, и не пойду мастурбировать, оттого что секс с живым человеком меня пугает. Но вместо этого Андреа дала мне понять, что я трачу ее драгоценное время, которого у нее, в отличие от меня, в запасе навалом. — Хорошо. Матео — это я. Я Матео. — Матео, с прискорбием сообщаю вам, что в последующие двадцать четыре часа вас постигнет безвременная смерть. И несмотря на то что предотвратить ее мы не в силах, у вас по-прежнему есть возможность порадоваться жизни. — Далее глашатай распространяется о том, что жизнь не всегда справедлива, и перечисляет список мероприятий, в которых я могу сегодня поучаствовать. Злиться на нее нехорошо, но ей, очевидно, уже наскучило говорить одни и те же зазубренные фразы о скорой смерти сотням, а то и тысячам человек. Сочувствия от нее явно не дождешься. Не исключено, что во время нашего разговора она вообще подпиливает ногти или сама с собой играет в крестики-нолики. На форуме «Обратный отсчет» Обреченные выкладывают подробные записи обо всем, начиная с той секунды, как им позвонили, и заканчивая описаниями того, как они проводят свой Последний день. Это такой твиттер для умирающих. Я прочитал километры записей, в которых Обреченные рассказывают, как упрашивали своих глашатаев раскрыть тайну их смерти, но абсолютно всем известно, что подробности не сообщаются никому, даже бывшему президенту Рейнольдсу, который четыре года назад спрятался от смерти в подземном бункере и в конечном счете был убит одним из собственных секретных агентов. Отдел Смерти называет только дату смерти человека, без указания точного времени или причины. — Вам понятно все, что я сказала? — Да. — Будьте добры, зарегистрируйтесь на портале www. death-cast.com и заполните специальную форму на тот случай, если у вас есть особые пожелания в отношении ваших похорон. А также не забудьте выбрать гравировку для своего надгробного камня. Если же вы предпочитаете кремацию… Я был на похоронах всего раз. Когда мне было семь, умерла моя бабушка, и во время церемонии я закатил истерику, потому что она никак не хотела просыпаться. Пять лет промчались как на перемотке, появился Отдел Смерти — и вот внезапно все бодрствуют на собственных похоронах. Возможность попрощаться с близкими до того, как умрешь, — это, конечно, потрясающе, но разве не лучше провести оставшееся время, просто живя? Наверно, я считал бы по-другому, будь я уверен, что ко мне на похороны вообще хоть кто-то придет. Будь у меня больше друзей, чем пальцев на руке… — В общем, Тимоти, от лица всех сотрудников Отдела Смерти приношу вам свои соболезнования. Нам очень жаль вас терять. Проживите этот день на полную, хорошо? — Я Матео. — Простите, Матео. Я до смерти устала. Какой-то бесконечный сегодня день, звонки отнимают столько сил, сплошной стресс… Я бросаю трубку. Знаю, это очень невежливо. Знаю, но не могу слушать, как кто-то ноет о своем стрессе, когда сам я могу откинуться в течение часа. Да что там часа — десяти минут. Например, подавлюсь леденцом от кашля. Или решу куда-нибудь пойти, а потом упаду на лестнице и сверну себе шею, даже не выйдя из дома. Или кто-то вломится ко мне в квартиру и убьет меня… Единственное, что смело можно исключить, — это смерть от старости. Я опускаюсь на колени. Сегодня все закончится, и от меня больше вообще ничего не зависит. Я не могу пуститься в путь по кишащим драконами землям, чтобы найти себе волшебный скипетр и остановить смерть. Не могу вскочить на ковер-самолет и отправиться на поиски джинна, который исполнит мое желание и дарует шанс прожить мою скромную жизнь до конца. Можно, конечно, поискать какого-нибудь сумасшедшего ученого, который заморозит меня в криогенной камере, но есть вероятность, что я погибну прямо в ходе безумного эксперимента. Смерти избежать невозможно, и сегодня избежать ее не удастся мне. Список людей, по которым я буду скучать (если мертвые вообще способны по кому-либо скучать), такой короткий, что его и списком-то не назовешь. Это папа, потому что он делал для меня все что мог. Это моя лучшая подруга Лидия, не только потому что она не игнорировала меня в школьных коридорах, но и потому что всегда садилась напротив в столовой, делала со мной на пару проекты по географии и мечтала, как однажды станет экологом, который спасет мир, а я отплачу ей тем, что буду в нем жить. Вот и весь список. Ну а если бы кто-нибудь спросил, по кому я скучать не буду, ответить мне было бы и вовсе нечего. Зла мне никогда не причиняли. Я даже знаю, почему никто так и не решился попробовать завязать со мной дружбу. Правда, знаю. Я жесть какой параноик. Бывало, одноклассники приглашали меня покататься на роликах в парке или погонять на машине поздно вечером, но я вечно соскакивал, потому что а вдруг что-нибудь пойдет не так и мы умрем. Кажется, больше всего я буду сожалеть об упущенных возможностях, ведь я прохлопал ушами все свои шансы по-настоящему пожить и найти близких друзей среди ребят, с которыми просидел в одном классе четыре года. Буду сожалеть обо всех ночевках с одноклассниками, которые пропустил: где все галдели до утра, играли в Xbox Infinity и настольные игры, — пропустил, потому что трусил. Но больше всего я буду сожалеть о Будущем Матео, который, глядишь, расслабился бы и начал жить. Его трудно нарисовать в воображении, но я представляю его человеком, который не боится пробовать новое, к примеру раскуривает косяк с друзьями, получает водительские права или летит в Пуэрто-Рико, чтобы разузнать побольше о своих корнях. Может быть, он с кем-то встречается, и не исключено, что он счастлив. Наверняка он развлекает своих друзей игрой на пианино и поет для них песни. У него на похоронах точно было бы полно народу — людей, которым не удалось в последний раз его обнять, — и церемония растянулась бы на целые выходные. У Будущего Матео список тех, по кому он будет скучать, был бы длиннее. Но мне не суждено стать Будущим Матео. Никто со мной не накурится, никто не станет слушать, как я играю на пианино, никто не сядет рядом в машину моего отца, когда я получу права. Мне не доведется спорить с друзьями за лучшие ботинки для боулинга или за право управлять Росомахой на приставке. Я снова сползаю на пол и думаю о том, что теперь я пан или пропал. Точнее, даже не так. Сначала пан, потом пропал. 00:42 Папа всегда принимает горячий душ, когда расстроен или недоволен собой, — этот ритуал его успокаивает. Я начал за ним повторять лет в тринадцать, потому что на поверхность стали всплывать сбивчивые Матео-мысли и мне необходимы были тонны Матео-времени, чтобы с ними разобраться. Сейчас я стою под душем потому, что чувствую себя виноватым: я ведь смел надеяться, что миру — или хотя бы какой-то его части, за исключением Лидии и папы, — будет грустно меня потерять. Я отказывался быть смелым все те дни, в которые мне не звонили с предупреждением. Я потратил впустую все вчера, а в запасе у меня не осталось ни единого завтра. Я никому ничего не скажу. Кроме папы, но он вообще сейчас без сознания, так что это не в счет. Не хочу провести последний день своей жизни, гадая, искренни ли со мной окружающие, когда говорят, как они опечалены. Нельзя проводить последние часы на Земле, сомневаясь в тех, кто рядом. И все же мне придется выйти из квартиры, как-то убедить себя, что сейчас самый обычный день. Нужно повидаться с папой в больнице и подержать его за руку в первый раз с тех пор, как я был ребенком. В первый — и последний… Черт, последний раз в жизни. Меня не станет раньше, чем я успею свыкнуться с тем, что смертен. Еще мне нужно повидать Лидию и ее годовалую дочку Пенни. Когда малышка родилась, Лидия нарекла меня ее крестным, и самое отстойное, что именно я должен был позаботиться о девочке в случае, если Лидии не станет, ведь ее парень, Кристиан, умер чуть больше года назад. Только как восемнадцатилетний подросток без средств к существованию сможет позаботиться о ребенке? Правильно, никак. Но предполагалось, что я повзрослею и буду рассказывать Пенни о ее маме, которая спасала планету, и о ее клевом папе; что я заберу ее к себе, когда стану финансово независим и эмоционально готов. Однако меня выбрасывает из ее жизни даже раньше, чем я успеваю стать для нее кем-то большим, чем просто парнем в фотоальбоме — парнем, о котором Лидия, возможно, однажды что-нибудь расскажет, пока Пенни будет кивать и, быть может, смеяться над моими очками, а потом, перевернув страницу, искать родственников, которых в самом деле знает и любит. Мне даже призраком для нее не стать. Но это не повод не пощекотать ее в последний раз, не вытереть с лица пюре из кабачков и зеленого горошка и не дать Лидии небольшую передышку, чтобы она сосредоточилась на подготовке к экзаменам, почистила зубы, причесалась или вздремнула. После этого я как-нибудь оторвусь от своей лучшей подруги и ее дочки и буду вынужден пойти и начать жить. Я выключаю кран, и вода тут же перестает на меня капать. Сегодня нельзя целый час торчать в душе. Я беру с раковины очки и надеваю их. Вылезая из ванны, я поскальзываюсь и, падая навзничь, думаю: вот сейчас и проверим, на самом ли деле перед глазами проносится жизнь, — но в последний миг хватаюсь за сушилку для полотенца и удерживаю равновесие. Я вдыхаю и выдыхаю, вдыхаю и выдыхаю: умереть таким образом было бы весьма печально. Кто-нибудь обязательно добавил бы мой случай в раздел «Откинулись в душе» в блоге «Тупые смерти» — это жутко популярный сайт, который ужасно меня бесит. Мне нужно скорее уйти отсюда и пойти пожить, но для начала — выбраться из квартиры живым. 00:56 Я пишу благодарственные записки соседям из квартир 4Е и 4А и в них сообщаю, что настал мой Последний день. Пока папа в больнице, Эллиот из 4Е присматривал за мной и приносил ужин, тем более что всю последнюю неделю у меня не работала газовая плита. Это я так папины эмпанады [2] пожарил. Шон из 4А хотел зайти в субботу починить конфорку, но теперь это делать необязательно. Папа знает, как ее починить, и, когда меня не станет, наверняка захочет на что-нибудь отвлечься. Я иду к гардеробу, достаю фланелевую рубашку в серо-голубую клетку, которую Лидия подарила мне на восемнадцатилетие, и надеваю поверх белой футболки. Я ни разу не носил ее на улице. Сегодня эта рубашка — способ быть ближе к Лидии. Я смотрю на часы. Раньше они были папины, но он отдал их мне, когда купил себе цифровые со светящимся экраном (у папы плохое зрение). Почти час ночи. В любой другой день я бы до утра играл в видеоигры, наплевав на то, что в школе буду чувствовать себя разбитым, — все равно отосплюсь в «окнах» между уроками. Конечно, не стоило так разбрасываться свободным временем, ведь я мог бы взять еще один предмет по выбору, например рисование — и плевать, что, хоть убей, не умею рисовать. (Нет, разумеется, убивать меня не надо. Просто мне хотелось бы думать, что сейчас прошлое уже не имеет значения, однако для меня все-таки имеет.) Может, надо было пойти в музыкальную группу пианистом? Стал бы популярным, потом поднялся бы на ступеньку выше, начал бы петь в хоре, после — дуэтом с кем-нибудь классным, а там и до соло недалеко, если собрать волю в кулак. Черт, даже драмкружок мог быть прикольным факультативом, доведись мне сыграть роль вне зоны своего комфорта. Но нет, я решил, что в свободное время лучше дремать в одиночестве. На часах 00:58. Когда цифра сменится на 01:00, я обязан выйти из квартиры. Дом был моим храмом и моей тюрьмой, и вот в первый раз в жизни мне нужно покинуть его и вдохнуть свежего воздуха, а не насильно продираться сквозь него, чтобы добраться из пункта А в пункт Б, как это обычно бывает. Нужно посчитать деревья, может быть, спеть любимую песню, опустив ноги в Гудзон, и сделать все возможное, чтобы обо мне вспоминали как о парне, который слишком рано умер. 01:00 Даже не верится, что я больше не вернусь в свою спальню. Я отпираю замок, поворачиваю дверную ручку и открываю дверь. Затем мотаю головой и захлопываю ее обратно. Я не хочу выходить в мир, который убьет меня раньше времени. [2] Латиноамериканские пирожки. РУФУС ЭМЕТЕРИО