— Можно я минут на десять останусь с ним наедине? Кажется, я знаю, как с ним попрощаться. — Не торопись, чувак, — кивает Руфус. Я удивлен его щедрости. — Нет, — говорю я. — Дай мне десять минут, а потом приходи за мной. Руфус кивает. — Конечно. Элизабет кладет руку мне на плечо. — Я буду в регистратуре на случай, если тебе понадоблюсь. Элизабет и Руфус уходят и закрывают за собой дверь. Я беру папу за руку. — Пришло время в кои-то веки мне рассказать тебе историю. Ты всегда просил, едва ли не умолял меня больше рассказывать о жизни, о том, как прошел день, но я всегда замыкался и уходил от разговора. Но теперь мне ничего не остается, кроме слов, и я скрещиваю пальцы на руках, ногах и черт знает где еще в надежде, что ты меня слышишь. — Я сжимаю его руку и мечтаю, что сейчас он сожмет ее в ответ. — Пап, я… Меня с детства учили быть честным, но правда иногда бывает слишком сложной. И не так уж важно, что она порой ничему особенно не вредит; иногда слова просто не могут оформиться, пока ты не останешься один. И даже тогда успех не гарантирован. Иногда правда — это секрет, который ты скрываешь даже от самого себя, потому что жить во лжи гораздо проще. Я напеваю песню «Take This Waltz» покойного Леонарда Коэна. Это одна из тех песен, которые всегда помогают мне отвлечься и погрузиться в мир грез, хотя ни одно слово в ней мне не близко. Я пою те строчки, которые помню, спотыкаясь на одних словах и не к месту повторяя другие, но папа любит эту песню, и я надеюсь, что он слышит, как я ее пою, раз уж сам не может петь. РУФУС 04:46 Я сижу у двери в палату и готовлюсь сказать Матео, что нам пора. Выманить его из квартиры — это одно. Но теперь мне, похоже, придется как-то вырубить этого чувака и силой вытащить его из больницы. Кому-нибудь точно пришлось бы сотворить со мной подобное, чтобы оттащить меня от моего папки, не важно, в сознании он или без. Эта медсестра, Элизабет, смотрит сначала на часы, а потом на меня по пути в другую палату, куда несет поднос со слегка заветренной едой. Мне пора уводить Матео. Я встаю с пола и приоткрываю дверь в палату. Матео держит отца за руку и напевает песню, которую я никогда раньше не слышал. Я тихонько стучу, и Матео вскакивает как ошпаренный. — Прости, чувак. Ты в порядке? Матео стоит, его лицо пылает, как будто мы только что играли в щелчки большой компанией и я жестко его обыграл. — Да, в порядке. — Чертов врун. — Нужно прибраться. Проходит минута, прежде чем он отпускает руку отца, но отец будто сам его держит и не хочет отпускать. Матео все-таки умудряется освободиться. Потом берет папку для бумаг и кладет на полку над кроватью. — Папа обычно оставляет всю уборку на субботу, потому что ему не улыбается каждый будний день возвращаться с работы и делать что-то по дому. В выходные мы с ним всегда убирались и боролись за первенство в марафоне по непрерывному просмотру телика. — Матео оглядывается, но в комнате чертовски чисто. Ну то есть с пола я бы есть не стал, но только потому, что это больница. — Ты же попрощался? Матео кивает. — Типа того. — Он идет в сторону ванной комнаты. — Проверю, чисто ли там. — Да уж наверняка. — Нужно удостовериться, что, когда он проснется, у него будет чистая чашка. — О нем позаботятся. — Может быть, ему нужно одеяло потеплее. Он же не может нам сказать, что замерз. Я подхожу к Матео и беру его за плечи, пытаясь как-то успокоить, потому что его трясет. — Он не хочет, чтобы ты тут сидел, ясно? Брови Матео смыкаются на переносице, глаза краснеют. Так краснеют глаза у того, кто очень опечален, а не зол. — Я не это имел в виду. Просто сморозил. Он не хочет, чтобы ты тратил здесь свое время. Послушай, у тебя хотя бы был шанс попрощаться. А у меня в случае с моей семьей такого шанса не было. Я слишком много времени потратил на попытки понять, что же им сказать. Так что я счастлив за тебя — и в то же время жесть как тебе завидую. И даже если теперь моих слов недостаточно, чтобы вытащить тебя из палаты, скажу честно: ты мне нужен. Мне нужно, чтобы рядом со мной был друг. Матео снова оглядывает комнату, наверняка убеждая себя, что ему прямо в эту секунду нужно почистить унитаз или проверить, все ли чашки в больнице безукоризненно чисты, чтобы полностью исключить вероятность того, что его папе достанется единственная грязная. Но я сжимаю его плечи и помогаю ему очнуться. Он идет к кровати и целует отца в лоб. — Прощай, пап. Потом начинает пятиться от кровати, шаркая ногами, и на прощание машет своему спящему отцу. Мое сердце грохочет в груди, а ведь я всего лишь свидетель этой сцены. Должно быть, Матео сейчас готов разорваться на части. Я кладу руку ему на плечо, и он вздрагивает. — Прости, — произносит он у двери. — Я очень надеюсь, что он очнется сегодня. Ровно ко времени, понимаешь. Я бы на это не рассчитывал, но все равно киваю. Мы выходим из палаты. Матео в последний раз заглядывает внутрь и закрывает за нами дверь. МАТЕО 04:58 Я останавливаюсь на углу возле больницы. Еще не поздно побежать обратно в палату к папе и там дожить этот день до конца. Но несправедливо подвергать риску остальных людей в больнице, ведь я сейчас — бомба замедленного действия. Не могу поверить, что я снова на улице, в мире, который меня убьет, и сопровождает меня Последний друг, чья дальнейшая судьба тоже в полной заднице. Сохранять в себе мужество уже невозможно. — Ты в порядке? — спрашивает Руфус. Я киваю. Мне сейчас очень хочется послушать какую-нибудь музыку, особенно после того, как я попел у папы в палате. При мысли, что Руфус слышал, как я пою, у меня внутри все сжимается. Но ладно. Это ерунда. Он промолчал, а может, ничего толком и не слышал. Из-за этой неловкости мне еще сильнее не терпится окунуться в музыку, укрыться от окружающего мира с головой в компании мелодий, которые всегда дарили мне идеальное одиночество. Еще одна любимая песня папы — «Come What May» из фильма «Мулен Руж!». Именно ее мама пела ему и мне (я тогда был еще в животе), когда они вместе принимали душ прямо перед тем, как у нее отошли воды. Меня просто преследует одна строчка из этой песни: «I will love you until the end of times» [7]. То же самое можно сказать еще об одной моей любимой песне, «One Song» из фильма «Богема». Я очень сильно хочу ее послушать, особенно теперь, когда сам стал Обреченным, ведь это песня о потерянных возможностях, пустой жизни и смерти времени. Мои любимые слова в ней — «One song before I go…» [8]. — Прости, что я так давил на тебя с уходом, — говорит Руфус. — Ты меня попросил тебя оттуда увести, но я не уверен, что ты на самом деле этого хотел. — Я рад, что ты это сделал, — признаюсь я. Папа хотел бы именно этого. Переходя через дорогу, мы смотрим сначала направо, потом налево. Машин в поле зрения нет, но на углу соседнего здания мужчина неистово роется в мусорном баке, как будто вот-вот приедет мусоровоз и увезет все мешки у него из под носа. Возможно, он ищет что-то, что случайно выбросил, но по рваной штанине его джинсов и въевшейся грязи на жилетке ржавого цвета можно заключить, что он бездомный. Мужчина вынимает половинку апельсина, засовывает ее себе под мышку и продолжает рыться в мусорных мешках. Когда мы доходим до угла, он оборачивается. — Доллар есть? Или мелочь какая? Проходя мимо, я, как и Руфус, низко опускаю голову. Бездомный не кричит нам вслед и вообще больше ничего не говорит. — Хочу дать ему немного денег, — говорю я Руфусу, даже при том что очень боюсь делать это в одиночку. Я шарю по карманам и в одном из них обнаруживаю восемнадцать долларов. — А у тебя нет для него наличных? — Не хочу показаться мудаком, но с чего вдруг? — С того, что они ему нужны, — отвечаю я. — Он роется в мусорке в поисках еды. — Где гарантия, что он вообще бездомный? Меня уже так надували. Я останавливаюсь. — Меня в жизни тоже обманывали. А еще я не раз игнорировал чужие просьбы о помощи, что было несправедливо. — Я же не говорю, что нам нужно отдать ему все свои сбережения. Просто пару баксов. — Когда это тебя обманывали? — В пятом классе. Шел я как-то в школу, и один парень попросил у меня доллар, а когда я достал пять, которые взял у отца на ланч, он ударил меня по лицу и отнял их. — Стыдно признаться, но в школе в тот день я безутешно рыдал, пока папа не отпросился с работы и не пришел проведать меня в медпункте. После того случая он даже две недели водил меня в школу и умолял быть осторожным и не разговаривать с незнакомцами, особенно о деньгах. — Я просто думаю, что не в моей власти судить, кому на самом деле нужна помощь, а кому нет. Это все равно что просить человека станцевать или спеть, чтобы доказать, что он достоин моего внимания. Одной просьбы о помощи, когда она нужна, должно быть достаточно. Да и что такое доллар? Заработаем еще один. На самом деле ничего мы больше не заработаем, но, если Руфус такой же умный, как я (или такой же параноик), у него тоже наверняка достаточно денег на банковском счете. По выражению его лица мне ничего не понятно, но он останавливает велосипед и ставит его на подножку. — Тогда так и сделаем. — Он тянется к карману и достает двадцать долларов наличными. Затем идет вперед, а я тащусь сзади, и сердце глухо стучит в груди. Я немного опасаюсь, что этот мужик на нас нападет. Руфус останавливается в полуметре от бездомного и подзывает меня. В этот самый миг бездомный оборачивается и смотрит мне прямо в глаза. Руфус ждет, пока я заговорю. — Сэр, это все, что у нас с собой есть. — Я беру двадцатку у Руфуса и протягиваю мужчине все наши наличные. — Не надо со мной играть. — Он оглядывается, как будто боится, что это какой-то спектакль. Так не должно быть, чужая помощь не должна вызывать у человека подозрений. — Мы и не играем, сэр. — Я делаю шаг ему навстречу. Руфус встает рядом со мной. — Знаю, это не так уж много… Извините нас. — Это… — Мужчина подходит ко мне вплотную, и, клянусь, у меня вот-вот разорвется сердце, словно мои ноги забетонированы в гоночный трек, а на меня разноцветными пятнами несется дюжина автомобилей. Но мужчина не бьет меня. Он обнимает меня, и из-под мышки к нашим ногам падает апельсин. Минуту спустя, когда я умудряюсь совладать с нервами и мышцами, я обнимаю его в ответ, и он напоминает мне отца — ростом, худобой и всей своей фигурой. — Спасибо. Спасибо, — шепчет он, и я не знаю, почему у него красные глаза: потому что ему негде ночевать и он очень устал или потому что он вот-вот заплачет. Однако я не задаю лишних вопросов. Ему не нужно мне ничего доказывать. Жаль, что раньше я не так относился к жизни.