— Даю Пенни за твои мысли. — Мы оба морщимся от неудачной шутки. — Эта фраза никогда не будет смешной, да? Я продолжаю ее повторять в надежде, что в этот раз сработает, но нет. — Может, в следующий раз, — говорю я. — На самом деле можешь не делиться со мной мыслями. Если хочешь, забирай Пенни просто так, забесплатно. — Она переворачивает Пенни лицом к себе, целует ее глазки и щекочет под мышками. — Мамочка имеет в виду, что ты бесценна, малышка Пенни. — После чего вполголоса добавляет: — Самая дорогущая из всех бесценных малышек в мире. — Лидия сажает Пенни обратно к телевизору и продолжает уборку. Мои отношения с Лидией отличаются от тех, что показывают в кино, или от тех, что обычно бывают между друзьями. Мы до смерти друг друга любим, но не говорим об этом. Все и так понятно. Разговоры часто выходят неуклюжими, даже если вы знакомы уже восемь лет. Но сегодня мне придется сказать больше чем обычно. Я поднимаю упавшую рамку с фотографией Лидии и Кристиана. — Знаешь, Кристиан страшно бы тобой гордился. Ты — шанс Пенни стать счастливой в мире, полном дешевых обещаний и нулевых гарантий. В мире, который не всегда вознаграждает тех, кто ни разу не ошибался. В том смысле, что мир способен изгадить жизнь хорошему человеку так же легко, как и не совсем хорошему, но ты все равно бескорыстно посвящаешь кому-то все свои дни без остатка. Не все запрограммированы так, как ты. Лидия перестает подметать пол. — Матео, с чего вдруг вся эта внезапная лесть? Что происходит? Я несу бутылку сока к раковине. — Все в порядке. — И будет в порядке. Все у нее будет хорошо. — Наверное, я скоро пойду. Подустал. Я не обманываю ее. Лидия напряженно моргает. — Прежде чем уйдешь, помоги мне, пожалуйста, еще кое с чем, ладно? Мы молча доделываем дела в гостиной. Лидия соскребает овсянку с подушки, я протираю пыль с кондиционера. Лидия собирает чашки, я расставляю всю обувь Пенни в ряд около двери. Лидия складывает белье и поглядывает на меня, я складываю стопкой несколько коробок из-под подгузников. — Ты не мог бы вынести мусор? — спрашивает она, и ее голос немного дрожит. — А потом помоги, пожалуйста, собрать детский книжный шкафчик, который вы с отцом подарили Пенни. — Хорошо. Кажется, она о чем-то догадалась. Когда она выходит из комнаты, я кладу конверт с наличными на кухонную стойку. Вынимая мешок из мусорного ведра, я уже знаю, что не смогу вернуться. Я выхожу на лестничную площадку и выбрасываю мешок в мусоропровод. Если сейчас вернусь, то уже не смогу уйти. А если не уйду, то умру в этой квартире, вероятно, прямо на глазах у Пенни. А ведь я не хочу, чтобы обо мне у нее остались такие воспоминания. Что ни говори, у Руфуса правильный и осмысленный подход. Я вынимаю из кармана телефон и блокирую номер Лидии, чтобы она не могла мне позвонить или написать сообщение с просьбой вернуться. Меня подташнивает, голова немного кружится. Я медленно спускаюсь вниз, надеясь на понимание Лидии, но ненависть к самому себе становится такой оглушительной, что я ускоряюсь и вот уже со всех ног несусь вниз по лестнице… РУФУС 06:48 Кто там ставил десять долларов на то, что в свой Последний день я полезу в инстаграм? Откликнись, ты стал на десять баксов богаче. Плутонцы так и не ответили ни на одно мое сообщение и ни на один звонок. Я не схожу с ума от беспокойства, потому что они не Обреченные, но твою ж мать, неужели никто из них не соизволит хотя бы сообщить мне, на хвосте ли у меня еще копы? Ставлю на что угодно, они все просто уснули. Я и сам был бы не прочь, окажись сейчас передо мной кровать. Да и кресло с подлокотниками прокатило бы. Но точно не эта скамейка, на которой и сидя-то уместятся от силы двое. А отдыхать в позе эмбриона я точно не буду, это не про меня. Я просматриваю ленту инстаграма, рассчитывая найти новый пост в аккаунте Малкольма (@manthony012), но в нем вот уже девять часов не появлялось ничего нового. Последним он запостил фото без фильтров, на котором запечатлена бутылка кока-колы с его именем на этикетке. В мировой войне пепси против колы он воюет на стороне пепси, только вчера он так обрадовался, когда увидел свое имя в холодильнике магазинчика на углу, что не смог устоять. И кофеин только подстегнул его перед дракой. Хотя не стоит называть то, что произошло между нами с Пеком, дракой. У него даже не было возможности как следует замахнуться, так я его прижал. Я набираю Эйми сообщение с извинениями (хотя делаю это не совсем от души, ведь этот ее маленький говнюк натравил на меня копов прямо посреди моих чертовых похорон), как вдруг с лестницы на опасной скорости сбегает Матео. Он пулей несется к выходу из подъезда, и я бегу вслед за ним. У него красные глаза, он тяжело дышит, как будто изо всех сил старается не расплакаться по-настоящему. — Ты в порядке? — Очевидно, что нет, — тупо задавать такие вопросы. — Нет. — Матео распахивает дверь. — Пойдем, пока Лидия за мной не погналась. Я и сам не прочь поскорей отсюда двинуть, поверьте, но играть в молчанку не собираюсь. Я иду за Матео и качу рядом велик. — Ну давай, сбрось груз с души. Не будешь же ты весь день его таскать. — Да нет у меня никакого всего дня! — орет Матео, как будто его только сейчас по-настоящему вывело из себя, что его не станет на свете в восемнадцать лет. Оказывается, внутри у него полыхает пожар. Он останавливается у обочины и садится на бордюр в полном отчаянии. Может, он ждет, что какая-нибудь машина сейчас разом избавит его от страданий. Подножку от велика — вниз, Матео — вверх. Я просовываю руки ему под мышки и поднимаю его. Мы уходим от обочины дороги, прислоняемся к стене, и Матео дрожит. Он в самом деле не хочет быть на улице, и, когда он сползает по стене на землю, я следую его примеру. Матео снимает очки и утыкается головой в колени. — Слушай, сейчас не будет пылкой речи. У меня нет никаких заготовок, и вообще я не такой человек. — Я сделаю кое-что получше. — Но я знаю, в каком ты сейчас отчаянии, чувак. К счастью, у тебя есть выбор. Если ты захочешь вернуться к папе или к подруге, я не стану тебя останавливать. Если захочешь отделаться от меня, не стану преследовать. Это твой Последний день, блин, проживи его так, как сам хочешь. А если тебе нужна помощь, чтобы его прожить, то я рядом. Матео поднимает голову и косится на меня. — По-моему, довольно пылкая речь. — Да. Виноват. — Мне он больше нравится в очках, но и без них он выглядит хорошо. — Чем хочешь заняться? — Если он свалит, я отнесусь к его решению с уважением и начну продумывать свой следующий шаг. Надо проверить, что там с плутонцами, но возвращаться в интернат нельзя: нет уверенности, что за зданием не установили слежку. — Я хочу идти дальше, — говорит Матео. — Верное решение. Он снова надевает очки, и, если вам захочется провести какую-то аналогию с тем, что теперь он смотрит на мир новыми глазами, — то флаг вам в руки. А я просто испытываю облегчение, что в этот день не останусь один. — Прости, что наорал на тебя, — говорит Матео. — Я все еще считаю, что уйти не попрощавшись было правильным решением, пускай я и буду сожалеть об этом весь сегодняшний день. — Я со своими друзьями тоже попрощаться не успел, — говорю я. — Что там случилось на твоих похоронах? Я все время говорю о честности и призываю его снять груз с души, а сам не то чтобы очень с ним откровенен. — Их прервали. И я так до сих пор и не смог связаться со своими друзьями. Надеюсь, они все-таки появятся до того как… — Мимо проезжает машина. Я хрущу суставами пальцев. — Просто я хочу, чтобы они знали, что я в порядке. Чтобы не гадали, жив я или нет. Но не могу же я им слать сообщения до тех пор, пока неизбежное наконец не случится. — Создай себе профиль на форуме «Обратный отсчет», — предлагает Матео. — Я столько историй там перечитал, что могу помочь тебе разобраться. В этом я не сомневаюсь. Хотя, если руководствоваться такой логикой, я уже должен быть королем секса, столько порнухи пересмотрел. — Не, это все не для меня. Я даже к тамблеру и твиттеру так до сих пор и не привык. Только к инстаграму. Увлекся тут недавно фотографией, пару месяцев как. Инстаграм — это кайф. — Можно посмотреть твой аккаунт? — Конечно. Я отдаю Матео свой телефон. Профиль у меня открытый, потому что мне в принципе все равно, кто из незнакомых мне людей на него наткнется. Но смотреть, как незнакомый человек просматривает твои фото, — как-то странно. Я чувствую себя обнаженным, как будто только что вышел из душа, а кто-то смотрит, как я оборачиваю задницу полотенцем. Мои самые первые фотки из-за плохого света выглядят довольно непрофессионально, но редактировать их я не могу, и это, наверное, к лучшему. — Почему они все черно-белые? — спрашивает Матео. — Я завел аккаунт через несколько дней после того, как переехал в интернат. Мой кореш Малкольм сфотографировал меня… Вот фотка… — Я подвигаюсь ближе к Матео и прокручиваю страницу в самый низ, к моим первым фотографиям. Полсекунды перед этим я стесняюсь грязи под своими ногтями, но потом забиваю. Я кликаю по фотке, где сижу на кровати в Плутоне, закрыв лицо руками. Малкольм указан как автор этого кадра. — Это моя третья или четвертая ночь в семейном интернате. Мы играли в настольные игры, но в голове у меня все взрывалось от чувства вины за то, что я вполне сносно провожу время… Не, вру. Я офигенно проводил время. И от этого становилось только больнее. Я ушел, не сказав никому ни слова, и Малкольм пошел за мной, потому что меня слишком долго не было. И сфоткал мой нервный срыв. — Зачем? — спрашивает Матео. — Сказал, что любит отслеживать рост человека, причем не только физический. Он очень к себе строг, но в то же время умен как черт. — Кстати сказать, когда Малкольм впервые показал мне это фото спустя неделю, я пнул его по гигантской коленке. Сталкер. — Я делаю черно-белые фотографии, потому что после смерти сестры и родителей моя жизнь утратила цвет. — И ты живешь, ни на миг о них не забывая? — спрашивает Матео. — Точно. — Я думал, люди регистрируются в инстаграме, просто чтобы быть в инстаграме. — Такой вот я старомодный, — пожимаю плечами я. — Твои фотки и правда в стиле старой школы, — кивает Матео. Он меняет позу и смотрит мне прямо в глаза. Потом улыбается, впервые за все время нашего знакомства, и — блин — это совсем не лицо Обреченного. — Тебе не нужен «Обратный отсчет». Пость все прямо здесь. Можешь еще создать какой-нибудь хештег или типа того. Но, по-моему, тебе лучше публиковать свою жизнь в цвете… Пусть плутонцы запомнят тебя именно так. — Улыбка сходит с его лица (такой уж сегодня день). — Забудь. Это тупо. — Ничего не тупо, — говорю я. — На самом деле классная идея. Плутонцы будут заходить сюда и вспоминать черно-белые кадры из нашей с ними совместной жизни. Это как учебник истории, только круче. А мой Последний день будет контрастировать с остальными фотографиями и останется без фильтров. Можешь сфоткать, как я тут сижу? Если вдруг это будет мое последнее обновление в инстаграме, я хочу, чтобы все видели меня живым. Матео снова улыбается, как будто позирует он, а не я. Затем встает и направляет на меня камеру. Я не позирую. Я просто сижу, прислонившись спиной к стене, в том самом месте, где убедил своего Последнего друга продолжить приключения и где он подсказал мне, как напоследок оживить мой аккаунт. Я даже не улыбаюсь. Я никогда не любил улыбаться, и начинать сейчас уже как-то странно. Не хочу, чтобы на фото друзья увидели незнакомого человека. — Готово, — говорит Матео и протягивает мне телефон. — Если не понравится, пересниму. Мне в принципе все равно — я не настолько от себя без ума, чтобы одобрять или отбраковывать свои же фотки. Но кадр, который сделал Матео, на удивление крут. Ему удалось поймать выражение моего лица — одновременно печальное и гордое. Такое было у моих родителей, когда Оливия выпускалась из школы. И даже переднее колесо моего велика получило камео. — Спасибо, чувак. Я загружаю фото без всяких фильтров. Думаю, не поставить ли хештег #последнийдень, но мне не нужны комментарии, полные фальшивого сочувствия типа: «О нет, покойся с миром!!!» или реакции всяких троллей вроде: «Мир паху твоему!!!» Самые дорогие мне люди и так все знают.