Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 1 из 17 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Пролог ЧЕРНЫЙ – это цвет, которого нет. Черный – это цвет тихой, опустевшей детской спальни. Это самый тяжелый час ночи, когда, задыхаясь от очередного кошмара, ты вздрагиваешь в своей постели. Это форма, натянувшаяся на широких плечах сердитого парня. Черный – это грязь, глаза, лишенные век, что следят за каждым твоим вздохом, это низкая вибрация заграждения – устремленное вверх, оно пронзает небо. Это дорога. Забытая ночная синева, расколотая затухающими звездами. Это ствол нового пистолета, нацеленный тебе в сердце. Цвет волос Толстяка, синяков Лиама, глаз Зу. Черный – это обещание завтрашнего дня, обескровленное ложью и ненавистью. Предательство. Я вижу его в отражении разбитого компаса и цепенею от горя, которое не дает дышать. Я бегу, но это моя тень. Она гонится за мной, пожирая и отравляя. Это кнопка, которую никогда не должны были нажать, дверь, которую никогда не должны были открыть, засохшая кровь, которую невозможно смыть. Это обугленные руины. Машина, спрятанная в лесу в надежде на спасение. Это дым. Это огонь. Искра. Черный – это цвет памяти. Это наш цвет. Это цвет нашей история, если кто-то захочет ее рассказать. Глава первая Чем дальше я удалялась от центра города, тем длиннее становились тени. Мой путь лежал на запад, навстречу заходящему солнцу, которое словно сжигало остаток дня. Именно за это я ненавижу зиму – кажется, будто ночь наступает все раньше и раньше, поглощая свет. Выпачканное смогом небо Лос-Анджелеса было покрыто мазками темно-фиолетового и пепельно-серого. В других обстоятельствах, пробираясь в наше новое укрытие через несложную геометрию улиц, я была бы благодарна за дополнительное прикрытие. Однако обратившиеся в руины дома – последствия недавней бомбардировки, огороженные территории лагерей и военные посты, груды поджаренных электромагнитным импульсом, теперь бесполезных, брошенных машин основательно изменили облик города. И достаточно было углубиться в эти развалины метров на триста, чтобы окончательно заблудиться. Световой шум, порожденный агрессивной иллюминацией мегаполиса, теперь исчез. И во время ночных вылазок нам приходилось ориентироваться на далекие огни военных конвоев. Я быстро просканировала взглядом пространство вокруг, одновременно проверяя карман куртки: убедиться, что фонарь и табельный пистолет на месте. И за то, и за другое я была обязана рядовой Моралес, хотя использовать трофеи можно было только в случае крайней необходимости. Я никому не позволю выследить меня – заметить, как я бегу в темноте. Я обязана вернуться на базу. Час назад рядовой Моралес не повезло – отправившись в одиночку патрулировать автостраду, она попалась мне на пути. Еще только всходило солнце, а я уже укрылась за перевернутой машиной, наблюдая, как вспыхивает, словно электрическая дуга, залитая непрерывным потоком искусственного света эстакада. Я считала, сколько крошечных фигурок в униформе каждый час проходят по ближайшему ко мне участку, пробираясь туда и обратно между грузовиками и армейскими джипами – в качестве дополнительного барьера машины были припаркованы бампер к бамперу. У меня сводило мышцы, но я боролась с желанием переместиться в другое место. Мучения оказались не напрасными. Один солдат – и я получила все необходимое для того, чтобы невредимой вернуться на базу. Но, главное, что теперь я знала, как мы можем наконец-то – наконец-то — убраться к черту из этого проклятого города. Прежде чем перебраться через кучу кирпичей, которая когда-то была фасадом отделения банка, я пару раз оглянулась и, стиснув зубы, зашипела от боли, оцарапав ладонь о какой-то острый обломок. Я раздраженно отшвырнула этот предмет – металлическую букву «К», отвалившуюся от вывески – и тут же пожалела об этом. Лязг и скрежет эхом отразились от ближайших зданий, почти заглушив еле слышные голоса и осторожные шаги. Я бросилась вглубь того, что еще осталось от операционного зала, и прижалась к земле, скорчившись за ближайшей стеной. – Чисто! – Чисто… Осторожно высунувшись, я увидела на другой стороне улицы солдат и насчитала двенадцать шлемов. Военные рассыпались в разные стороны, распахивая каждую дверь с выбитыми стеклами, проверяя офисные здания и магазины. Укрытие? Я осмотрелась по сторонам и, быстро оценив перевернутую, обгорелую мебель, рванулась к письменному столу из темного дерева и скользнула под него. Скрежет обломков, раздавшийся снаружи, заглушил мое собственное неровное дыхание. Мои ноздри горели от едкого дыма, запаха обугленной плоти и бензиновой вони, но я не двигалась, прислушиваясь к голосам, пока они не стихли. Оставаясь настороже, я выбралась из-за стола и, не разгибаясь, передвинулась к выходу. Патрульный отряд был по-прежнему в поле моего зрения: они все еще проверяли развалины зданий на нашей улице, но я уже не могла ждать – ни минутой дольше. Когда я погрузилась в память женщины-солдата и склеила воедино нужные кусочки информации, то почувствовала, будто у меня с души наконец свалился огромный бетонный блок. Она показала уязвимые места в оборонительных сооружениях вдоль автострады так четко, будто отметила их на карте толстыми черными штрихами. После этого мне оставалось только стереть себя из ее памяти. Я знала, что бывшие агенты Детской лиги придут в бешенство от того, что мое участие действительно сработало. Их собственные операции заканчивались неудачами, количество еды, которую им удавалось доставать, постоянно уменьшалось. Все это время Коул упорно убеждал их отпустить в город меня, чтобы я тоже попыталась. Разрешение было получено, но при условии, что я пойду одна – чтобы больше никого не поймали. Мы уже потеряли двух агентов, которые, отправившись в город, где-то прокололись. Я всегда была предельно осторожной, но я начинала впадать в отчаяние. Настало время действовать, или военные возьмут нас измором.
Армия США и Национальная гвардия создали непреодолимую преграду вокруг делового центра Лос-Анджелеса, используя развитую систему автострад. Эти извивающиеся бетонные монстры стянули внутреннюю часть города тугим кольцом и душили нас, отрезав от остального мира. Трасса 101 блокировала путь с севера и с востока, магистраль I-10 – с юга, а шоссе 110 – с запада. Возможно, у нас был шанс ускользнуть, если бы мы ушли сразу, как только выбрались на поверхность из-под обломков нашей штаб-квартиры. Но… Вспоминая об этом, Толстяк всегда говорил, что мы были контужены. Удивительно, что кто-то вообще был способен двигаться, добавлял он в заключение. Я должна была это сделать. Я должна была заставить нас идти вперед, снова собрав воедино. Должна, если бы перед глазами не возникало его лицо, навсегда оставшееся в темноте. Я прижала ладонь внешней стороной к глазам, борясь с приступом тошноты и с острой болью, пронзившей голову. Подумай о чем-нибудь еще. О чем угодно. Эти головные боли были невыносимы – намного хуже, чем те, которыми обычно заканчивались мои попытки управлять своими способностями. Останавливаться нельзя. Не обращая внимания на распухшие ноги, я пустилась бежать. От учащенного дыхания болело горло, усталые веки наливались свинцом, но адреналин заставлял меня двигаться вперед, хотя временами казалось, что я вот-вот упаду и отключусь. Я не могла вспомнить, когда последний раз мне удавалось уснуть глубоким, крепким сном, чтобы позабыть о кошмаре, который поджидал нас наяву. На дорогах пузырился растрескавшийся асфальт, громоздились кучи цементной крошки, которую солдатам еще предстояло расчистить. Тут и там глаз выхватывал яркие цветные пятна: красные туфли на высоком каблуке, сумочка, чей-то велосипед – все брошенное и забытое. Еще какие-то почерневшие и обгоревшие предметы вышвырнуло взрывом из окон соседних домов. Пустынная картина разрушения вызывала тошноту. Перебегая через следующий перекресток, я мельком бросила взгляд вдоль Олив-стрит. Мое внимание привлекло сияющее светлое пятно на Першинг-сквер, в трех кварталах отсюда. На месте парка был разбит лагерь для интернированных лиц, который поспешно соорудили здесь, хотя руины зданий еще тлели. В нем оказались те, кто, к своему несчастью, работал неподалеку, когда президент Грей отдал приказ нанести удар по Детской лиге и по Федеральной коалиции – небольшой группе объединившихся против него бывших государственных деятелей. Считалось, что так он решил ответить на недавнюю попытку покушения, в котором были замешаны одна или обе упомянутые группы. Мы следили за каждым из таких лагерей, рассчитывая найти Кейт и тех, кто ушел вместе с ней. И мы видели, как множится количество задержанных – обычных гражданских лиц, которых удерживали там против их воли. Но Кейт не было нигде. Если ей и агентам, покинувшим перед атакой Штаб, не удалось выбраться из города, они прятались так хорошо, что даже мы не могли их обнаружить, хотя использовали экстренные протоколы связи. Еще один немногочисленный военный конвой – гул радиостанций и рев шин – обнаружился совсем рядом – за два квартала. Поглотив разочарованный вдох, я спряталась за кузовом внедорожника, выжидая, пока солдаты не пройдут мимо – их сапоги поднимали в воздух облачка бледно-серой пыли. После чего, выбравшись из укрытия, я снова перешла на бег. Мы – Лига или то, что от нее осталось – каждые несколько дней перемещались на новое место, никогда не задерживаясь на одном складе надолго. Когда мы совершали вылазки в поисках еды или воды или отправлялись наблюдать за лагерями военнопленных, при малейшем намеке на то, что кто-то мог сесть нам на хвост, мы уходили. И, конечно, это было правильно. Но я поймала себя на том, что не помню, в каком месте сейчас обосновалась наша группа. Когда я наконец добралась до восточной части города, здесь стояла такая тишина, что это безмолвие действовало на нервы сильнее, чем симфония пулеметного огня и звуков перезаряжаемого оружия, которая наполняла воздух вблизи Першинг-сквер. Я крепко сжала в руках фонарик, но все равно не могла заставить себя его включить – даже когда врезалась локтем в оштукатуренную стену. Я взглянула на небо: новолуние. Конечно. Тревожное предчувствие, то самое, которое уже не первую неделю поселилось у меня на плече, нашептывая на ухо темные мысли, теперь превратилось в клинок, пылавший в моей груди. Медленно погружаясь в мою плоть, он разрывал ее на части. Я откашлялась, пытаясь очистить легкие от отравленного воздуха. Выбежав на очередной перекресток, я заставила себя остановиться и забилась в нишу в стене – туда, где раньше стоял банкомат. «Глубоко вдохни, – приказала я себе. – По-настоящему глубоко». Я попыталась встряхнуть кистями рук, чтобы сбросить напряжение, но ощущение опасности никуда не делось. Закрыв глаза, я слышала, как где-то вдалеке стремительно рассекает воздух вертолет. Какое-то шестое чувство – чутье, которое изводило и не давало успокоиться – подталкивало меня свернуть на Бэй-стрит, а не продолжать идти по Аламеда-стрит до перекрестка с Севенс-стрит. Последний маршрут позволял быстрее добраться до нашей нынешней базы, расположенной между Джесс-стрит и Санта-Фе-авеню, чтобы как можно быстрее передать остальным информацию, выработать план и убраться отсюда. Но если кто-то следил за мной и шел по моим следам, я смогу избавиться от них на Севенс-стрит. Мои ноги сами решили за меня и понесли на восток, по направлению к реке Лос-Анджелес. Через полтора квартала изнурительного бега я заметила тени, которые двигались по Матео-стрит в направлении к Севенс-стрит. Я резко остановилась, выбросив руки вперед, чтобы схватиться за почтовый ящик, чтобы не позволить инерции вынести меня на середину улицы. Я резко выдохнула. Слишком близко. Вот что происходит, когда забываешь притормозить и убедиться, что улица действительно безопасна. Я потерла виски, ощутив, как в них бьется мой бешеный пульс. По лбу растекалось что-то теплое и липкое, но сейчас было не до таких мелочей. Пригнувшись как можно ниже, я двинулась дальше, стараясь понять, куда направляются эти солдаты. Они подошли слишком близко к нашей базе. Но если я смогу сбить их со следа, то, возможно, мне даже удастся их опередить. И, вернувшись в укрытие, я успею предупредить остальных, чтобы сматывались. Но солдаты вдруг… остановились. Дойдя до угла перекрестка, они подошли к разбитому фасаду бывшего магазина – похоже, когда-то в нем продавали товары для дома, – переступили через разбитые витрины и вошли в помещение. Я услышала смех, голоса… И кровь застыла у меня в жилах. Это были не солдаты. Я подкралась к магазину, в темноте провела рукой по стене, пока не нащупала оконный проем, и присела рядом. – …где ты это нашел? – …Отличная штука, приятель! Снова смех. – Боже, никогда не думал, что буду так чертовски рад увидеть бублики. Я заглянула в окно. Трое наших агентов – Фергюсон, Гейтс и Сэн – сидели на корточках, а перед ними лежала небольшая кучка продуктов. Гейтс, бывший спецназовец, с такой силой рванул пакет с картофельными чипсами, что чуть не порвал его пополам. У них есть еда. У меня это в голове не укладывалось. Они ее едят там. Я просто не могла в это поверить. Я была настолько ошарашена увиденным, что пришлось переваривать по одной мысли за раз. Они не собираются приносить еду остальным. Неужели то же самое происходило всякий раз, когда агенты устраивали очередную вылазку? Они были так убедительны, настаивая на том, что сами должны отправляться за припасами. Себе я объясняла это страхом: если кого-то из детей схватят, пленный обязательно выдаст нынешнее местоположение группы. Но может, настоящая причина была в другом? Может, они хотели забрать все лучшее из того, что найдут? От охватившей меня холодной, ледяной ярости пальцы скрючились, как когти. Обломанные ногти впились в ладони – к тошнотворному чувству добавилась вспышка боли. – Боже, это великолепно, – протянула Сэн. Это была здоровенная тетка – высокая, с накачанными мышцами, туго обтянутыми упругой, плотной кожей. На ее лице всегда было такое выражение, будто… будто она знала больше других, все самые страшные секреты, потому что сама была их частью. Если она и снисходила до разговора с кем-то из нас, детей, то, в основном, чтобы, рявкнув, приказать нам заткнуться. В наступившей тишине я ждала продолжения, и с каждой секундой во мне разгорался гнев. – Нам нужно возвращаться, – проговорил Фергюсон, приготовившись подняться на ноги. – Все в порядке. Даже если Стюарт попытается что-то сделать, там есть Рейнолдс, который позаботится о том, чтоб он больше не вякал. – Я больше беспокоюсь о… – Пиявке? – подхватил Гейтс, утробно захохотав. – Ею мы займемся потом. Если она вообще вернется.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!