– Вы меня извините, миссис Джеймс, но дальше я, пожалуй, не пойду. Вы были правы: более всего нас беспокоит нерегулярное посещение вашими девочками школы. Видите ли, ситуация, как мне объяснили, такова, что возникают проблемы с законом… Господи, вот бедняга, думала Ненна. Как же его удручает необходимость говорить ей подобные вещи! И как все это, должно быть, далеко от тех ожиданий, какие он питал, когда стал священником и впервые преодолел две низшие ступени духовной иерархии, окончательно смирившись со своей новой судьбой и отрекшись ото всего земного! Стоит, бедолага, с несчастным видом на окутанном густыми сумерками грязном причале, больно ударившись о бидон с креозотом, и пытается играть роль даже не монастырского капеллана, а обыкновенного чиновника из отдела школьного образования! – Я знаю, святой отец, что мои дочери в последнее время нерегулярно посещали школу. Но, с другой стороны, они ведь болели. Вряд ли можно было ожидать, что подобное вранье запросто проглотит даже такой смиренный человек, как отец Уотсон. И он, естественно, возразил: – Однако меня просто поразила крепость духа и тела, свойственные вашей младшей дочери. По-моему, она совершенно здорова. У меня даже мелькнула мысль, что неплохо бы ей впоследствии пройти обучение в одной из этих женских вспомогательных служб, которые так хорошо себя проявили во время войны – я имею в виду, разумеется, WRENS[21]. Работа в таких организациях отнюдь не является несовместимой с жизнью истинного христианина. – Но ведь с детьми, знаете ли, всегда так: сегодня ребенок абсолютно здоров, а завтра уже заболел. – Ненна отличалась довольно гибким отношением к понятию «правдивость»; в этом плане у нее было куда больше сходства с Уиллисом, чем с Ричардом. – И с Мартой все примерно так же, что, кстати, вполне естественно в ее переходном возрасте. Ненна надеялась хоть немного смутить или встревожить священника своими намеками на приближающийся пубертатный период в жизни Марты, однако его это, похоже, только воодушевило. – Если именно это вас беспокоит, то вам лучше всего поручить девочку заботам умелых и понимающих сестер. – «До чего же все-таки у него затравленный вид!» – думала Ненна. – Они, кстати, выражали надежду, что уже в следующий понедельник увидят в классе обеих ваших дочерей. – Я сделаю все, что в моих силах. – Вот и отлично, миссис Джеймс. – Разве вы к нам не зайдете? – Нет, нет, я бы не хотел второй раз рисковать и перебираться по этим сходням. – «Интересно, а что с ним случилось в первый раз?» – подумала Ненна. – Боюсь, я уже и без того несколько утратил чувство направления, так что вынужден просить вас показать, как мне снова выбраться на сушу. Ненна не только проводила его кратчайшим путем прямо на набережную – через ворота, болтавшиеся на проржавевших петлях и давно уже ни для кого не служившие препятствием, – но и подсказала, где ему нужно свернуть сперва налево, потом направо, а уж затем по Партизанской улице выйти прямо на Кингз-роуд. Прощаясь со священником, она заметила, что на лице у него написано прямо-таки невероятное облегчение, как если бы ему удалось успешно завершить труднейшую миссию, посетив обитателей подземных вод. – Мам, я ужин приготовила, – сообщила Марта, когда Ненна вернулась на «Грейс». Она чувствовала, что нравилась бы себе куда больше, если б походила на старшую дочь. Однако Марта, маленькая, худенькая, с темными глазами, в которых уже отчетливо отражалось ее спокойное отношение к недостаткам окружающего мира, на мать была совсем не похожа, а на отца – и еще меньше. Она давно преодолела тот критический рубеж, когда дети осознают, что их родители младше них самих. – Я печеные бобы разогрела, но если отец Уотсон тоже будет с нами ужинать, придется еще одну банку открыть. – Нет, дорогая, он домой пошел. Ненна, чувствуя себя ужасно усталой, присела на кильсон, тянувшийся вдоль всей плоскодонной баржи. Да, думала она, это большая ошибка – докатиться до того, чтобы почти полностью зависеть от собственных детей. Марта уверенно возилась на камбузе, где имелась и газовая плита с двумя конфорками, присоединенная к обогревателю, и медная раковина с краном. Вода в кран поступала из расположенного на палубе бака, который раз в сутки наполнял служитель из Управления портом. Кухонные заботы всегда требовали от Марты известной импровизации, вот и сейчас она пристроила три жестяных тарелки над исходящей паром сковородкой с бобами, чтобы согрелись. – Весело было на «Лорде Джиме»? – Ну что ты! Совсем нет. – А как ты думаешь, мне бы там понравилось? – Думаю, что нет. Миссис Блейк высыпала в обогреватель шпажки для сыра, и они загорелись. – И что на это сказал мистер Блейк? – Ничего. Он хочет, чтобы она была счастлива, хочет… сделать ее счастливой. В общем, я не знаю. – А чего от нас хотел отец Уотсон? – Разве он с тобой ни о чем так и не поговорил? – Он-то, может, и собирался со мной поговорить, да только я сразу же отправила его вместе с Тильдой тебя искать; ей, кстати, невредно было прогуляться. – Значит, он ничего тебе не сказал? – Понимаешь, как только он сюда спустился, я тут же налила ему чашку чая, и мы вместе прочли покаянную молитву. – Он хотел знать, почему ты в последнее время в школу не ходишь. Марта вздохнула. – Я все это время твои письма читала, – призналась она. – Они у тебя по всей каюте валяются, а ты сама в них даже не заглядываешь. Эти письма служили для Ненны связующим звеном не только с сушей, но и с ее прошлой жизнью. Все они почти наверняка были из Канады, от ее сестры Луизы, которая, скорее всего, сообщала о том, что намерена «встряхнуть» кое-какие старые знакомства, когда проездом окажется в Лондоне, или о том, что хорошо бы подыскать подходящую семью для «очень милого австрийского мальчика», не намного старше Марты, отец которого, кажется, граф, однако занимается каким-то крутым импортно-экспортным бизнесом; а может, Луиза пыталась вспомнить «одного чудесного человека», близкого друга кого-то из ее друзей, у которого в жизни была «очень, очень печальная история». Кроме писем от Луизы там, конечно, нашлась бы и парочка счетов, вряд ли больше, потому что кредитов Ненна никогда не брала, а также, возможно, открытка от какой-нибудь школьной подруги, начинающаяся словами «Спорим, ты меня не помнишь», и несколько листовок, призывающих участвовать в благотворительности – эти листовки отец Уотсон постоянно рассылает даже по таким малообещающим адресам, как баржа «Грейс». – От папы что-нибудь есть? – Нет, мам, это я в первую очередь проверила. Что ж, больше тут и сказать было нечего. – Ох, Марта, голова у меня просто раскалывается. Печеные бобы в таких случаях – самое оно. На камбуз спустилась Тильда, мокрая с головы до ног и прямо-таки черная от грязи. – А Уиллис мне рисунок подарил! – И что там нарисовано? – «Лорд Джим», а еще разные чайки. – Тебе не следует принимать такие подарки. – Ой, так я ему один рисунок уже обратно отдала. Оказалось, что Тильда ждала на «Дредноуте» прилива, чтобы посмотреть, сколько воды попадает внутрь в месте основной протечки. Она сообщила, что вода в каюте поднялась очень высоко, почти на высоту койки Уиллиса, чуть одеяла не замочила. Ненна была искренне огорчена этим, и Тильда попыталась ее успокоить: – Ну, мама, ведь при отливе вся вода непременно уйдет! Хотя Уиллису придется показывать судно покупателям только во время отлива, а потом быстренько уводить их на берег, пока снова прилив не начался. – Вообще-то, он мог бы его немного и подремонтировать, – заметила Марта. – Нет, сама Судьба против него ополчилась, – решительно заявила Тильда. Затем проглотила пару ложек печеных бобов, положила голову на стол и мгновенно уснула. Впрочем, купать ее все равно было нельзя: грязную воду разрешалось спускать только во время отлива. А сейчас как раз набирал силу прилив. Туман рассеялся; видневшаяся на северо-востоке, на Лотс-роуд, электростанция выпустила из четырех своих фантастически огромных труб длинные перья жемчужно-белого дыма, и теперь этот дым медленно стекал на землю, приобретая неприятный бурый оттенок. Ярко горели береговые огни, а у самого берега на поверхности широкой полосы воды то и дело возникали многочисленные воронкообразные вихри, выдавая местонахождение тех предметов, которые река оказалась не в состоянии скрыть. Если бы на старой Темзе по-прежнему жили ремесленники и осуществлялся торговый обмен, если бы лодочники по-прежнему получали неплохой приработок, обчищая карманы утопленников, то близился бы как раз их час. И словно усугубляя драматизм сцены, по прозрачному темно-фиолетовому небу плыли и плыли в вышине тяжелые осенние облака. После ужина они еще немного посидели при свете очага. Ненна страдала от неприятной необходимости все-таки написать Луизе, которая была замужем за успешным бизнесменом. Письмо она начала так: «Дорогая сестренка, скажи своему Джоэлю, что для моих девочек неплохим образованием является уже одно то, что они живут и учатся в самом центре британской столицы, причем на берегу той великой исторической реки, что пересекает весь Лондон…» Глава вторая Тильда торчала на верхушке мачты. Да, на «Грейс» была пятнадцатифутовая мачта из почерневшей сосны, укрепленная в табернакле, так что легко опускалась на палубу в те времена, когда баржа еще курсировала между Ричмондом и морским побережьем, проплывая подо всеми двадцатью восемью мостами. Бизань и шпринтов на «Грейс» отсутствовали, да и имеющаяся фок-мачта вовсе не предназначалась для того, чтобы на нее забираться, но Тильда все-таки забиралась и подолгу сидела «на верхотуре», хотя сидеть там было явно не на чем. Марта, не менее храбрая и решительная, чем сестра, тоже иногда залезала на мачту и, повиснув примерно на фут ниже Тильды, читала вслух какой-нибудь комикс-ужастик. Но сегодня Тильда оказалась там одна, как всегда оглядывая сверху окрестности и следя за постоянно кренившейся палубой, угол которой менялся в зависимости от того, провисали или натягивались швартовы. С верхушки мачты отлично просматривался и равнодушно-бездейственный берег, и полные тайн воды реки. Будущее Тильду абсолютно не интересовало, и в результате ей была дарована великолепная способность уже в настоящем чувствовать себя счастливой. В данный момент, например, она казалась себе совершенно счастливой. Она ждала, когда переменится приливная волна. Точно напротив «Грейс» в стоячей воде спокойно лежала целая груда упаковочных клетей, некогда привезенных по бесконечным извилистым дорогам за двадцать миль из Грейвзенда, и эти клети были явно заколдованными, ибо никогда даже на дюйм не сдвигались ни в ту, ни в другую сторону. Вот лихтеры[22], например, качаясь на якорях, то и дело вертелись в разные стороны и были совершенно беспомощны, не обладая соответствующими инструкциями относительно приливов. А еще было очень странно видеть, как быстро движутся по небу облака, а вода внизу остается абсолютно неподвижной. Тильда дважды моргнула, рискуя пропустить самую важную для нее пару секунд, но все же успела заметить, как край одной из упаковочных клетей начал медленно, словно украдкой, отползать от основной груды и потихоньку огибать ее, описывая полукруг. Тильда, затаив дыхание следившая за этим, позволила себе набрать в легкие воздуха. Дрожь прошла по канатам и якорным цепям судов, лихтеры, только начавшие движение, сразу же стукнулись металлическими бортами и сбились в кучку. Прилив сменялся отливом. Скопившийся у берега плавник какое-то время еще продолжал двигаться вверх по воде, подгоняемый приливной волной, но отлив уже начинал сгонять его к середине реки, снова направляя всю эту довольно плотную массу в сторону моря вместе с повернувшей туда Темзой. Уиллис не раз рассказывал Тильде, что на таких старых баржах, как у них, раньше имелись огромные паруса, однако в большой команде эти суда совершенно не нуждались – вполне хватало двух человек, скажем, одного взрослого мужчины и одного мальчика, и эти двое легко со всем своим хозяйством справлялись. В те времена паруса на речных баржах были коричневыми, как сама земля, и настолько пропитанными маслом, что, казалось, никогда до конца не просыхали. Теперь таких парусов уже не осталось. Впрочем, «Грейс» паруса не понадобились бы ни для того, чтобы выйти в море во время отлива, ни для того, чтобы достигнуть Лондонского порта. Благодаря плоскому днищу, она легко поднялась бы вверх по реке вместе с приливной волной, выключив все двигатели и всего лишь умело используя подводные течения. И тому шестилетнему мальчику все эти течения и опасные повороты были хорошо известны. Он давно уже изучал тайны Темзы. Никто, кроме него, не заметил бы блеснувшего золотом и бриллиантом перстня на пальце мертвого мужчины, рука которого на мгновение вынырнула из воды. Прощай! Он узнал эту руку: она принадлежала его отцу, давно исчезнувшему. Тогда «Грейс» со своей грузоподъемностью 180 тонн легко проходила даже под низкими арками мостов у берегов Миддлсекса, где не могли пройти другие суда, равные ей или превосходившие ее размерами. У моста Тауэр-Бридж сигнальные диски, имевшие четыре фута в диаметре и разрисованные черными и белыми полосами, показывали уровень воды по отношению к берегу, и если вода добиралась до отметки «четырнадцать футов», это означало, что мост невозможно поднять по техническим или каким-то иным причинам. В таких случаях пройти там могла только «Грейс» – не «Морис» и даже не «Дредноут», – и это было поистине незабываемое зрелище. Толпы людей, мужчин и женщин, выходили полюбоваться, как «Грейс», расправив большие коричневые паруса, поднимается вверх по реке, и у ворота лебедки стоит при этом всего лишь шестилетний ребенок, а сама баржа, направляясь в Ушант, уже, казалось, чует запахи открытого моря. У подножия мачты Тильда услышала царапанье. Это кошка с облепленной пухом и перьями чаек мордой предпринимала тщетные попытки взобраться по стволу мачты, но через пару футов когти у нее соскальзывали, и она падала на палубу. – Страйпи! Корабельная кошка Страйпи была плоть от плоти Баттерси-Рич. Она даже передвигалась по-моряцки, плотно «прилипая» брюхом к палубе, напряженная как пружина и готовая к любым фокусам непогоды. Уши Страйпи всегда прижимала к голове так плотно, что они были почти незаметны. Но, хотя за все эти годы Страйпи не утратила самоуважения и постоянно старалась вылизать себя дочиста, ее все же покрывал довольно плотный слой грязи, причем как на брюхе, так и на холке. Однако прихорашиваться она никогда не переставала. Страйпи приходилось вечно к чему-то приспосабливаться, причем не только к приливам, отливам и сезонным сменам погоды, но и к крысам, с которыми она регулярно встречалась и на верфях, и на причале. Пока крысы не достигали определенного размера – а они достигали его уже через несколько недель после появления на свет, – Страйпи ловила их и съедала, а затем, инстинктивно чувствуя безусловное собственное превосходство, приносила в каюту крысиные хвосты и складывала к ногам Марты. Все прочие крысы, превосходившие упомянутый размер, сами на нее охотились, и в результате Страйпи постоянно испытывала неуверенность в том, нападать ей или спасаться бегством, из-за чего кошачий рассудок начал страдать определенной нестабильностью. Страйпи не заботило, будут ли люди ее кормить, в этом отношении она проявляла полную самостоятельность и прекрасно знала, как согреться в холодную погоду. Спала она обычно на палубе одной из барж, возле дымовой трубы, где обычно было грудой навалено разнообразное топливо. Иногда, впрочем, она сворачивалась клубком прямо на выходном отверстии, создавала непреодолимое препятствие для дыма, который, естественно, возвращался обратно, делая жизнь обитателей баржи совершенно невыносимой. Эта неприятная привычка Страйпи привела к тому, что Вуди, Уиллиса, Ненну, Мориса, а также клиентов Мориса одолевал порой мучительный надсадный кашель; впрочем, кошка постоянно меняла место ночлега и редко проводила две ночи подряд на одном и том же судне. Сидя на мачте, Тильда воображала себя то мореплавателем, вышедшим на «Грейс» в открытое море, то начальником порта, который внимательно следит за причалом и пришвартованными судами. Собственно, основой ее представлений об окружающем мире служило именно то, что она видела у причала и в затоне, и, в общем, представления эти имели крайне малое отношение к жизни того огромного города, неустанно трудившегося всего в сотне ярдов от «Грейс». На палубе «Лорда Джима» она никакого движения не заметила. Зато увидела на причале Уиллиса, который направлялся к «Дредноуту» вместе с каким-то человеком, наверное, чиновником Управления, который, судя по его сердитой жестикуляции, отказывался обеспечить Уиллиса варом, газом и водой, пока тот не оплатит предыдущие счета. А вот владелец «Рочестера» Вуди, видимо, опять готовился на всю зиму «залечь в берлогу». Пожалуй, думала Тильда, он все-таки единственный ненастоящий обитатель плавучих домов. Принадлежавшая Уиллису маленькая звукозаписывающая компания, как он сам объяснял и даже, пожалуй, слишком часто, «самоликвидировалась», однако и теперь средств у него хватало, чтобы существовать более-менее достойно, так что холодную зиму он собирался провести в собственном доме в Перли. Понятие более-менее достойного существования казалось обитателям северного конца причала довольно-таки странным. Тем более Вуди еще и поговаривал о том, чтобы нанять работников, которые как следует отскребли бы корпус «Рочестера» и сделали его таким же чистым, как у «Лорда Джима». Все старые баржи были покрыты толстым слоем различных представителей морской флоры и фауны, поэтому даже просто добраться до деревянной обшивки было весьма затруднительно. Борта у них поросли таким количеством зеленых водорослей и всевозможных ракушек, что проплывающие мимо киты вполне могли бы их приветствовать как своих сородичей. На палубе «Мориса» тоже никого видно не было, но Тильда знала, что Мориса, как это случалось довольно часто, пригласили на весь день в Брайтон. Но, присмотревшись, девочка заметила, что дверь его рубки не заперта. А вскоре на причал въехал легкий грузовичок, из него выпрыгнул какой-то человек и прямо с причала стал одну за другой сбрасывать на палубу «Мориса» какие-то картонные коробки. Одна из коробок от удара раскрылась, и Тильда увидела, что она битком набита фенами для волос. Заметив это, незнакомый тип был вынужден перебраться на палубу и аккуратно сложить коробки. Их бы хорошо еще и куском брезента накрыть, подумала Тильда, хотя брезент он, похоже, с собой захватить забыл. Да и вообще этот тип явно старался особо на палубе не задерживаться и, сложив коробки, сразу поспешил к грузовику. Только тогда девочке и удалось мельком разглядеть его лицо, которое оказалось довольно странным: очень бледным и начисто лишенным какого бы то ни было выражения. Вполне возможно, смену выражений лица этот тип считал чем-то необязательным, входящими, так сказать, в число дополнительных услуг. Вскоре мимо «Мориса» вновь прошел Уиллис, двигавшийся, как всегда, неторопливо. Он остановился, с удивлением рассматривая груду коробок, высившуюся на палубе, даже головой недовольно покачал, но почему-то так ничего и не предпринял. Ненна вполне могла бы прибавить к своему списку «вещей, которые мужчины умеют делать гораздо лучше женщин», подобное умение вести себя столь же неторопливо и достойно в весьма неоднозначной ситуации и ровным счетом ничего не предпринимать. Но как, с другой стороны, Уиллису следовало на появление этих коробок отреагировать? Да никак – ведь Морису вряд ли захотелось бы видеть у себя на борту полицию! – Эй, на судне! – крикнул Уиллис Тильде. – Ты там осторожней!