– То же, что и Джейкоб, – пожал Кессон плечами. – Что тут можно сделать. Когда убийцу поймают, все прекратится само собой. – Ну нет! Что-то все-таки нужно предпринять. По крайней мере, сообщить об этом полиции или городским депутатам или… – И что же они сделают? Вот если бы узнать точно, кто это балует, уж я бы знал, что делать. – Да-а, дела невеселые, что и говорить. – Для тебя это ново, а? Тоже и для вас, Джейк. Но не для меня. Как только избирательная кампания, так они сразу и начинают звонить. Понимаете, этих сумасшедших ведь всюду полно – озлобленных неудачников, которых хлебом не корми, а дай только ополчиться против кого-нибудь. Взятые по отдельности, они в большинстве случаев народ безобидный, но если и собрать их в кучу, они тоже тревоги не внушают. Пишут похабные письма в редакции или лицам, чьи фамилии попадаются в газетах. Если же это местный деятель, то звонят. – Ну что ж, собрание сегодня, боюсь, уже не состоится, – сказал Вассерман, взглянув на часы. – Но ведь и раньше не всегда бывал кворум, – заметил Бекер. – Это правильно, но что же я скажу раввину? Чтобы он подождал еще неделю? А ты уверен, что в будущее воскресенье у нас соберется кворум?– спросил Вассерман с укором. Бекер побледнел. И тут же его прорвало. – Что же, и еще раз отложим. Но ведь голоса-то тебе обеспечены? Чего ж он хочет? Чтобы ему дать письменно? – Да, но ты забываешь голоса оппозиции, которую ты же и сколотил, – напомнил Кессон. – О них ты можешь не беспокоиться, – промычал Бекер. – Я уже поговорил с ними. Теперь они все за продление договора. ❖ Вечером Хью Лэниген заглянул к раввину. – Я пришел поздравить вас с победой, рабби. По имеющимся у меня сведениям, оппозиция повержена в прах. Раввин деланно улыбнулся. – Я вижу, вас это не очень радует, – сказал Лэниген. – Понимаете, получается, будто я забрался через заднюю дверь. – Ну так что ж? Вы, конечно, думаете, что добились назначения или избрания или как оно у вас там называется, благодаря тому, чтб вы сделали для Бронштейна. Очень хорошо. Я, рабби, на этом собаку съел и могу научить вас кое-чему. Кстати, вы, евреи, уж больно скептичны, критичны, логичны, что ли… – А я всегда думал, что нас считают в высшей степени импульсивными… – И правильно считают, но только тогда, когда речь идет об эмоциях. У вас совершенно отсутствует политическое чутье, зато нам, ирландцам, оно врождено. Когда вы боретесь – на выборах ли, или еще где-нибудь, – вы боретесь за какую-то идею. И если терпите поражение, вы утешаете себя тем, что все-таки вы не из личных мотивов боролись, а за какое-то дело, боролись честно и по правилам. Именно еврей, должно быть, сказал, что он предпочитает быть скорее правым, чем стать президентом. Ирландец так не скажет. Он знает, что пока его не избрали, он не может ровно ничего. Поэтому его главная цель – выйти победителем. Второй основной политический закон заключается в том, что человека избирают не по здравому рассуждению, а благодаря тому, какая у него прическа, какой акцент, как одевается и так далее. Кстати, разве не этими же критериями мы руководствуемся, когда выбираем себе спутницу жизни? Бросьте же ломать себе голову над тем, как и почему вас избрали. Главное – избрали. – Мистер Лэниген прав, Дэйвид, – вмешалась Мирьям. – Ведь мы же с тобой знаем, что если они не продлили бы договора, мы бы нашли себе другое место – во всяком случае не хуже, чем здесь. Тебе, однако, здесь нравится. Кроме того, мистер Вассерман сказал, что тебе наверняка повысят жалованье, и это тоже весьма кстати. – Не только кстати, но эти деньги, считай, уже израсходованы, – скороговоркой сказал раввин. – Опять книги?– поморщилась она. – Нет, в этот раз не книги, – мотнул он головой, – а новая машина. Одна лишь мысль о том, что эта несчастная девушка… Каждый раз, когда я сажусь за руль, мне становится не по себе. Поэтому я и стараюсь ездить как можно меньше. – Я понимаю, – сказал Лэниген, – но когда мы поймаем убийцу, это у вас, может быть, пройдет. – Вот как? У вас есть какие-нибудь новые шансы? – Материал поступает все время. Работаем день и и ночь. Вот-вот и ниточка появится. – Иными словами, вы попали в тупик? Лэниген ничего не ответил, а только пожал плечами и деревянно улыбнулся. – Давайте не будем об этом, – предложила Мирьям. – Лучше я вас угощу чаем. – Предложение дельное, – согласился Лэниген. Они сидели за чаем, болтая о городских делах, о погоде, политике – словом, обо всем и ни о чем. Наконец Лэниген с сожалением встал. – Я с большим удовольствием посидел бы с вами еще, но надо работать. В эту самую минуту зазвонил телефонХотя раввин и сидел ближе, все равно Мирьям вскочила и побежала отвечать. Сказав "хэлло11, она слушала некоторое время, крепко прижимая трубку к уху. – Вы ошиблись номером, – решительно сказала она под конец и положила трубку на рычаг. – Что-то нас больно часто стали неправильно соединять последнее время, – заметил раввин. Лэниген, держась уже за ручку, перевел недоумевающий взгляд от раввина к его жене, у которой вроде порозовели щеки. С чего бы это? Ему показалось, что она незаметно покачала головой в ответ, так что ему ничего не осталось, как улыбнуться на прощание и выйти. . ❖ Каждый вечер в передней полукруглой нише "Каюты" собиралась почти одна и та же компания. Бывало, их приходило человек шесть, но чаще – не более трехчетырех. Они называли себя "рыцарями круглого стола" и вели себя частенько довольно-таки шумно. Хотя Альф Кентуэлл, хозяин таверны, был довольно строг и любил хвастать, что у него, дескать, приличное заведение, все же на них он смотрел сквозь пальцы – все-таки постоянные клиенты. Да и шумели они только промеж себя. Когда же ему – раза два или три – пришлось все-таки отказать им в спиртном и вежливо, но твердо выпроводить их вон, они нисколько не обиделись и пришли назавтра, как ни в чем не бывало. Они только извинились: "Кажется, мы вчера немножко пошумели. Ты уж не взыщи, Альф. Больше не будем'1. Когда Стэнли вошел в понедельник, как обычно, в половине десятого, там уже сидело четверо. Бэц Эплбери, высокий худощавый мужчина с длинным носом, шумно приветствовал его уже с порога. Он брал подряды на малярные работы, у него была даже своя контора, и Стэнли частенько подрабатывал у него. – Эй, Стэн, – крикнул он, – иди сюда, выпей с нами! – Ну что ж… – промолвил Стэнли после некоторого колебания и направился к столу. По их общественному положению они стояли несколько выше его. Кроме Эплбери, за столом сидели Гарри Кливе, хозяин ремонтной мастерской, Дон Уинтерс, владелец небольшой бакалейной лавки, и Мальколм Ларч, который занимался страховыми делами и недвижимостью. У каждого был свой собственный бизнес, тогда как сам он работал по найму. – Иди, садись с нами, Стэн, – добавил Ларч, отодвигаясь немножко на круглой скамье. – Что будешь пить? Они все пили виски, но он пил обычно эль, и чтобы они не подумали, будто он хочет поживиться за их счет, он бросил: – Эль, как всегда. – Правильно, Стэнли. Кто-то же должен будет развезти нас по домам. – За мной дело не станет, – благодушно ответил Стэнли. Гарри Кливе, огромный блондин с круглым детским лицом, смотрел в свой стакан и не обращал никакого внимания на Стэнли. Вдруг он повернулся к нему и с серьезным видом спросил: – Ты по-прежнему работаешь в этой еврейской церкви? – В синагоге? Да. По-прежнему. ‘ – Ты у них уже давненько, – заметил Эплбери. – Да года два, а то и все три. – Ты тоже напяливаешь на голову этакую черную шапочку, какую носят они во время молитвы? – Конечно. Когда идет служба и мне приходится быть там… Эплбери оглянул собравшихся за столом. – Вы слышали? Когда у них служба и ему приходится быть там! – А не может ли быть, что уже из-за одного этого ты тоже стал евреем? Стэнли оглянул всю компанию и, решив, что они его разыгрывют, засмеялся. – Сказал! Так просто евреем, небось, не станешь! – Нет, конечно, – подтвердил Эплбери и с укором добавил: – Разве ты не знаешь, Дон, что для этого надо обрезать одно место. У тебя не отрезали, Стэн? – Вот дает!– громче прежнего захохотал Стэнли, окончательно убедившись, что они хотят подшутить над ним. – А вообще будь осторожен, Стэн, – добавил Уинтерс. – Работая у них, ты таким же станешь хитрым, как они, и, пожалуй, уже и работать не захочешь. – Ну, не такие уж они и хитрые, – сказал Эплбери. – Как-то мне пришлось сделать одну работу у кого-то из них на мысу. Тот – толстый такой был еврей – спросил о цене. Ну, я, конечно, заломил – чтобы было с чего сбавить. И что ты думаешь? "Согласен, – сказал, – только делайте аккуратно". Впрочем, жена все время путалась в ногах: то ей колер не понравился, то "вот эту стену сделайте, пожалуйста, чуть-чуть темнее, мистер Эплбери, а вот здесь шпаклевка не совсем ровная, мистер Эплбери", так что ничего он, пожалуй, и не переплатил. Смазливая, скажу я вам, была бабенка, в узких таких черных брючках – их, кажется, тореадорскими зовут, – и задница так и ходила у нее ходуном: я даже сосредоточиться не мог на работе. – А я слышал, что Хью Лэниген вроде им уже заявление подал на переход в ихнюю веру, – вставил Гарри Кливе. Все засмеялись, но он не обратил на них никакого внимания, а резко повернулся к Стэнли. – Ты, Стэн, ничего об этом не слышал? Они не делают там никаких приготовлений, чтобы окрестить Лэнигена по-своему? – Не-е-е… – Кстати, я тоже что-то такое слышал, Гарри, – сказал Мальколм Ларч. – Не то чтобы Хью собирался перейти в их веру, а только лишь, будто в деле об убийстве той девушки он прямо лезет из кожи вон, чтобы скрыть малейшую улику, которая могла бы указывать на причастность ихнего раввина. Он советуется с ним решительно во всем. – Ну что ты такое говоришь?– перебил его Кливе. – Если убил раввин, разве станет Хью прикрывать его? – Не знаю, но только я слышал, будто они пытались пришить дело Бронштейну, который не ходит в ихнюю синагогу, но потом оказалось, что у этого Бронштейна большой блат у какой-то важной птицы, так что пришлось его отпустить. Те, от которых я слышал все это, говорят, что теперь они попытаются пришить дело кому-то постороннему, не из ихней бражки. К тебе, Стэн, Хью не приставал ли?– невинно обратился он к Стэнли.