Но на этот раз тон был агрессивный, и видно было, что Кларк с трудом сдерживает гнев. — Что вы говорите? Американец разозлился еще больше. Вечером жена сказала Мегрэ, покачивая головой: — Признайся, что ты сделал это нарочно! Знаю я тебя, притворщик. Ты и ангела из себя выведешь… Мегрэ не признался в злонамеренности, но глаза у него весело блестели. Да что такого он, в общем, сделал? Стоял перед янки, засунув руки в карманы пиджака, и в упор смотрел на своего собеседника, словно находил это зрелище забавным. Ну разве скандал произошел по его вине? Он стоял и думал о Донже, о человеке, который сейчас сидит в тюрьме, а не танцует с очаровательной мисс Эллен. Она, должно быть, почувствовала, что назревает драматический инцидент, и двинулась к ним. Но прежде, чем она подошла, разъяренный мистер Кларк нанес Мегрэ удар в подбородок, выбросив кулак коротким, почти машинальным движением, как это делается в американских фильмах. Две дамы, угощавшиеся чаем с пирожными за соседним столиком, вскочили с криком. Танцоры остановились. Кларк же имел торжествующий вид. Он полагал, что теперь положение стало ясным и никаких комментариев не требует. Мегрэ даже не поднес руку к подбородку. Слышен был звук удара по челюсти, но лицо комиссара оставалось бесстрастным, как будто ему дали щелчок. В самом деле, хоть он и не имел никаких определенных намерений, но теперь был доволен поводом, который предоставил ему случай, и невольно улыбался, думая о негодующей физиономии следователя. — Господа!.. Господа!.. Подбежал метрдотель, полагая, что пострадавший бросится на противника и сейчас начнется драка. Мисс Эллен с одной стороны, а какой-то танцор — с другой подхватили под руки мистера Кларка, пытаясь угомонить его, но он все кричал что-то по-английски. — Что он говорит? — спокойно спросил Мегрэ. — Это неважно!.. Господа, прошу вас… Убедительно прошу… А Кларк все не умолкал. — Что он говорит? И тут, ко всеобщему удивлению, Мегрэ достал из кармана какие-то блестящие предметы и принялся небрежно играть ими. Хорошенькие дамочки с изумлением и страхом смотрели на пресловутые наручники, о которых они только слышали, но которых никогда не видели. Мегрэ сказал метрдотелю: — Переведите, пожалуйста. Скажите этому господину, что я вынужден арестовать его за нанесение оскорбления представителю закона при исполнении им служебных обязанностей… Скажите еще, что, если он не склонен последовать за мной добровольно, я, к сожалению, должен буду надеть на него наручники… Кларк и глазом не моргнул, не произнес ни слова, оттолкнул мисс Эллен, которая хотела было идти вместе с ним и попыталась взять его под руку. Не спросив в гардеробе ни своего пальто, ни шляпы, он двинулся вслед за комиссаром, и, когда они проходили через холл в сопровождении кучки любопытных, директор, увидев это шествие из своего кабинета, в ужасе всплеснул руками. — Такси!.. Во Дворец правосудия. Уже было темно. Они поднимались и спускались по лестницам, шли по бесконечным коридорам и наконец остановились у дверей кабинета господина Бонно. Мегрэ принял тогда смиренный и сокрушенный вид, хорошо знакомый госпоже Мегрэ и приводивший ее в негодование. — Весьма огорчен, господин следователь… Но я вынужден был, к великому моему сожалению, арестовать мистера Кларка, находящегося здесь… Следователь не мог угадать правды. Он предположил, что Мегрэ заподозрил американца в убийстве жены и ночного швейцара отеля «Мажестик». — Позвольте! Позвольте! На основании какого ордера вы разрешили себе… В ответ послышалась возмущенная тирада Кларка, а Мегрэ, не понимавшему в ней ни слова, слышалось только какое-то кваканье. — Что он говорит? Бедняга следователь, нахмурив брови и сморщив лоб, тщетно пытался при своих слабых познаниях в английском языке уловить смысл произносимых фраз. Он что-то сказал, в свою очередь, и послал секретаря за другим секретарем, зачастую служившим переводчиком. — Что он говорит? — бормотал время от времени Мегрэ. И Кларк, которого эти слова приводили в бешенство, сжимая кулаки, передразнивал его: — Чтоу он говрит?.. Чтоу он говрит?.. За сим следовала новая тирада на английском языке. В дверь прошмыгнул переводчик, низенький и лысый робкий человек, на лице которого было написано обезоруживающее смирение. — Он говорит, что является гражданином Соединенных Штатов и не потерпит, чтобы полицейские… По тону мистера Кларка можно было предположить, что он питает глубочайшее презрение к полиции. — …чтобы полицейские постоянно ходили за ним по пятам… Он утверждает, что за ним повсюду следует наш инспектор… — Это верно господин комиссар? — Должно быть, верно, господин следователь. — …Он утверждает, что другой инспектор ходит за мисс Эллен… — Вполне возможно… — …А вы в отсутствие мистера Кларка вторглись в занимаемый им номер… — Я вежливо постучался и самым вежливым образом спросил у почтенной особы, находившейся там, могу ли я увидеть мистера Кларка… После чего я спустился вниз, в дансинг, выпить кружку пива… И тогда вышеуказанному мистеру Кларку заблагорассудилось ударить меня кулаком в подбородок… Господин Бонно был удручен. И без того дело представлялось достаточно сложным. До сих пор удавалось избежать внимания прессы, но после стычки в дансинге журналисты, несомненно, начнут штурмовать Дворец правосудия и Уголовную полицию… — Не понимаю, господин комиссар, как это могло случиться, что такой опытный человек, как вы, у которого за плечами двадцать пять лет службы… Следователь едва не вспылил, так как Мегрэ, вместо того чтобы слушать его, играл какой-то бумажкой, достав ее из кармана. Это было письмо, написанное на голубоватой бумаге. — Мистер Кларк, конечно, вышел за пределы дозволенного. Но тем не менее и вы не проявили тактичности, которой можно было ожидать от вас при данных обстоятельствах… Есть! Мегрэ пришлось отвернуться, чтобы не выдать свою радость. Кларка действительно словно загипнотизировал клочок голубоватой бумаги, — американец подошел, протянул руку: — Please… Мегрэ как будто удивился, но отдал американцу листок, который держал в руке. Следователь, все менее понимавший, что происходит, заподозрил, однако, какую-то стратегическую хитрость со стороны комиссара. Наконец Кларк подошел к переводчику и, показывая ему письмо, заговорил нетерпеливо и быстро. — Что он говорит? — Он заявляет, что узнал почерк своей жены, и спрашивает, каким образом у вас оказалось ее письмо… — В чем тут дело, господин Мегрэ? — суровым тоном спросил следователь. — Прошу извинить, господин следователь… Это документ, который мне сегодня вручили… Я хотел сообщить вам его содержание и приложить это письмо к материалам следствия… Весьма сожалею, что мистер Кларк завладел им раньше, чем… А Кларк что-то бормотал, обращаясь к переводчику. — Что он говорит? — спросил следователь, словно заразившись этим вопросом. — Он просит меня перевести это письмо… И заявляет также, что, раз кто-то позволил себе рыться в вещах его жены, он принесет жалобу в свое посольство и что… — Переведите… Тогда Мегрэ, чувствуя, как у него напряжены нервы, принялся набивать табаком свою трубку, потом подошел к окну, за которым во влажном сумраке, словно звезды, мерцали газовые фонари, окруженные радужным ореолом. Несчастный переводчик, у которого даже лысина покрылась испариной, принялся переводить письмо Мими к ее подруге Жижи и, замирая от испуга, каждую секунду спрашивал себя, хватит ли у него храбрости читать дальше. Следователь подошел к нему и стал читать через его плечо, но Кларк чрезвычайно решительным жестом отстранил его, пробормотав: — Please… Казалось, он стережет свое добро, боится, что у него отберут письмо, попытаются уничтожить его или будут пропускать фразу при переводе. Он указывал на некоторые слова пальцем, требовал точнейшего их перевода. Потерпев неудачу, следователь присоединился к Мегрэ, который с деланным безразличием курил у окна. — Вы нарочно это сделали, господин комиссар? — Как же я мог предвидеть, что мистер Кларк даст мне кулаком по физиономии? — Это письмо все объясняет! — С откровеннейшим цинизмом. Переводчик и Кларк стояли, склонившись над столом, на который лампа под зеленым абажуром отбрасывала неширокий круг света. Наконец Кларк выпрямился и, ударив кулаком по столу, буркнул что-то вроде: «Damned!» Затем он повел себя совсем иначе, чем можно было ожидать от него. Он не бушевал. Он ни на кого не смотрел. Черты его лица стали жесткими, взгляд неподвижным. Он долго стоял не шевелясь, а бедняга переводчик, казалось, готов был рассыпаться перед ним в извинениях. Затем американец обернулся, увидел стоявший в углу стул и, подойдя к нему, сел — словом, вел себя спокойно и просто, но в самой этой простоте было что-то трагическое.