— Который час? Что не раздеваешься? Она приподнялась на локте, выпила глоток воды, посмотрела на Мегрэ, стараясь прийти в себя, и, видя, что он чинно сидит на стуле у ее изголовья, спросила: — Ты доктор? — Что вам нынче ночью сказал мсье Жан? — Жан?.. Замечательный парень… Он мне дал… Но вам-то что до этого? — Он тебе дал кокаину, я знаю… Лежи, не вставай… И он говорил с тобой о Мими и о Проспере. По-прежнему на улице гремели медные трубы, то ближе, то дальше, по-прежнему воздух пропитан был приторным благоуханием мимоз, словно никаких других запахов не существовало на свете. — Проспер хороший… Она говорила как во сне, с какими-то детскими интонациями. Потом вдруг жмурилась, морщила лоб, словно от внезапной острой боли. Язык у нее заплетался. — А у тебя есть немножко? Дай!.. Ей вновь хотелось наркотика. У Мегрэ было неприятное чувство, что он вырывает секрет у больной, лежащей в бреду. — Ты очень любила Проспера, верно? — Он не такой, как другие… Очень уж добрый… А что за женушка ему попалась? Мими!.. Да так всегда бывает… Ты его знал? Ну, еще одно усилие! В конце концов ведь это его обязанность. — Когда он служил в «Мирамаре», верно?.. А вы трое танцевали в «Прекрасной звезде» — Мими, Шарлотта и ты… Она строго произнесла: — Не говори плохо про Шарлотту. Она славная… Влюбилась по уши в Проспера… Если б он меня послушался… — Я думаю, вы встречались в «Кафе артистов», когда бывали свободны… Проспер был любовником Мими. — Уж как он влюблен был!.. Даже поглупел… Бедняга Проспер… А потом, когда она… И вдруг Жижи приподнялась на постели и спросила недоверчиво: — А вы вправду ему друг? Просперу? — Когда у нее родился ребенок, да? — Кто вам про это сказал? Она только мне одной написала. Да и не так все началось… Она прислушалась к музыке, опять приблизившейся к дому. — Что это такое? — Ничего… На Круазет выехали разукрашенные цветами колесницы, пушечный выстрел возвестил о начале карнавального шествия. Сверкающее солнце, гладкое море, моторные лодки, чертившие круги на воде, и маленькие грациозно наклонявшиеся яхточки… — А у тебя, может, все-таки есть немножко?.. Поди попроси у Жана. — Значит, Мими сперва уехала с американцем? — Это тебе Проспер рассказал?.. Дай мне еще стаканчик воды, будь такой добренький… Этот самый янки встретил ее в «Прекрасной звезде» и влюбился в нее… Увез ее в Довиль, а потом в Биариц… Надо правду сказать, Мими умела за дело взяться… Не то что мы, дурочки… Шарлотта где теперь? Все еще в «Пеликане»?.. А вот я совсем развалина… И она презрительно засмеялась, обнажив испорченные зубы. — Как-то раз Мими написала мне, что у нее будет ребенок и она, мол, уверила своего американца, будто младенец от него… Как его звали-то, американца? Освальд. А потом еще одно письмо прислала, что едва не погорела: родился мальчишка, рыжий-рыжий… Понимаешь?.. Я не хотела, чтобы Просперу сказали… Может быть, подействовали два стакана воды, которые она выпила. Она спустила с постели ноги, длинные тощие ноги, вряд ли привлекавшие взгляды мужчин. Когда она поднялась, стало видно, что она высокая и худая, как скелет. Сколько часов приходилось ей вышагивать в темноте по тротуару или сидеть в пивной за столиком, чтобы залучить клиента… Взгляд ее прояснился. Она пристально посмотрела на Мегрэ. — Ты из полиции, а? И лицо ее исказилось от злобы. Однако в голове все еще стоял туман, и она делала усилия, чтобы рассеять его. — Постой… Что мне Жан говорил?.. Да ты как сюда попал? Кто тебя привел? Жан не велел мне ни с кем разговаривать… Я ему слово дала. Признавайся… Признавайся, ты из полиции? А я… Да какое полиции дело, что Проспер и Мими… И вдруг разразилась истерика, ужасная, неистовая. — Мерзавец!.. Сволочь!.. Воспользовался тем, что я не в себе была. Она отворила дверь, слышнее стал шум, доносившийся с улицы. — Убирайся… Сейчас же убирайся… а не то я тебя… я… Она была смешной и жалкой. Швырнула в Мегрэ кувшин с водой, чуть не угодила ему по ногам, и пока он спускался с лестницы, кричала ему вслед грубые ругательства. В кафе посетителей не было. Еще не настал час. — Ну как? — спросил из-за стойки мсье Жан. Мегрэ надел пальто и котелок, оставил мелочь для официанта. — Узнали вы от нее то, что хотели? На лестнице, которая вела в номера, послышался голос: — Жан!.. Жан!.. Иди сюда. Я тебе кое-что скажу… Дверь в кафе приотворилась, и из нее выглянула жалкая, растрепанная Жижи, без башмаков, в спустившихся чулках. Мегрэ счел за благо удалиться. На Круазет люди, глядя на черное пальто и котелок Мегрэ, вероятно, принимали его за провинциала, впервые приехавшего на Лазурный берег полюбоваться карнавалом. Маски толкали его. Он с трудом вырывался от весельчаков, тянувших его за собой в фарандолу. На песчаном пляже несколько курортников, равнодушных к празднику, принимали солнечные ванны, почти голые, уже загорелые, и смазывали тело оливковым маслом, чтобы загореть еще больше. Вот и отель «Мирамар», выкрашенный в желтый цвет, массивная громада с двумя-тремя сотнями окон, с величественным швейцаром, с целым парком автомобилей и армией рассыльных. Мегрэ думал было зайти туда. Да нет, к чему? Ведь он уже выпытал все, что ему надо было узнать. А пить очень хотелось, хотя он много пил в тот день. Он вошел в бар. — Есть у вас железнодорожное расписание? — На Париж? В двадцать часов сорок минут отходит скорый, вагоны трех классов… Мегрэ выпил еще кружку пива. Надо было ждать несколько часов. Он не знал, куда себя девать. Должно быть, у него осталось отвратительное воспоминание об этих часах, проведенных в Каннах в праздничной атмосфере карнавала. Он старался представить себе то, что было здесь не так давно, и минутами это прошлое становилось для него таким реальным, что он буквально видел перед собой Проспера, его рябое лицо, рыжие волосы, добрые выпуклые глаза; видел, как он выходит из «Мирамара» по черной лестнице и бежит в «Кафе артистов». Три женщины, которые в те времена были на шесть лет моложе, сидели за столиком в этой пивной — завтракали или обедали. Проспер был ужасно некрасив. Он это знал. И все же он страстно любил Мими, самую молодую и самую хорошенькую из трех подруг. Вначале они, наверное, прыскали от смеха, замечая его пламенные взгляды. — Напрасно ты, Мими, смеешься над ним, — должно быть, говорила Шарлотта. — Он славный малый. Кто знает, что может случиться… Вечером все трое выступали в «Прекрасной звезде». Проспер там не появлялся. Там ему было не место. Но на рассвете он опять бежал в кафе, и тогда они вчетвером ели луковый суп… — Вот если б меня так любил мужчина!.. Шарлотту, наверно, трогала эта страстная и смиренная любовь. Жижи тогда еще не нюхала кокаина. — Не расстраивайтесь, Проспер… Она только делает вид, будто смеется над вами, а в глубине души… Проспер стал любовником Мими! Может быть, они и поселились бы вместе. Проспер истратил на подарки почти все свои сбережения. Все было хорошо, пока проезжий американец… Интересно, говорила ли потом Шарлотта Просперу Донжу, что ребенок-то наверняка от него? Шарлотта славная женщина. Знала, что Проспер ее не любит, что он по-прежнему без ума от Мими, и все-таки была ему заботливой подругой, поселившись с ним в небольшом домишке за мостом Сен-Клу. А Жижи скатывалась все ниже. — Цветочки! Купите цветочков! Не желаете ли послать букет своей подружке?.. В голосе цветочницы звучала насмешка, так как Мегрэ отнюдь не был похож на человека, у которого есть подружка. Однако ж он послал в Париж своей жене корзину мимоз. До отхода поезда оставалось еще полчаса, и вдруг по какой-то интуиции он заказал телефонный разговор с Парижем. Это было в маленьком баре около вокзала. У музыкантов духовых оркестров брюки теперь запылились. Целыми вагонами они уезжали домой в соседние городки, и в воздухе чувствовалась усталость после весело проведенного праздника. — Алло! Это вы, патрон?.. Вы все еще в Каннах? По голосу было ясно, что Люка взволнован. — A y нас новости… Следователь просто в ярости… Сейчас справлялся по телефону, что вы делаете… Алло! Тут кое-что обнаружили недавно, еще часа не прошло… Сообщил по телефону Торанс, он дежурил тогда в «Мажестике».