Он рассказал о себе. Изгой, что живёт в одиночестве далеко от деревни. Хоть селяне и питают неприязнь к колдуну, приходят за помощью, когда прижмёт беда. – А я умею готовить лекарства, знаю о травах почти всё, – он тоскливо улыбнулся. – Так что не мне тебя ненавидеть. – Прости. Он вёл себя иначе, чем другие люди, которых я мог вспомнить. Он оказался добрым, открытым, он заботился и беспокоился обо мне. Тяжело признавать, но я был благодарен ему. Буду благодарен до конца жизни. Он едва не клевал носом. Не понимая, что делаю, я устроился головой на его коленях. Сон пришёл через тепло и запах трав… целый букет. *** Повреждённую правую ногу Дольф – так его звали – утром согнул и перевязал, закрепив половиной толстой ветки. Он знал своё дело, уверенно наносил лечебную мазь и бинтовал ногу. Действовал умело и уверенно. Весь день мы шли. Дольф помогал мне и поддерживал, когда я терял равновесие. Медленно ковыляя на трёх ногах, я опирался на его плечо, невольно перенося весь вес. – До ночи мы не успеем добраться, – сказал он под вечер. – Заночуем в поле. Мы снова спали рядом, под одним одеялом у небольшого костерка. Запах трав дарил чувство умиротворения и защищённости. – Скажи, – спросил он следующим днём, – а как тебя зовут? Твоё имя, я до сих пор не знаю его. – Элиас, – прошептал я. – Красиво, – улыбнулся Дольф. Он рассказывал в дороге забавные истории, пытаясь отвлечь и повеселить. А обо мне не спрашивал. Только имя. – Элиас, ты… боишься? – спросил он. Идти оставалось недолго, деревня показалась на горизонте. – Да, – чуть помолчав, произнёс я. Прошло больше двух дней, я не мог с уверенностью сказать, что перестал бояться. «Он человек!» – и для меня этим всё было сказано. Недоверие к людям навсегда останется у кентавров в крови. – Прости. – Я отвернулся, пряча глаза и покрасневшее от стыда лицо. – Ясно. Я не могу требовать от тебя доверия. Тогда я почувствовал укол вины. Столько всего произошло в эти дни: едва не умерев, я получил шанс на спасение. – Да не переживай, я прекрасно понимаю, что тебя гложет. Будь настороже, тогда проживёшь дольше, – он засмеялся. Так легко и непринуждённо, что и я невольно тоже улыбнулся. Далеко за полдень, когда солнце склонилось к закату, небо потемнело, и прохлада вместе с невесомым туманом потянулась из ближайших лесов, он указал на темнеющий впереди ряд домиков. – Мы почти пришли. Но нам не туда, – повёл пальцем вдоль горизонта вправо. – Вон там, за лесом. – Ты живёшь далеко от сородичей? – удивился я. – Меня считают колдуном. Он говорил, говорил, говорил… Как ни странно, это успокаивало. Дольф одинокий, но общительный, открытый и добрый, словно жеребёнок. Ещё до заката мы шли до жилища Дольфа, что на опушке ютилось под раскидистой сосной. Его дом показался мне крошечным: одна комната с земляным полом, провисшей крышей, маленьким оконцем и покосившейся хлипкой дверью. Из мебели только кровать и стол с единственной табуреткой. Небольшая печь в углу, почти чёрная из-за сажи. – Если ты не против, я постелю тебе соломы. Кровать не выдержит кентавра. Он улыбнулся. Дольф постоянно улыбался. Озорная, смущённая или грустная – улыбка украшала его лицо. А ещё рябые крапинки на носу и щеках – Дольф словно рождён солнцем. И лугами: от него веет теплом и травами. Он помог мне устроиться на соломе, мягкой и ароматной. Усталость от длительного перехода дала знать: глаза слипались. Прислонившись спиной к нагретой от печи стене, я наблюдал, как Дольф готовил очередную порцию лекарств. Его длинные пальцы порхали над мешочками, коробочками, склянками, таскали щепотки, смешивали, растирали… Даже завораживающе. – Так! – он резко развернулся, я вздрогнул. – Всё готово! Дольф поставил на пол у моей подстилки миску с зеленовато-серой кашей. Диковинный аромат, ярчайший коктейль запахов ударил в нос, голова немного закружилась. – Это, – продолжил тем временем Дольф, – сильное средство. Будет жечь, но лечение пойдёт быстрее. Я кивнул. Разрезая бинты и обрабатывая припухшую ногу, он не разговаривал. Точнее, не разговаривал со мной: бубнил под нос, то довольно ухмыляясь, то, наоборот, хмурясь. – Гниение не пошло, кости встала на место, кровь не идёт… Ну, могу сказать, что всё просто великолепно, – и он опять улыбнутся. – Спасибо, – пробормотал я, опустив взгляд, – за всё. – Рано благодаришь. Хоть перелом и не сложный, но ноги лошади отличаются от людских. В деревне коня, получившего такую травму, убивают. Из милосердия, чтобы животное не мучилось? Нет. Просто никто не желает возиться. Мурашки табуном пробежали по коже от его слов. – Люди жестоки, – тихо продолжил Дольф, – и в этом я согласен с кентаврами. Я ненавижу, когда, не сделав и попытки помочь, эти… звери умерщвляют живых существ. Я видел, как исказилось его лицо – ярость, брезгливость и отвращение смешались в гримасе. – Прости, что я говорю такое. Теперь ты, наверняка, будешь сильнее ненавидеть людей. Возможно, это и правильно. Но ты устал. Отдыхай. Стащив с кровати одеяло, он набросил его на мои плечи и корпус. – Сон – лучшее лекарство, Элиас. Я поблагодарил его, как сумел, искренне. Дольф был не таким, как другие люди. Я старался отделить его от остального племени жестоких двуногих. Но боялся, что не смогу поверить до конца. Однако попытаться стоило. Только ради него. Той ночью беспокойный сон терзал меня. Лёгкий ветер в волосах, тёплый, ласкал шерсть, трепал хвост. Я не скакал – летел, раскинув руки в стороны, как крылья. Так мог почувствовать себя птицей, воспарить к орлам, к облакам, устремиться в неизведанную небесную синь. Ветер щипал глаза, выдавливая слезы. Четыре белых копыта выбивали ритм сердца, взрывая землю. Скачу. Куда? Только вперёд! Там свобода. Овраг. Узкой линией обрыв перечеркнул гладь простора. Раз. Два. Три. Отталкиваюсь, лечу. И казалась недалёкой та сторона, но приблизиться к ней я был не в силах. Даже руки-крылья не помогли. Я понял – не долететь. Осознание острым куском льда вонзилось под сердце. Я падал в пропасть, а края её сомкнулись надо мной. Проснувшись в темноте, я долго не понимал, где нахожусь. Всё незнакомо: звук, запах, темнота и тени. А я явственно ощущал чужое присутствие, но, странное дело, страха практически не испытывал. После сна сердце билось птицей в груди, дыханье сбилось, как от долгого бега, однако тревога исчезала, словно песок, просачивающийся между пальцев. С первыми лучами солнца проснулся Дольф. Потягиваясь, он улыбнулся, а я увидел на его обнажённом теле грубые рубцы. Проследив за взглядом, он нахмурился и произнёс: – Люди жестоки, они боятся того, чего не в силах понять. Оттого и дурят. – Тебе больно? – Уже нет, – отмахнулся он, – забудь об этом. Не обращай внимания. Дольф первым делом осмотрел мою ногу. – Болит? А здесь? – он слегка надавливал на распухшую пясть. Я не успевал кивать – морщился, и это был лучший ответ на его вопрос. Дольф, собирая сумку, бросил «по делам» – и ушёл, оставив меня в одиночестве. Сидя всё на том же ворохе соломы, я скучал, вспоминал, тосковал. Под вечер забылся в полудрёме, но сон сгинул, когда вернулся Дольф. Мрачный он вытряхивал из сумы пучки трав и недовольно бурчал под нос. – Мальчишки, – ответил он на немой вопрос. – Постоянно достают. Задирают, камнями кидают. Не переживай, – тут же спохватился. – Скажи, как нога? – Легче, – добродушно улыбнулся я. – Так-так-так, – он в мгновение ока оказался рядом. – Ещё раз, верни на лицо это выражение. – Что? – я растерялся. Он сидел слишком близко. Сердце забилось в разы быстрей. Я хотел отодвинуться, но за спиной стенка – непреодолимая преграда. – Улыбнись, – попросил он мягко, обхватывая ладонями моё лицо, – тебе идет улыбка. Но… отвёл взгляд и попытался отвернуться, чтобы спрятать смущение. Страх медленно вернулся. – Пусти, – я не прошептал, а выдохнул, – пожалуйста… – Что? – удивлённо. Но тут же, осознав, убрал руки. – Прости, я не хотел тебя пугать. Он расстроился. Поднялся и отошёл. Вечер заканчивался в тишине. Дольф ходил растерянным и, словно в трансе, готовил мазь и перевязывал рану. А я? Что я чувствовал, глядя в опечаленное лицо Дольфа? Даже тени улыбки, что раньше украшала его веснушчатое лицо, до темноты не проскользнуло. – Дольф, – едва слышно окликнул его ночью, когда погас свет и воцарилась тишина: – Ты не спишь? – Нет. Он, повернувшись, посмотрел на меня.