– Ты всегда там была. Веришь? – Верю. Вижу. Теперь уже знаю. Мы помолчали, привыкая к новым ощущениям. Потом Маша вскинулась, вспомнив: – Погоди, а что же теперь с нами будет? Я заперта внутри тебя, а ты – внутри машины… – Ничего страшного. Думаю, как только машина сломается, мы сможем покинуть ее. – Сломается – сама по себе, или… – Или. Надо выполнить наше решение. – Знаешь, а мне почему-то уже не хочется мстить. Мне сейчас вообще не хочется причинять кому-нибудь вред, даже самому нехорошему… – Что, и мужу? – Да, и ему не хочется. Пусть живет, как может. За все зло, сотворенное им, он сам даст ответ. Без нас. К чему мне быть его фурией, брать грех на душу? Нет разницы, придет он на суд сегодня или через тридцать лет. Ты понимаешь меня? – Конечно же, понимаю. Я ведь только ради тебя здесь. Я рад, что ты так повзрослела. – Мне кажется, это из-за тебя, из-за твоего сердца. Я будто искупалась в твоей любви. Оказывается, так много мыслей, сомнений, страхов было во мне от неуверенности, что меня кто-то любит. – Но ведь всех нас любят, – возразил неуверенно я, вспоминая высокую фигуру у стола, внимательный взгляд, просветивший меня, как рентген. – Ах, это не то! – Маша капризно махнула рукой. – Это не такая любовь. Она слишком … ровная, мягкая, как пуховое одеяло. – А моя, значит, как джутовый мешок, – попытался отшутиться я. – Не ерничай, не получится. Я теперь знаю тебя изнутри, как ты и сам, может, себя не знаешь. Маша продолжила, все больше распаляясь. – Мы будем ему, подлецу, верно служить! Мы его перевоспитаем своей верностью, и он неизбежно станет лучше, чище, светлее… – Ну да, конечно, а попав на небо, будет просто раздавлен нашим благородством и самопожертвованием. И попросится обратно на Землю, обязательно – вместе с нами. И чтобы мы опять ему верно служили, а он нашим служением наслаждался и перевоспитывался… – Фу, каким пошлым ты иногда бываешь! – Какой есть. И это не пошлость, а простой здравый смысл, коммон сенс. Не зря же говорят «горбатого могила исправит». Могила, а не Тойота. – Так что же ты предлагаешь нам делать? – Да ничего особенного. От нас ведь мало что зависит. Побудем тут, пока машина не пойдет под пресс, каких-нибудь десять-пятнадцать лет. А ты сможешь заниматься своим положительным реморализаторством. Сон ему красивый навеять или станцию классической музыки подсунуть в приемнике. – Думаешь, подействует? – в голосе Маши прозвучало сомнение. – Так ведь попытка – не пытка. И все равно надо же чем-нибудь заниматься? – Да, но десять лет – это же так много… – Может быть, и все двадцать, – усугубляю я. – Вот продаст он через год машину какому-нибудь пенсионеру, а тот станет ездить из гаража раз в месяц до ближайшего супермаркета. И сбережет машину на века… – Ой, а о таком я и не подумала! – И я не подумал, – великодушно принимаю я на себя часть вины. Не напоминая бестактно, что первоначальный план состоял совсем в другом. – Хорошо, миленький, любименький, придумай что-нибудь, чтобы и волки были сыты, и овечка не слишком засиделась в этой железяке! Маша устраивается удобнее и говорит сонным голосом: – Что-то я подустала, наверное, мне нужно немного поспать, отдохнуть… Ее голос затихает. Она действительно спит. Я мысленно ставлю пятерку своим способностям – желание поспать я сам Маше внушил. Оказывается, для этого не нужно ничего, кроме напряжения воли. Что ж, неплохо. Теперь у меня развязаны руки, хоть и ненадолго. В плотном мире возможности мои очень малы, но реальны. Опытным путем я установил, что мой предел – камушек весом меньше грамма. Карат, усмехнулся я. Мал золотник, да дорог. Ничего, и этого может оказаться достаточно. Следующей стадией стало внушение «ему». После первого раза дело у меня пошло веселее. Вскоре «он» захотел подняться на своей новой машине на вершину утеса, царящего над заливом. И двигатель испытать, и закатом полюбоваться. Вечерний город очень красив отсюда. Камешек испытанный я предусмотрительно устроил на крышке картера, чтобы не искать потом новый такой же. Мы взлетели по крутому серпантину на самый верх. Машина была на высоте. Даже стало жаль ее немного. Она-то ни в чем не была виновата. – Ничего! – подумалось с внезапной злостью. – Попадет в машинный рай как невинно убиенная, вернется на Землю уже Кадиллаком. Мы остановились на самой вершине, на парковке рядом с обзорной площадкой. Я почувствовал уклон асфальта. Мне это было на руку. Когда «он» припарковался и поднял до отказа рычаг ручного тормоза, я был уже наготове и подложил камешек в нужное место. Шестерня хрюкнула, проворачиваясь, и не затянула тормозные колодки. Хозяин хлопнул дверцей, направляясь к балюстраде. А мы с машиной тихонько поехали в другую сторону, с удовольствием подчиняясь закону всемирного тяготения. Маша проснулась, когда мы проломили заборчик и неслись вниз, набирая скорость. С грустью я понял, что падать мы будем не в море. Внизу, под нами, извивалась нитка серпантина, по счастью, пустая. – Извини, мы снова уходим в огне пожара! Я обернулся к Маше. Она стояла рядом, щурясь на веселый огонь, радостно жрущий движимое имущество. Сверху донесся отчаянный крик, даже вопль. Это орал он. Вспомнил, жлоб, что пожадничал, не оформил полную страховку в магазине. Решил сэкономить, застраховаться у своего агента. Но не успел. Ничего, ему полезно. Страдания, говорят, возвышают, а ведь он, наверное, любит деньги больше всего на свете. Вон как убивается! На нашей с Машей смерти нажился, так пусть ощутит теперь, гад, настоящую боль. Маша засмеялась и протянула руку, показывая мне, на что обратить внимание. Через мгновение мы стояли на обзорной площадке. Муж её уже не кричал. Он лежал на спине и хрипел от удушья. Лицо потемнело от приливающей крови. Наверное, ему можно было помочь, но, как назло, на площадке никого не было. Кроме нас, а что мы можем? – Удар. То, что теперь называют инсультом. Подождите немного, сейчас мы уйдем вместе. Наш недавний собеседник из белой комнаты стоял, внимательно разглядывая умирающего. Тот уже поднимался на ноги, растерянно рассматривая свое неподвижное тело. Потом он увидел нас и закричал. Явно от страха. Не знаю, что он там себе навоображал. Наверное, мы представились ему не такими, какими видели друг друга. Он упал на колени и закрыл лицо и голову руками, точно ожидая ударов. – Совесть – страшная штука, особенно – нечистая совесть. Она способна разукрасить встреченные жертвы такими клыками и шипами… Высокий человек (или все-таки не человек?) поднял мужа с колен, обнял и повел, на ходу что-то рассказывая. Мы нерешительно потянулись следом. Пейзаж незаметно изменился. Мы стояли на перекрестье дорог, и пресловутый камень посверкивал гранитным полированным боком. Высокий остановился и оглянулся. Спутник его уже не кричал, глядя на нас, но продолжал дрожать. Интересно, какими он нас все-таки видит? – Лучше вам это не знать, – улыбнулся высокий. – Ваши образы долго еще будут являться ему в кошмарах. Он будет представлять, что вы приходите его мучить. – Подбрасывать дрова под котёл – кивнул я. – Да, и это тоже. Но не о нем речь сейчас. Он своими поступками определил свою судьбу на много веков вперед. А вот что мне с вами делать – ума не приложу! Мне опять почудились веселые смешинки в его глазах. – Отпустите нас, господин хороший! Мы, честное слово, больше не будем! Маша, как всегда, успела высказать вслух то, о чем я даже не мечтал. – А вас никто не держит! – высокий пожал плечами. – Кармический долг вы закрыли, отказавшись от мести. Теперь все пути перед вами открыты, – он показал нам на камень. Надписи на нем были кратки и однозначны. Три стрелки – влево, прямо и направо. Дэвачан, Абсолют и Библиотека. Мы переглянулись и рассмеялись. Как хорошо, когда не надо ни о чем спорить! На прощанье Маша подошла к бывшему мужу и погладила его по голове. Тот присел от ужаса. – Если это зависит от меня, то я тебя прощаю. Но только за себя, не за всех остальных. Надеюсь, когда-нибудь мы встретимся. Прощай, муженек! Тот вновь упал на колени и попытался поцеловать ей руку. Маша отдернула ее брезгливо, и мы пошли по правильной дороге. Следовало поторопиться – вдруг впереди нас снова ждет очередь? Вероника Князева