Я всегда считал рождение детей самой эгоистичной вещью, на которую способны люди. В основном потому, что не понимал, как можно привести в этот проклятый мир еще одного ни в чем не повинного человека, обрекая его на то же бессмысленное существование, подобное жизни птицы в клетке, накрытой не пропускающей ни единого фотона шторой. Но разве так плохо привести в мир 250 миллионов человек, что проживут счастливую жизнь, полную радости, взаимопонимания и приятных воспоминаний? Их худшим днем станет день, когда проезжающая мимо машина обрызгает их водой из лужи. Здесь пока нет смерти для них, и люди эти не были рождены «естественным» путем. Можно сказать, что они просто в какой-то момент пробудились такими, какие они есть, словно эльфы у вод Куивиэнена, и точно так же живут свои длинные, почти бесконечные жизни, не слишком-то активно размножаясь. Да, бесспорно, какое-то время я испытывал смешанные чувства, ведь роль бога никогда не казалась мне посильной. Но я, судя по всему, хорошо учился у собственного предполагаемого создателя, и не принимал деятельного участия в жизни этого мира. Я не был им нужен, и меня это более чем устраивало. *** После завтрака мы приняли душ, но могли и не спешить — уже совсем скоро снова оказались там же. Затем она отправилась на мансарду, где будет до обеда сидеть в подвесном кресле, задумчиво раскачиваясь над столиком, на котором свалена груда камешков, ниток, глиняных и стеклянных деталей, клей, краски и много другое. В последнее время ее с головой захватило рукоделие — каких только забавных и необычных вещиц она не мастерила. Мне нравилось иногда подниматься к ней и читать, лежа на пропахших смолой досках, наблюдая, как она с высунутым языком крутит в руках очередную фигурку или амулет, сосредоточенная и вдохновленная. Иногда я даже завидовал, что ее творения, в отличие от моих, можно было потрогать руками. Нет, книги, заметки и тем более рукописи тоже можно было потрогать, но запах типографской краски и шершавость страниц и рядом не стояли с тем, чтобы крутить в руках новую поделку из перьев и черных бусин. Некоторые из них меня вгоняли в какой-то гипнотический транс. Но сегодня я решил не мешать ей своим копошением и дымом от сигарет. Вместо этого я уселся за стол в кабинете, открыл ноутбук и без раскачки начал писать. Мне показалось забавным изложить то, как я провожу и собираюсь проводить дальше этот день. Никакого художественного вымысла, исключительно мемуарный жанр. Как и со многим другим, поначалу я не видел смысла в творчестве, живя в мире, где при желании ты можешь творить на куда более высоком уровне, чем просто составляя слова в предложения. Но чем больше я доверялся своему новому дому, тем лучше понимал, что именно близость к тому, что я мог бы испытать в прошлой жизни, избегание фантастических и безумных сценариев — ключ к гармонии. Примерно тогда же я установил основные настройки сеанса на те значения, на которых они находятся и теперь, и тогда же снова нашел смысл писать. Если раньше я описывал то, как бы хотел жить, но не мог, то теперь — то, как бы я мог жить, но отказался от этого ради чего-то более простого. С большой долей вероятности рано или поздно я приду к тому, что буду писать одни только философские трактаты и составлять энциклопедии. Я просидел за ноутбуком не так долго, когда раздался звонок во входную дверь. Я спустился вниз и открыл, даже не проверяя, кто стоит за порогом — к ощущению полной безопасности слишком быстро привыкаешь. Гость выглядел довольно примечательно: нам нем был потрепанный серый сюртук, в руках он держал тонкую трость, а голову украшало совершенно выбивающаяся из общей картины охотничья кепка. Я едва сдержался, чтобы не спросить, почему он не носит цилиндр. Лицо его было узким и загорелым, а под глазами залегли глубокие тени. Человек улыбался и разглядывал меня с тем же любопытством, что и я его. — Доброе утро, друг мой! Надеюсь, мое появление не отвлекло вас от какого-нибудь важного дела? — незнакомец говорил громко, будто плохо слышал себя. Да еще и повернулся ко мне одним ухом в ожидании ответа. — Доброе утро! Ничего больше, чем кружка горячего чая, — я пытался сразу вежливо дать понять, что не очень хотел бы участвовать в долгих и пустых беседах, — Чем я мог бы помочь вам этим утром? — Понимаете ли, путь мой был долог и полон превратностей. Я часто сбивался с тропы и не мог понять, где искать цель своего путешествия, — он небрежно облокотился об один из столбов веранды, — И я всего лишь хотел узнать, можете ли вы подсказать мне верную дорогу. — Ну, я могу хотя бы попробовать. Что же вы ищете? — Я ищу человека, с которым мог бы произвести взаимовыгодный обмен — я отдам то, что могу дать только я, и взамен получу то, что может дать только способный принять мой дар, — улыбка так и не сходила с его лица, только расплывалась все шире. Казалось, он невероятно рад нашей встрече. — И что же есть у вас такого необычного? — то, что он говорил, звучало довольно странно, ведь ни один из живущих в моем мире людей не изъяснялся в такой расплывчатой и загадочной манере. У меня даже промелькнула мысль, не мог ли я случайно подключиться на общий сервер, но совершенно точно тогда я не проснулся бы в том месте, в котором проснулся. — Я могу подарить нужному человеку уникальную возможность никогда не нуждаться в возвращении к самому нелюбимому опыту, что регулярно портит его жизнь. Как считаете, вам было бы интересно что-то подобное? Холодок пробежал у меня по спине. Мысленно я все же перепроверил герметичность локального Филакио, но не нашел ни единого сбоя. В этом мире были только я и те, кто никогда его не покидал. Все еще оставалась вероятность, что это просто слегка странный человек, и он имеет в виду совсем не то, о чем я сразу подумал. — Может и так, с какой стороны посмотреть. Но что вы хотели бы получить взамен? — По сути, моя просьба станет всего лишь небольшой частью услуги, которую я могу оказать. Представьте, что вы пьете чудесный напиток, но в нем есть большая ложка полыни. Вы не любите вкус горечи, но не можете употребить этот напиток, не чувствуя ее. Я же очень интересуюсь полынью, и с радостью избавлю ваше питье от лишних вкусов, — теперь его улыбка стала не просто довольной, она была насмешливой и высокомерной. — Извините, но я не понимаю, о чем вы. Я не испытываю никаких проблем с напитками, если вы имели в виду действительно это. — Не совсем, но пока что я не буду вдаваться в детали. К тому же я вижу, что несколько утомил вас, поэтому я вынужден продолжить свой путь. Но благодарю за беседу. Теперь я действительно понял, что мои поиски завершены. — Думаете, я — тот, кого вы искали? Почему? — В ваших глазах я вижу тень понимания, так что не буду вас торопить. Если вы все же решите, что догадались, о чем я говорил, и хотели бы провести обмен — я буду ждать там, где берет начало этот ручей, — он указал на блестящую полоску воды внизу, в долине, — До встречи, друг мой! Только еще одну вещь я хотел спросить… Нет, просто предложить вам задуматься, прежде, чем уйду. Вы все еще чувствуете, что вам чего-то не хватает? С этими словами он склонил голову и, даже не дав мне времени на ответ, развернулся и направил шаг в сторону горной гряды вдалеке. Похоже, дорогу он знал. Я постоял на крыльце, провожая незнакомца взглядом. Затем сел на перила и закурил, решив убедиться, что он не развернется на полпути и не пойдет обратно. Однако странный гость действительно держал путь к горам, и через какое-то время практически скрылся из виду, превратившись в едва различимую точку посреди буйной зелени лугов. Я поднялся в кабинет и описал эту встречу. Теперь рассказ о самом лучшем дне был не то чтобы омрачен, но включал то, что не должен был включать изначально. Возможно, это было не так плохо — что дурного в разнообразии и безобидных беседах, пусть и бессмысленных? Постепенно мои подозрения развеялись, и я окончательно решил, что это был всего лишь человек, что любил развлекаться, ставя незнакомцев в необычные ситуации. Вскоре на лестнице мансарды раздались шаги — видимо, на сегодня с творчеством закончили мы оба. Взяв с собой плед и корзину с вином и фруктами, мы направились вниз, в долину, к самому живописному ее месту. Это был небольшой холм, пониже того, на котором стоял дом. В центре холма раскинула ветви высокая старая ива, а сам он был весь усеян полевыми цветами всех возможных оттенков и форм. С холма открывался прекрасный вид на предгорья, а у его подножия проносился тот самый горный ручей, у истоков которого меня якобы будет ждать загадочный визитер. Мы разложили плед и устроились поудобнее. Разумеется, я рассказал об этой встрече. Как и ожидалось, никакой тревоги мой рассказ не вызвал. Она тоже решила, что это был просто случайный чудак, несколько уставший от пройденного пути. — Ты когда-нибудь чувствовала, что тебе чего-то не хватает? Или словно тебя что-то ограничивает? — Ну да. Сейчас мне не хватает, чтобы на дереве сидела какая-нибудь птичка и тонко щебетала. Она бы передавала своим: «Я нашла целую корзину фруктов! Быстрее сюда, пока эти два увальня все не слопали!» — и уже скоро мы бы отбивались от целой стаи тонко щебечущих птичек. — Ну или мы могли бы поймать всех этих птиц и научить их приносить тебе халат в спальню. — И пиво из холодильника! Хоть она и не ответила серьезно на мой вопрос, я понял, что она ничего не скрывает. Просто была не в настроении говорить на очередную нудную тему, одну из многих, что я периодически вкидывал. Это ли не лучшее доказательство человечности? Несколько бокалов вина и одну гроздь винограда спустя мы уже говорили о чем-то другом: обсуждали, не искупаться ли в реке, там, где русло становится шире, и если да — идти ли пешком, или подъехать на машине. Или вообще сразу направиться в город, чтобы потеряться в магазинах, кафе и узких улочках, смешавшись с толпой туристов. Я был скорее за последний вариант — просто потому, что хотел успеть все, что планировал сделать сегодня, но превращать день в проставление галочек не хотелось. Поэтому, когда речь зашла о том, что день обещает быть жарким, а вода в реке сейчас такая прохладная, и песок на берегу такой чистый, и что в этот раз у меня точно получится сделать что-то хотя бы отдаленно напоминающее замок — я сдался. Допив вторую бутылку вина, мы вернулись домой, быстро собрали вещи и выехали на дорогу. И как же здорово, что здесь я мог выпить сколько угодно, и все равно садиться за руль, ничего не опасаясь. *** Солнце уже вышло из зенита, когда мы вернулись обратно, мокрые и осыпающиеся песком, но очень довольные. Подчеркнуто вежливо вспоминая сооруженную мной нелепицу, смотревшуюся жалко рядом с тремя башнями, окруженными стенами и рвом, она оценивала работу. По ее словам, архитектурный проект обладал потенциалом, но над техникой еще нужно было поработать. Я принимал это стоически, потому что совсем недавно посмеивался над ее попытками научиться плавать не по-собачьи, иногда ныряя вниз и за ноги утягивая ее на глубину. Каждый раз она взрывалась возмущением и брызгами воды, когда выныривала, но через секунду мы оба уже хохотали. Хороший день — это когда тебе, в общем-то, даже не нужно задумываться, чем заняться. И хотя я все более-менее распланировал, об этом плане я периодически забывал. После легкого обеда мы поехали в город, что располагался неподалеку. Вместо того, чтобы вместе пойти в торговый центр, мы на какое-то время разделились: по дороге она вспомнила, что записана в салон красоты. Несколько раз в месяц в ней рождалась уверенность, что с волосами что-то не так, и нужно срочно это исправлять. А затем я каждый раз уверял ее: хоть все было и так прекрасно, но стало даже лучше. Так что я оставил ее там и двинулся к самому высокому зданию города — на его крыше находилась обзорная площадка, где я любил иногда бывать. Я бросил машину на парковке и зашел в кафе на первом этаже. Кофе приготовили быстро, и я сел за столик на веранде с панорамными окнами. Рядом сидела приметная компания: два парня, с виду — вылитые хиппи из базовой реальности, один — с оранжевыми дредами, второй — в цветастом балахоне, и девушка во всем черном, с каким-то запредельным количеством татуировок. Они непринужденно болтали об искусстве, так что я не мог отказать своему любопытству и начал прислушиваться. — Ну и что с того, если у тебя не выходит сразу написать то, что ты видишь в голове? — это один из парней, который с дредами, обращался к девушке, — Это же не с натуры, тут нужно долго визуализировать. — Мне иногда кажется, как будто я просто воспроизвожу код, и он просто заложен внутри, а я не сама это придумываю. Что это за творчество, если оно похоже на что-то существующее? — Это часть работы, пересиливать сомнения, часами сидеть без движения. Все через это проходят, — парень в пестром наряде потянулся, хрустнув все телом, — Если ты хочешь изобразить что-то абсолютно новое — учи физику. Там куча материала. — А у тебя не бывает такого, что крутой роман, как только ты начинаешь его переносить из головы на бумагу, превращается в набор стереотипных вещей, которые ты у кого-то подсмотрел? — Ну, я стараюсь не думать об этом. Но бывает такое, что мне приходит концепция, ну вообще насквозь гениальная, и я ее записываю, очень подробно. Потом добираюсь до заметок и начинаю развивать все это. И тут ленивые мозги начинают халтурить: я слишком многое говорю прямым текстом, не подбираю метафоры, когда они явно лучше сработают, не детализирую сцены и события. Все становится схематичным, наглядным, но полностью теряет художественную ценность. Персонажи разговаривают в одном тоне и стиле, темп повествования падает, события теряются в описаниях и размышлениях. — Это плохо? — А ты как думаешь? Стала бы ты читать книгу, большая часть которой — это поток сознания автора? — Зависит от того, что я хочу от книги. Не всегда хочется сбежать в выдуманный мир и следить за историей. Иногда хочется найти кого-то, кто видит настоящий мир так же, как я, — девушка замолчала, но почти в ту же секунду встрепенулась, вспомнив о чем-то, — Кстати, почему ты не дал мне прочитать сборник, который опубликовал? — А тебе там много чего понравилось? — вид у балахона был настороженный, но заинтересованный. — Мне показалось, что там слишком много намеков и символов, которые не зайдут обычному читателю. — Возможно, поэтому и не показал до публикации. А вдруг ты слишком многое поймешь, и половину придется вырезать, чтобы это не казалось страничкой из девичьего дневника? Девушка посмотрела на него осуждающе, но промолчала. Зато ожил дредастый. — Как думаешь, почему технология фотографий не отобрала у нас работу? — он откинулся на спинку стула и сосредоточенно покачивался взад-вперед. — Сфоткать можно только то, что существует. — Ну в целом да, но дело же еще и в том, какую идею ты вкладываешь в работу. Ты даешь человеку возможность иначе взглянуть на то, что он видел, заметить в этом какую-то магию. Образность, мне кажется, это мера ценности искусства. Если ты создаешь вещи, которые заставляют людей представлять что-то новое, твоя работа выполнена. А если ты только и делаешь, что пишешь автопортреты — они будут интересны только психологу и твоим знакомым. А вот если это автопортрет, но при этом натюрморт — будет уже интересно в отрыве от твоей личности. — Ну здорово, всегда приятно вспомнить, что на личность автора всем по барабану. — Так ноу проблем, если хочешь увидеть культ своей личности — тебе не в художку дорога. Можешь попробовать создать секту, или стать лучшей в мире баскетболисткой, или радикальным политиком. — Класс! — девушка возмущенно фыркнула, — А что насчет музыкантов? Почему о любой сверхпопулярности в любой сфере могут сказать «рок-звезда»? — Потому что музыкант на сцене, на виду у зрителей, как и актер. Но даже актер блекнет на его фоне, потому что он играет разные роли, а вот музыкант может играть себя. К тому же, музыка с кино — самые простые для потребления виды искусства. Да и вообще, как насчет Дали, Кало, Ван Гога? — Да, их и еще пару фамилий люди помнят, но известных музыкантов куда больше. А вот у меня нет голоса, и внешность не для кино. А выражать себя тоже хочется, но от меня будут ждать просто качественный материал, не задумываясь о том, кто это создал. Как-то нечестно, нет? — Да выражай, кто ж тебе мешает. Просто делай это так, чтобы оно не сразу бросалось в глаза. Чтобы ты в своем творчестве была последней загадкой, которую предлагается разгадать, но о которой прямо не говорится, — тут его тон приобрел слегка менторский оттенок.