— Бой состоялся? — Нет, Ваше Святейшество. Я вмешался. — Помощник вздохнул. — Простите меня, Ваше Святейшество, но мне почти жаль, что я это сделал. Было бы хорошо, если бы этого шутника взгрел Швейцарец… — Наши приказы были очень ясны, мы надеемся? — Да, Ваше Святейшество. И именно по этой причине я вмешался. Я получил скудную благодарность за свою заботу. Мистер Кроу назвал меня… меня … — Назвал тебя кем? — Придурком. Человек вздохнул. — Это очень обидно для тебя, мой старый друг. Мы сожалеем. — O, пожалуйста, Ваше Святейшество. Я не жалуюсь. Я только… — Помощник запнулся и улыбнулся с некоторым смущением. — Полагаю, я жалуюсь на это. Простите меня, Ваше Святейшество. — Здесь нечего прощать. — Спасибо, Ваше Святейшество. — Мы слышали, что этот человек ранен. — Да, Ваше Святейшество. Его правое плечо полностью забинтовано. Но он не позволил никому из наших врачей осмотреть его. — Помощник сделал паузу, посмотрел на окно в дальнем конце старинной комнаты. — Он утверждает, что он в порядке, Ваше Святейшество. Но он лжет. Я заметил, что ему очень больно двигаться. — Ему действительно больно, друг мой, — мягко сказал Человек. — Даже когда он не двигается. — Человек грустно улыбнулся. — Огромная боль. Помощник молчал несколько мгновений. Затем: — Ваше Святейшество, Я знаю, что этот Мистер Кроу имеет огромное значение… Но это очень помогло бы — Ваше Святейшество, нельзя ли узнать, кто он? — Тебе нельзя. — Но Ваше Святейшество, если бы я мог просто… — Тебе нельзя. Помощник снова вздохнул. — Да, Ваше Святейшество. — Он медленно, глубоко вздохнул, казалось, избавился от беспокойства и сказал, — Все готово. Столовая подготовлена. Американская еда, как Ваше Святейшество приказали, будет подана. — Спасибо. Ты был весьма основателен. — Спасибо, Ваше Святейшество. Этот человек, Кроу, в столовой уже… — он взглянул на часы — почти пятнадцать минут. Он же пьян, Ваше Святейшество. Возможно, стоит выбрать лучшее время. — Лучшего времени не будет, — ответствовал Человек голосом преисполненным такой бесконечной печали и отчаяния, что помощник нашел невозможным что-либо сказать. Он приготовился уйти, поцеловал кольцо. Но у двери помощник остановился. Человек мог ясно видеть, что он чувствовал, сказав напоследок. — Ваше Святейшество, будьте очень осторожны с Мистером Кроу. Он очень разгневан в душе. И… я чувствую, он ненавидит вас. Человек ждал, пока не останется в одиночестве. Прежде чем встать. Затем он мягко прошествовал к боковому выходу. Он приостановился, прежде чем открыть дверь в столовую. — Так он и сделает, — тихо пробормотал Человек про себя. — И почему он не должен? Затем он открыл дверь и вошел. Гобелены. Широкий арочный потолок. Ковер, которому более трехсот лет. Длинный, узкий стол и по одному тяжелому деревянному стулу на каждом его конце. В дальнем углу сидел Джек Кроу, закинув ногу на ногу, бокал вина в одной руке и сигарета в другой. Человек кивнул стоящим в арках четырем слугам — по двое у каждой стены и они слились со стенными панелями — и легко ступая, прошел в центр комнаты. Он ожидал. — Ну, вот и он, наконец то, — пролаял Кроу. Он тяжело поднялся, все еще с бокалом и сигаретой, и подошел. Человек ожидал, пока другой не приблизится на несколько футов. — Рад снова тебя видеть, Джек, — приветливо сказал он. Затем он протянул руку с кольцом. Кроу с явным недоумением уставился на кольцо. Затем он улыбнулся. Он сунул сигарету в рот, переложил бокал из правой руки в левую, пожал руку, подержавшись за кольцо и сказал сквозь сигаретный дым, — Как, подонок, ты сам? Несмотря на неоднократные и настойчивые приказы, слуги еле сдерживались. Человек не шевельнулся. Он встретил пронзительный взгляд Кроу без злобы. Он улыбнулся. — У нас все хорошо, Джек. Но я вижу, ты ранен. — Он указал на неуклюжую повязку под курткой Джека. Кроу, рассеянно пожимая мягкую, словно войлок руку, ответил. — O, это не так страшно, святой отец, при сложившихся обстоятельствах. Все остальные мертвы. За исключением Кота и меня. Все остальные. Команда погибла. Все они. — Да, Джек. Мы знаем. Пара глаз замерла на несколько секунд. Затем Кроу резко повернулся, стряхнул пепел на ковер и потянулся к графину с вином. — Все мертвы. Все они убиты. — Он налил еще немного вина в свой бокал. Затем он плюхнулся на стул и сказал голосом, исполненным кровавой горечи. — Итак, поведай мне о твоей неделе. Кроу становился все более нечестивым, все более оскорбительным. Он поименовал человека, как «Ваше Жопейшество». Он стряхнул сигаретный пепел на все, что было под рукой, на тарелку, на бокал, на стол. Он был крикливым. Он был порочным. Он был отвратительным. Человек говорил мало, его траурная печаль заполнила до краев маленький покой. Он все больше и больше беспокоился о слугах, казалось застывших в пародийном государстве, наверняка возникшем в результате насилия. — Все вы, — прошептал Человек, глядя на четырех слуг по обоим сторонам комнаты. — Оставьте нас. Им потребовалось несколько секунд, чтобы отреагировать. Но они подчинились, двигаясь с каменными лицами и со словно несмазанными шарнирами к выходу. Луиджи ненадолго остановился перед дверью и оглянулся. Человек успокаивающе улыбнулся. — Мы позвоним вам, если вы нам понадобитесь. Луиджи все еще смотрел. — Все будет хорошо, друг мой, — произнес Человек мягко. И тогда они остались одни. — Вот это, больше похоже на то, — хихикнул Кроу. — Теперь мы можем перейти к серьезной выпивке. Он потянулся, чтобы подвинуть стоящий у стены стул и поставить его рядом со стулом, на котором сидел Человек. Но у него возникли проблемы, сначала с его балансом, затем с весом массивного стула в его правой руке. Казалось, его гнетет что-то еще более мрачное, чем горечь и ярость. Что-то более глубокое. Что-то худшее. Наконец он поставил стул рядом с Человеком и пьяно развалился на нем. Затем до него дошло, что его бокал почти пуст. Он уставился на почти пустую посудину на своих коленях. Человек, все еще терпеливый, все еще спокойный, сказал, — У нас есть еще, Джек, — и потянулся к графину за своей тарелкой. — Еб твою, нет! — взревел Кроу внезапно, необъяснимо. Он вскочил на ноги. Он выбросил одну руку, чтобы перехватить вино, а другой, правой, раненой, толкнул понтифика обратно, в его кресло. Мертвая тишина. Оба мужчины смотрели, широко открытыми глазами в шоке от того, что произошло. Кроу швырнул графин на стол. Он разбился. Красное вино потекло вокруг тарелки к краю стола. Кроу попытался. Он действительно попытался. Он дико изогнулся, рванулся вперед, чтобы остановить поток. Он повредил предплечье о край стола, чтобы помешать этому произойти. Но ничто не могло помешать алой струйке разбрызгиваться по молочно-белому, белоснежному облачению Человека. И мгновение каждый просто смотрел, не друг на друга, а на это. И потом Кроу взорвался. Он вскочил на ноги, заревел и завизжал, расплескивая вино со стола на облачение снова и снова, разбрызгивая его, орал и орал, громче и громче, вопя во всю глотку: — Напейся, черт возьми! Напейся, ты, папист, еб твою мать! Пришло твое время напиться какой-то проклятой крови! — и Человек просто сидел, застыв на стуле, закрывая глаза на забрызгивающие капли, покрывающие его облачение, его голову, его лицо и Кроу продолжал бушевать и реветь над ним. Потом наступила полная тишина. Человек открыл глаза на зрелище трясущегося над ним исполина, его руки, лицо и одежду заливало вино и ярость и… И агония. — Сын мой, — прошептал он с живым состраданием. — O, сын мой. Лицо Джека Кроу, окаменевшее от свирепости, треснуло пополам. Затем он начал таять. Слезы наполнили его глаза, потекли по его щекам. Крик его боли был невосполнимым и погибельным. Затем он падал на колени и всхлипывал, его огромные руки змеились, чтобы обвиться вокруг талии другого человека, словно у ребенка, ищущего безопасности и комфорта и старец поддерживал его и укачивал, когда огромные плечи сотрясались от сильнейших рыданий, просто не прекращающихся, но продолжающихся и продолжающихся. — O, Отец! Это было так ужасно! — скулил гигант — Простите! Мне очень жаль! — воскликнул он позже и оба знали, что произошедшее сегодняшним вечером было никому не нужным. И позднее, когда гигант почти засыпал, его сухой, надтреснутый голос умоляюще шипел, — Боже, прости меня, прости меня, прости меня… — снова и снова старец прощал его еще раз и еще раз и еще раз. И после, спустя несколько часов, когда слуги не смогли заставить своего хозяина встать, наверное, чтобы не помешать спящему гиганту, свернувшемуся у него на коленях, они подумали, что это его бесконечное сострадание, его бесконечная любовь заставляет его молиться всю ночь за душу этого огромного плачущего зверя.