Отчего-то рассказ занял чертовски много времени. Трудно уложить в пару слов ту жуть, а еще то, как сходил с ума. Про такое и самому думать не хочется. И навалилась неимоверная усталость. Он ни разу и не глянул на нее, пока рассказывал. А она придвинулась ближе. Не прильнула, нет – но он ощущал ее тепло. И услышал, как в конце рассказа она заплакала. И не только услышал, но и почувствовал. И встал и налил себе еще, а когда вернулся, сел чуточку ближе. Когда он договорил, стало очень тихо. В мире осталось их только трое, и только двое не спали, а ночь за окном наполнял ужас. В гостиной, в комоде с распахнутыми дверками, стоял большой телевизор, а на столе лежал пульт. Чтобы прогнать тишину, Феликс принялся давить на кнопки. Канал с фильмами. Абсурдная комедия в стиле дель арте и кремовых тортов в лицо, десять минут ничего даже отдаленно серьезного, и вот главный герой учинил что-то совсем уж бестолковое, кажется, прищемил себе руку ящиком стола… И Феликс с Даветт рассмеялись. Не очень громко и недолго, но ведь рассмеялись. Он повернулся и впервые посмотрел на нее, и она улыбнулась. Он тут же снова уставился в телевизор. Они снова засмеялись. Не то чтобы было весело… нет, скорей, невесело совсем, но так глупо, бестолково и так… легко, что ли. Нелепо. И спокойно. Смейся – кто мешает? Они смеялись и придвигались все ближе. Когда фильм закончился, Феликс положил ей руку на плечо, развернул к себе – и понял, что от него воняет и нужно в душ. Даветт встала. – Мне нужно умыться, – чуточку игриво сообщила она. – Мне тоже, – ухмыльнувшись, поведал он. – Ох! Ты хочешь первым? – Нет, я пойду в другой. – Но там спит Кот. – Ну хорошо, я подожду. – Уверен? – Абсолютно. Давай. – Взаправду? Они посмотрели друг на друга и снова рассмеялись. – Ладно, я на минутку. – Да не торопись, я посторожу, – благодушно разрешил он. И был вполне искренен, потому что снова наполз страх. Феликс сидел, слушал, как льется вода. Сердце колотилось. Эх, черт, а ведь он не сможет. Точно. И непонятно, почему. Как в тумане. Нечестно было бы, или вроде того. – Эй, твоя очередь! – радостно позвала она. Он залпом допил, встал, затянулся в последний раз и раздавил окурок, а потом зашел в спальню и посмотрел на свою женщину. Невозможная, невероятная красота… Она сушила волосы в полумраке, плотно и уютно завернутая в мохнатое белое полотенце, свет падал лишь сзади, из душевой, играл на нагих плечах. Конечно, чего еще ожидать? С первого взгляда было ясно, что они оба, богатые, красивые, отчаянно нуждаются друг в друге. То, что она сейчас делала, не было неправильным. Просто сулило еще больше боли. Как-то он сумел пройти мимо, к яркому свету ванной, и даже смог прикрыть дверь, нисколько не грохнув ею. Он сбросил одежду и ступил в огромную душевую, больше похожую на бассейн. Там пахло Даветт. Феликс наполнил бассейн и основательно вымылся, но ни запах, ни мысли не уходили. Почему я не могу с ней? Почему я чувствую, что не могу? Почему я чувствую, что еще рано? Черт возьми, что мне еще сделать? Да, конечно, те еще там, в ночи, и кусают людей. Но я тут не виноват! Господи, я дрался, как мог, а все вокруг мертвы. Всех убили? Мне разве чувствовать себя виноватым и ущербным оттого, что я выжил? Что это за самурайская хрень у меня в голове? Заразная паскудная хрень, синдром самурайской херни Джека Ворона? Нечестно! Мать вашу, я больше не хочу надирать задницы, я боюсь! И мне кажется нечестным думать о совершенно нормальном. Но ведь я должен. Боже правый, как же я не хочу подбирать этот факел. Он же сжигает людей насмерть, испепеляет всё вокруг. – Я не верю в это дерьмо! – заорал он в льющийся поток. Но ведь правда. Хотя, может быть, она только на сейчас? Родилась из горя, скорби и всякого такого?.. Да, конечно! Меня укатало вконец, я устал до смерти, друзья погибли, я чувствую, будто я виноват перед ними, использовал их и выжил, и это пройдет со временем. Ведь пройдет, да? Он выждал час, прежде чем выйти. Заранее выключил свет, открыл дверь, прошмыгнул на цыпочках. Она уже спала. Или, по крайней мере, лежала неподвижно в темноте. Ну и нормально. Он прокрался в гостиную, нашел в шкафу покрывало, завернулся и улегся на диване, отключил свет – и притом ни разу не глянул в сторону спальни. Завтра оно пройдет. Так ведь? Ночью его разбудил плач. Феликс встал и пошел в спальню, но плач стих. Это вообще была Даветт? Или он сам? Когда же закончится кошмар? А назавтра она казалась милой, дружелюбной, грациозной, хоть он был в точности уверен, что обидел, но сейчас не хотел думать про обиду. Вскоре явился Кот – истрепанный, пепельно-серый, но в общем прежний Кот. Они болтали о чепухе, заказали завтрак, уселись за него вместе, и где-то посреди жевания Кот посмотрел на Феликса и сказал «спасибо». Тот пожал плечами. Через несколько минут Кот спросил: – И что дальше? А Даветт посмотрела на Феликса так, будто он и должен решать, и это самое естественное в мире. Феликс чуть снова не стукнул Кота в челюсть, чуть не крикнул: – Твою мать, не смотри на меня так! Я не собираюсь взваливать это на плечи! Но он не крикнул, остался спокойным с виду. Что же, играть так играть, и пусть получат желаемое. Они все останутся здесь до завтрашнего полудня, а потом отправятся, как и планировали, к епископу, возьмут документы и билеты на прямой рейс до Рима и на следующий день улетят. Мать вашу, если вы уж этого захотели, вот вам спокойное, уверенное и властное. Как полагается гребаному вождю. А про себя он добавил, что это ни хрена, ни полхрена не изменит. Больше никаких дел с вампирами и о вампирах. Все трое оставались в люксе день и ночь. Еда на заказ, телевизор, выпивка. Вечером Кот уполз в спальню и рухнул на кровать. Через несколько минут отправилась спать Даветт. Феликс взял стакан и пошел к окну, посмотреть на северный Даллас. Как странно видеть столько всего. В детстве так далеко на север не было ничего: ни торговых центров, ни проспектов, ни шикарных многоэтажных отелей. Сверху почти виден родной дом. И ее дом тоже. Сами собой пришли воспоминания. Он любил то время. Деньги, красивые особняки, люди, вечеринки в загородном клубе, балы дебютанток. Он всегда хотел быть частью этого мира, видел в нем больше, чем развлечения богатых. Так проводили свою жизнь-праздник поколение за поколением мужчин и женщин, рожденных, чтобы изменять мир. Наверное же, они были умней и сильней прочих смертных. И старались передать свои ум и волю детям. У них не всегда получалось. Феликс знал массу глупейших типов среди отпрысков верхнего класса. Но все-таки от таких детей многое ожидали. Наследник должен был совершить выдающееся. Изобрести что-нибудь или, по крайней мере, стать предпринимателем, промышленником, набирать обороты, платить своим людям зарплату, расширяться. Все время расширяться. А я ничего не сделал. Не расширил. И теперь машу ручкой из окна прежней жизни. Вот же дерьмо. Наверное, потому рассказ Даветт зацепил так глубоко, по живому. Потому что у таких, как он, Феликс, отбирали прошлое, крали, изгаживали самые лучшие воспоминания. Может, пойти к ней? Он выпил. И еще выпил. И еще. После третьей он совершенно окосел. А диван – вот он. А Феликсу не хотелось и думать про спальню. Люди в епископском офисе в соборе Святого Люция умолкли, когда зашел Феликс. Уже прибыл новый епископ. Он проводил Феликса в кабинет, вручил билеты и документы и спросил, что делать с телами. Карл, епископ и два его помощника. Остальные из свиты побежали в собор и спаслись там. Так что делать с телами? Феликс слишком мало знал и сказать не мог. И, черт возьми, не собирался идти к «блейзеру» за Котом, чтобы сказал тот. – Позвоните в Рим, – только и вымолвил он.