[4] Тризна — поминальный ужин. [5] Козули — печенья [6] слова славянской агмы Глава 7. Не буди лиха, пока он тихо Возится Варя в сенях у себя, что мышь в подполье полном. Сподручно ей это — по всему дому лучины горят. Чтоб огонь крады похоронной поддержать да дорогу уходящему осветить получше. Да и спать в похоронную ночь не полагается — дабы душа почившая в одиночестве не оставалась. Так что после тризны поминальной все хоть по домам и разошлись, а всё же будто вместе остались, пусть на расстоянии. Везде огоньки в окнах пляшут да голоса приглушённые о своём чём-то шепчутся. — Варька, чего опять горечи в избу напустила? Родители с бабкой тоже не ложатся. Вот тятенька у Варвары и интересуется, почто она полыни горькой пуками на стенах навешала. — Это от мошек, тятенька, — не отвлекается Варя от того, чтобы мешочек маленький, маком наполненный, покрепче перевязать — ещё в два угла такие положить надобно. — А колючек чего в горшки навтыкала? — матушка это подключилась. — Не колючки это! — у Вари аж семя маковое по полу неловко рассыпалось. — А чертополох! Красивый он! Тятин смешок раздался. А Варя не стала семена маковые заметать. Мало ли, кому их пересчитать захочется. — Пущай с ума сходит, — это бабка за Варвару вступилась. Она-то знала, кого чертополохом да полынью отпугивают. — Всё равно сватов днём с огнём не сыщешь. — Ну, ба! — Варя уже крапиву сушёную под лежак свой запехтерила. По сторонам огляделась. Вроде, подготовилась. А то мало ли — браниться-то опасно, так по другому жилище защищать надобно от гостей незваных. Стук в дверь раздался. Это — гости званные. Чужие-то привычки стучать не имеют — через окно сразу сигают. А так на пороге Велижанка и стоит. В руках букет совравши. Из плакун-травы. Вот это наш человек — прощёлканный. Варя букет этот в свободный горшок поставила — до утра всё равно не нужен. А они с Велижанкой на лежаке устроились. Да под льняное одеяло залезли, из-под него на лучинки свет поглядывая. Огонёк на ней дрожит, извивается словно усыпить подружек желает. Не со злого умысла, просто природа у огня прирученного такая. — Я ж тогда и не хотела особенно, — начала полушепотом Велижана. — Просто… Смелее стать хотелось очень. Все ж гадают… Ты вон ворожишь… — отвела взгляд в сторону Варвара. — А мне всё боязно было. А потом злоба на себя разобрала. Чего это все могут, а я всё как овечий хвост трясусь… Ну, и пошла. — Чего ж ты сразу к зеркалу полезла? — возмутилась Варвара, уязвлённая тем, что вроде как отношение к несчастью Велижаниному имеет. — Можно ж было как все — сапогом в прохожего кидаться али перья у петухов драть? — Так то оно так, — невесело Велижана усмехнулась. — Да только… Не понять тебе, Варя… Когда страх тебя съедает, его прогнать поскорее хочется. Самой себе доказать, что храбрее ты, чем думается. Да только не так это… Грустно голову Велижана повесила, в покрывало Варино кутаясь. — Да почему ж не так? — присмиревшим голосом Варвара спросила. — не каждая всё ж на опасное самое гадание пойдёт. — И не каждая за это поплатится, — не приняла Велижана утешений подругиных. Она и всегда такая была — про себя всё лучше всех знала и в других, что в зеркало, не смотрелась. Зато видеть их умела честно. За то Варваре и нравилась. — А чего… там было? — ещё ниже голос Варя понизила, к огоньку с лучинки приглядываясь. Тонкому, дрожащему. Будто убежать желавшему. — Там? — думала Варвара, что не ответит Велижана. Да только та привычку к правде имела. — В том и дело, что ничего… Просто ничего, Варя, нету. Ни тепла, ни холода. Ни печали, ни радости. Чаяний уже нет. Пустота. И мысли только. О прошлом. И прошлое это… будто пользы лишённым кажется. Бесцельным. Только не грустно от этого. И не страшно. А просто на душу словно тяжёлый кто-то навалился и не пускает её. И нет не то, что сил — желания нету ему противиться. Просто тяжело, а даже не думается, что изменить что-то можно. Будто заслуженно это всё. Подёрнула плечами Варя сильно, хотя и тепло в избе было, тем более на лежаке под покрывалом, да с подругой рядом. На себе вообразила, какого это — когда чувств да чаяний нету. Когда тяжело — и всё. Всё-таки лучше, когда разум силу сохраняет. Даже если с чёртом от того биться приходится. — А потом как же? — поторопилась спросить Варя. — А потом просто упало что-то с меня и всё. Снова краски яркие мира людского увидала. Снова дышать полной грудью смогла. И не поверишь — счастье всю голову закружило. Сердце застучало. Думала — взлечу от счастья. — И не помнишь, как в себя пришла? — осторожно Варя в глаза Велижанины, на орехи похожие, заглянула. Та головою мотнула. — Хорошо, — улыбнулась Варвара. Хорошо, что не знает подруга о приключениях её. А то бы на себя, того и гляди, новую печаль навесила. — А ты как про Бориску узнала? — будто в мысли Велижана Варварины заглянула очами глубокими. И как отвечать ей? Да и вообще — у всех в селе скоро мысли похожие появятся, кручина только отойдёт. Стала Варвара соображать, да не тут-то было — не соображается. Стол, ходуном вверх и вниз подпрыгивающий, очень уж отвлекает. Успела Варя только с лежака подскочить да лучину подхватить — не хватает ей только в доме собственном крады. А стол не один чудить вздумал — и горшки все трясутся, гремят в печке, и лавки козлами прикидываются, да и печка сама будто с места сдвинуться норовит. Видит Варя краем глаза, как Велижанка тоже на ноги вскочила да букет свой — плакун-травы — схватила да на манер меча пред собою держит. И у родителей в комнате не спокойно — бухается всё чего-то на пол, разбивается, шумит. Бабка веретеном над головой крутит, как если бы телёнка на старости лет треножить решила. Матушка как полоумная мечет песок какой-то вокруг себя да приговаривает непонятно. Близко Варя к родительской части оказалась — и сама под раздачу попалась. Прям в лицо ей прилетело. И в глазах защипало. Соль это была. Пока проморгалась Варвара, искололась вся, чертополох на себя из горшка дёргая. А другой рукой в карман за мешочком с маком сунулась. Да проморгавшись едва с дороги тятькиной отскочить успела — пронёсся он вепрем диким мимо неё с топором железным. К двери. И встал на изготовку, на дверь и замахиваясь. Рубить что ли собрался? А, нет. Ждёт просто, ежели дверь не выдержит да слетит. Трясёт всю избу, пол из-под ног норовит уйти. Грохочет всё невпопад, бьётся. Кочерга мимо Велижанки пролетела. Корыто чуть в торец Варе не ударилось. Лежаком в тятю со спины налетело, да не покачнулся он даже, только плечом его отопнул в сторону — не мешайся, мол. А всё и прекратилось резко — так, как и началось. Замер просто дом, будто и не было ничего. Черенки только по полу раскиданы — но может их хозяева бурные и пораскидали? Смотрят все по сторонам, но оборону бросать не спешат, так на изготовке и стоят. Пока, наконец, тятя Варин топор не опустил. Тогда и остальные расслабились. Прислушались, чего на улице делается. Тихо вроде. Тятя дверь отворил, и все, в кучу сбившись, на улицу выглянули. Обычная ночь прохладная. Только крада догорает. — Неужели Гореслав на нас осерчал так сильно? — матушка Варина спросила. — Вряд ли, — сразу бабка отозвалась. — Да и на нас-то чего серчать? Мы ж наоборот — правду восстанавливали. Глянула бабка на Варвару притихшую, чертополох ковыряющую. — Так может и хотел он дальше в земле лежать, — опять матушка вступила. — Вот уж… — это уже Велижана ей возразила. — Кто просто лежать, чтоб не пошевелиться было, хочет… В ночи перед улицей смысла стоять нету, только избу выстужать. Так что закрыли дверь да принялись порядок наводить — всё равно сна ни в одном глазу уж не было. И обереги все Варины на места свои повесили. Да так и успокоились за работой. А там и рассвет стал воздух ночной голубить. Можно и прикорнуть теперь перед днём рабочим. *** Все дома в селе в ту ночь тряхнуло. Только Гореслав и дух его не при чём тут был. Шёл по улице другой совсем гость чужестранный. Большой, с двух мужиков ростом. Сутулый, словно от труда многолетнего скривившийся. Руки — до земли почти свисали. Волосы косматые всё лицо почти заполонили, что виден только один глаз был. Который то на один дом глядел, то на другой. А второго глаза и вовсе не было. Не задумано. Всё равно прохожему было, кто правый, а кто виноватый. Страх оно есть, что в сердце человеческое забирается. *** — Откуда про Бориса узнала? — не называет староста убивца больше «Бориской». Словно не способен был Бориска на злодеяния. И врать Варе не хочется. Но и правду говорить — не с руки как-то. Так что полуправдой Варвара решила отговориться: — Видение у меня было. — Какое видение? — брови Владимира враз на переносице сошлись — не любил он сказок таких. — Когда ворожила. Всем женихи мерещатся, а мне вон чего… Потёр бороду Владимир. — Заканчивали бы вы со своими вороженьями, — строго велел. — Одна вон разуменье потеряла, другая мертвяков всяких видит. — Так что же мне — молчать надобно было? — взъерепенилась Варвара. — Молчать не надо, — потише заговорил Владимир. — Да ненадёжны обвинения такие. — Так может это и не Гореслава кости! — вступился Стоян, до этого молча на собрании присутствовавший. — Сознался Борис, — махнул рукою Владимир, и по всей избе старостиной вздох человеческий прошёлся. — И про Агнешу, и про Гореслава. — И делать-то с ним чего теперь? — спросил Военег, руку за пояс сувая, будто меч невидимый достать захотел. Помолчал Владимир. Не от раздумий тяжких, а разумение собравшихся полное получить желая.