Миссис Норидж ни разу не слышала, чтобы она повысила голос на нерасторопную служанку. Мэри рассказала, что хозяйка вручает им подарки дважды в год, а на Рождество дополнительно – прибавку к жалованью. «Что ж, щедро. Скупость вам тоже не свойственна, леди Бассет». Тем удивительнее было, что Аделиза третирует несчастную приживалку. Могла ли дочь аптекаря спасти от пожара кое-какие лекарства? Наверняка. Но сохранили ли они свое действие столько лет спустя? «Боюсь, мне все-таки придется написать доктору Хэддоку». – О чем вы задумались, миссис Норидж? – спросила Аделиза. Гувернантка не сочла нужным скрывать правду. – О вашем отношении к Дженкинс, леди Бассет. – Вот как! «Не отказывай в благодеянии нуждающемуся, когда твоя рука в силе сделать его». Книга Притчей Соломоновых, глава третья, стих двадцать седьмой. – Боюсь, вы неверно меня поняли, – сказала миссис Норидж, сделав ход. – «Не замышляй против ближнего твоего зла, когда он без опасения живет с тобою». Леди Бассет от души рассмеялась. – Вы полагаете, я замышляю зло против моей бедной Дженкинс? – Я полагаю, она страдает. Вопреки ожиданиям гувернантки, старуха не рассердилась. – Давайте суд бедному и сироте; угнетенному и нищему оказывайте справедливость. Справедливость, миссис Норидж, – вот что должно править миром! Вот чего Всевышний ожидает от нас. – Леди Аделиза благоговейно склонила голову и помолчала. – Так вы наказываете ее? – А если и так? – Старуха в два хода разгромила слабую защиту миссис Норидж. – Шах. – И Дженкинс знает, в чем ее проступок? – Вы напрасно использовали рокировку, это вас не спасет. О да, Дженкинс знает! Странный угрюмый тон старухи заставил гувернантку пристальнее вглядеться в нее. «Дженкинс? О нет! Это вы, леди Бассет, знаете о том, что ваша приживалка бросила отца погибать в пожаре». Миссис Норидж чувствовала, что ее догадка верна. Хозяйка поместья приютила у себя обездоленную девушку, она была с ней ласкова, и в конце концов та проговорилась, как все произошло. Том Дженкинс был ей плохим отцом. Вряд ли дочь видела от него что-то, кроме побоев и издевательств. Но все это не оправдывало Луизу в глазах леди Бассет. – Тот, кто терзается, тот близок к раскаянию, – продолжала Аделиза. – А тот, кто раскаивается, будет прощен Господом. – Так вот отчего вы несколько раз выгоняли Дженкинс? – осведомилась миссис Норидж, провожая взглядом свою павшую ладью. – Она недостаточно терзалась? – Всего дважды. Но вы, я вижу, осуждаете меня? – Кто я такая, чтобы осуждать вас, леди Бассет. – Вот именно, миссис Норидж! Хорошо, что вы понимаете это. – Старуха вскинула голову. – Справедливость – высшее благо. Нет ничего важнее справедливости в нашей жизни, полной грехов и преступлений! И если в наших силах хоть немного восстановить ее, нужно пользоваться этим. Вам мат, миссис Норидж. … Наутро от приступов Томаса не осталось ничего, кроме слабости. Он вновь лежал в постели, бледный, несчастный и раздраженный. Казалось, даже присутствие невесты не радует его. Миссис Норидж сменила Шарлотту, но когда девушка ушла, Томас попросил убрать книгу. – Не могу больше слушать этих глупцов, проклятых писак. Воображают, будто они что-то знают о том, куда нужно плыть, а сами лишь крысы на корабле, как и все мы. – Чем же вас занять, мистер Уилкинсон? Томас раздраженно качнул головой. – Партию в шахматы? – Нет, только не это. У меня все пальцы исколоты из-за проклятых фигур. Я никак не соображу, что такое со мной приключилось, – вдруг сказал он, и рот его жалобно искривился. – Доктор надувает щеки, но понимает не больше моего. Чего мне ждать, миссис Норидж? Смерти? Боже мой, мне еще нет и тридцати! Дверь была открыта: доктор Эшли наказал, чтобы в комнате больного не прекращалось движение воздуха. Долговязая фигура возникла в проеме. Эммет Ричардс шел по своим делам, но, услышав последние слова племянника, остановился. Томас продолжал, не замечая его: – Вы не представляете, как мне было страшно этой ночью! Что могут знать о смертельном ужасе люди, никогда не задыхавшиеся! Миссис Норидж затруднилась с ответом. – Что, если я и в самом деле погибну от удушья? Может ли быть смерть страшнее? – Вам не нужно думать об этом сейчас, мистер Уилкинсон. – Я и рад бы, но больше ничего не идет на ум! Я весь – страх и ничего, кроме страха. Как это унизительно! Томас уткнул лицо в ладони. Эммет шагнул в комнату. Миссис Норидж, поднявшая на него глаза, увидела, что его некрасивое нервное лицо преобразила жалость. – Взгляни, Томас, – позвал он мягко. – Может быть, это отвлечет тебя? Я нашел ее в своих вещах. Кросби когда-то отдал ее мне, но с тех пор я об этом позабыл. Посмотри, как великолепно выполнены рисунки! Супруг твоей тети был невероятно талантлив, я не устану это повторять… Томас отнял руки от лица и уставился на пожелтевшую тетрадь, которую протягивал ему Эммет. Листы были покрыты беглыми карандашными набросками. Страусы, антилопы, бегемоты, белки-летяги, крошечные обезьянки с человеческими личиками, носороги, бегемоты, дикобразы… Сэр Кросби Бассет был одаренным рисовальщиком. Томас выхватил тетрадь и с неожиданной силой отшвырнул ее в угол. Его дядя горестно ахнул. – Что ты делаешь? Зачем? – Слышать больше не могу про ваши проклятые путешествия, про ваши исследования и открытия! – выкрикнул Томас. – Зачем ты принес мне этих тварей? Кому они нужны? «Мне пришлось отправиться на Танганьику одному!» – передразнил он. – И это предмет твоей гордости! Паршивое озеро, которое никому не нужно, кроме тебя и горстки вонючих дикарей! – В тебе говорит болезнь, – прошептал Эммет, прижимая тетрадь к груди. – Тетушка правильно сделала, что спалила все, как только Кросби сыграл в ящик! Огонь! Все в огонь! И тетрадь в огонь, и твой дурацкий кабинет, и все твои карты с глобусами… Вы не заслуживаете ничего другого! Пыль и старье! Пыль и старье! Эммет побагровел. – К-как т-ты смеешь говорить такое о К-кросби, – заикаясь от гнева, начал он. – Завтра же скажу тетушке, чтобы выкинула твой хлам! – заявил Томас, дерзко уставившись на него. Миссис Норидж, поначалу решившая, что мистер Уилкинсон решил жестоко подшутить над дядей, поняла, что он говорит всерьез. Понял это и Эммет Ричардс. Он криво усмехнулся, оскалив желтые зубы, выдающиеся вперед. – Скажешь тетушке? Что ж, давай, Томас! Потребуй от нее все! Ты ведь хочешь ее денег, а? Скажи, чтобы она упомянула тебя в завещании… – Голос его зазвучал зловеще. – И послушай, что Аделиза тебе ответит! – О чем ты? – насторожился Томас. – А я-то еще пожалел тебя! Дурак, тысячу раз дурак… Ты не заслуживаешь ни уважения, ни жалости! – Ты сам мечтаешь заполучить Дастанвиль! Но ты не получишь от нее ничего! – Что ж, возможно, – по-прежнему оскалясь, продолжал Эммет. – Но кому он точно не достанется, мой дорогой мальчик, так это тебе. Тебе не увидеть от Аделизы ни пенни! Ни пенни, слышишь?! – Тебе-то откуда знать! – О, я знаю, мальчик мой! Поверь мне, уж я-то знаю! Мистер Ричардс помчался к двери, выронил по дороге тетрадь, вздрогнул и вернулся за ней. Порыв ветра донес до миссис Норидж запах от его жилета. Она узнала аромат – так пахло и в шкафу с ядами. Перед мысленным взором миссис Норидж возникла, без всякой на то причины, огромная миска риса… – Ах вот оно что! Восклицание вырвалось у нее так неожиданно, что мужчины уставились на нее. Томас неожиданно чихнул. Его дядя вздрогнул, как испуганное животное, и метнулся прочь. Миссис Норидж последовала за ним. Она поняла многое в ту секунду, что созерцала воображаемую плошку риса, но далеко не все. – Мистер Ричардс, постойте! Эммет, все еще красный от ярости, обернулся к ней. – Что такое? – Ответьте мне на один вопрос: как умер шимпанзе? – О чем вы говорите? – О шимпанзе Лу, – терпеливо повторила гувернантка. – Которого привез из Африки и держал у себя сэр Бассет.