– Меня многое насторожило в вашей вчерашней истории. Вы упомянули мертвых животных, которых прятали от жены графа. Но она не могла вставать раньше вас, если ей давали снотворное! Несомненно, в шестом часу утра леди Кроули крепко спала. Когда вы рассказали о кулоне, я окончательно утвердилась в мысли, что вы лжете. – Почему? – вырвалось у старика. – Та осень выдалась чрезвычайно холодной. Вы убедительно описали выстуженную комнату и пар, срывавшийся с ваших губ. Но если граф Кроули, как вы утверждали, около полуночи убил миссис Саттон, то несколько часов спустя вы никак не смогли бы вынуть из ее кулака серебряную подвеску. Трупы быстро коченеют на холоде. Вам пришлось бы силой разгибать ей пальцы, и вы не преминули бы рассказать об этом. Значит, либо вы солгали о времени ее смерти, либо об обстоятельствах, при которых нашли тела… Или же никакой подвески в ее кулаке не было вовсе, мистер Рэндалл. Вы придумали эту подробность, как и все остальное, чтобы создать из графа Кроули страшное, зловещее существо, в котором звериное начало в конце концов победило человеческое. Окровавленная рубаха, тушки кроликов без голов, чудаковатость, граничащая с помешательством, – все это плод вашего воображения. Но некому заступиться за честь покойного графа. Даже его семья уверена, что он – виновник случившегося. Либо оборотень, либо опасный безумец. Вот в чем вы убедили всех, вы один! Миссис Норидж прокашлялась. – Но это лишь половина вашего злодейства. По правде говоря, не знаю, что хуже… – О чем вы, черт вас раздери?! – Вы не желали смерти миссис Саттон. А графа вы убили, защищая свою жизнь. Но что вы сделали с леди Кроули… – Я? – старик, не выдержав, шагнул вперед. – Я оберегал ее! Я… – Он обвел рукой сад, словно утратив дар речи. – Оглянитесь, сумасшедшая женщина! Где еще вы увидите такую красоту! Миссис Норидж покачала головой. – Но она пленница в вашем дивном саду, мистер Рэндалл. Вы окружили ее ложью, вы разрушили ее жизнь. Она считает себя вдовой убийцы; она возлагает на себя часть вины за гибель матери – ведь не прими она предложение графа, та осталась бы жива. А вы двадцать лет сидите здесь, точно паук, поймавший прекрасную бабочку в свои сети. Двадцать лет вы следите за ней! Неужели вам ни на миг не стало жаль ее? Хоть раз милосердие постучалось в ваше сердце? Хоть раз сказало вам: взгляни, Рэндалл, на ее страдания; пощади же ее, отпусти на свободу. Старик, хрипя, хотел что-то возразить, но миссис Норидж не позволила ему. – Если такова ваша любовь, грош ей цена. Леди Кроули не живет, а спит, будто оказалась в одном из давних своих кошмаров; вот только в этот раз не нашлось целителя, который дал бы ей спасительные пилюли. Что вы сотворили, мистер Рэндалл! Вы – здешний оборотень, а не покойный граф! – Убирайтесь! – каркнул садовник. Огромная его фигура, казалось, еще больше выросла и нависла над миссис Норидж. – Я спас ее… без меня она погибла бы… – Вы убийца и лжец, – бросила ему в лицо гувернантка. – Не в моих силах изобличить вас, но я рискну. Старик побледнел и шагнул к ней. – Вы этого не сделаете! Вместо того чтобы отступить, гувернантка выпрямилась. Глаза ее сверкнули. – Попробуйте помешать мне – и отправитесь на виселицу! – отчеканила она. – Ну же, давайте, мистер Рэндалл! Хотите задушить меня? Вы ведь к этому готовитесь? Садовник сжал кулаки. Нет-нет, нельзя. Она что-то задумала… Хитрая бестия! Должно быть, в кустах сторожат ее помощники, только и ждущие момента, чтобы скрутить его. Они в сговоре, все в сговоре… Он подозрительно осмотрелся. Казалось, сад кишит тенями; тени следили за ним из ветвей, перешептывались, насмехались. – У вас нет ничего… ничего в подтверждение ваших слов… Даже дом – и тот снесен! – Он торжествующе ткнул пальцем туда, где светилось желтым стрельчатое окно. – Ни камня не осталось! – Верно, мистер Рэндалл. И потому вы не отправитесь под суд. Но я расскажу все, что знаю, леди Кроули, и пусть она сама решает, кому из нас верить. Ее немилость для вас самое страшное наказание. А она возненавидит вас, если только ее душа после перенесенных страданий способна на ненависть. Старик отшатнулся. – Нет… Нет, вы не можете… Я забочусь о ней! Я на все для нее готов! Голова его затряслась, лицо скривилось в плаксивой гримасе. Миссис Норидж с брезгливым удивлением рассматривала садовника. – У вас есть время до завтрашнего утра, – сказала она наконец. – Лишь потому, что в ту ночь вы сохранили жизнь леди Кроули, рискуя своей собственной. * * * На следующий день миссис Пибоди, оказавшаяся возле поместья Кроули, наблюдала возмутительную сцену. Гувернантка Стоуксов с озабоченным видом подошла прямо к ее милости, прогуливавшейся по саду, и заговорила с ней. Миссис Пибоди не поверила собственным глазам. Что она себе позволяет, эта выскочка?! Поразительно, что леди Кроули не пресекла немыслимую беспардонность, а вступила с гувернанткой в беседу. Миссис Пибоди многое дала бы, чтобы узнать ее содержание. Ведь леди едва не потеряла сознание – ей-богу, чуть не упала! – и вынуждена была опереться на руку гувернантки. Тут-то миссис Пибоди и предложить бы свою помощь! Но она до того была изумлена, что оплошала. Леди Кроули, сопровождаемая гувернанткой, удалилась, и о чем они говорили, осталось тайной. Случилось и еще одно удивительное происшествие в этот день. Ранним утром, чуть рассвело, рыбаки из деревушки Пэкпорт, возвращавшиеся с уловом, едва не были снесены лошадью, мчавшейся во весь опор. Во всаднике, нахлестывавшем ее что было сил, они узнали Рэндалла, садовника! И ведь наездник-то из старика никудышный, а вот поди ж ты – несся так, словно сам дьявол скакал за ним по пятам. Лошадь, загнанную до полусмерти, нашли на постоялом дворе Уичесли, в сорока милях от деревни. Сам же Рэндалл бесследно исчез. Уехал ли он с одной из почтовых карет? Ушел ли пешком на станцию? Никто не мог дать ответа. Больше о нем никогда не слышали. Так графство лишилось своего лучшего садовника. Что касается миссис Норидж, она осталась в памяти обитателей Вудчестера как крайне неприятная особа. Экономка, махнув рукой на приличия, расспрашивала ее и обиняками, и в лоб, но не получила ответа ни на один вопрос, касавшийся леди Кроули. Будучи женщиной несгибаемого упорства, миссис Пибоди подговорила Хатти Мордок подпоить гувернантку. И что же! Миссис Норидж осушила три кружки крепчайшего грога, но осталась трезвее монахини; отличный ром был потрачен напрасно, о чем Хатти с той поры не упускала случая напомнить экономке. Часть 2 Дамасская роза – Дорогая Эмма, как жаль, что вас тогда не было с нами! Ярмарка была восхитительной! – воскликнула мисс Пасифайр. – Прелестной! – подтвердила мисс Даблиш. – Вы любите ярмарки? Миссис Норидж вынуждена была сознаться, что предпочитает любое другое времяпровождение посещению благотворительных базаров. Ее собеседницы заверили, что мероприятие, которое устраивает леди Уивер, отличается от остальных. – Каждый год она выставляет восхитительные фарфоровые статуэтки! – Прелестные! – согласилась Джун Даблиш. – Я купила пастушка, играющего на дудочке. Ах, до чего же он хорош! Три женщины спускались по пологому склону холма. Тропа вилась среди старых раскидистых каштанов, в кронах которых насвистывали дрозды. Одна из прогуливающихся была высока, худа, резка в движениях и явственно приноравливала свой от природы быстрый шаг к неторопливой поступи спутниц; две другие, едва достававшие ей до плеча, выглядели похожими, как близнецы. Между тем они даже не были родственницами. Джун Даблиш и Айрис Пасифайр приятельствовали много лет. В женщинах, которые водят дружбу, с годами все сильнее проявляются общие черты, – в отличие от мужчин! – и сходство может перерасти в подобие. Так случилось и с нашими дамами. Если мисс Даблиш надевала капор цвета «дымчатая роза», мисс Пасифайр, не сговариваясь с ней, выходила в шляпке оттенка «встревоженный лосось». Заказывая обувь, обе могли быть уверены, что подруга выберет тот же фасон. Когда же у мисс Пасифайр, к некоторому ее смущению, выросли усики, она заглянула к мисс Даблиш, дабы обрести утешение и получить дружеский совет, – и обнаружила подругу изучающей объявление, в котором описывалось новейшее средство для удаления растительности. При этом мисс Даблиш озабоченно разглядывала свою верхнюю губу в карманное зеркальце. Обеих в городе считали милыми старыми девами, и ни за одной не водилось худшего греха, чем чревоугодие. Пусть тот, кто никогда не покупал вместо свежего шпината коробку бисквитных пирожных, первым бросит камень в двух подруг. – Надо думать, Шарлин Грант опять принялась за свое, – озабоченно заметила мисс Даблиш. – Интересно, кому на сей раз ее отец будет возвращать украденное. Мисс Пасифайр покачала головой и строго заметила, что, будь она устроительницей базара, мисс Грант близко бы не подпустили к нему. – И все же ты к ней слишком строга. – Джун подняла к гувернантке гладкое круглое личико, обрамленное начинающими седеть кудряшками. – Рассудите нас, дорогая. Айрис обвиняет глупышку Шарлин в воровстве, я же считаю, что она не владеет собой. Это что-то вроде… Она запнулась, подбирая слово. – Мании? – предположила гувернантка. – О да! Мисс Грант не может удержаться, чтобы не стащить что-нибудь с прилавка. Больше всего она любит украшения. – Хорошая порка вылечила бы ее раз и навсегда, – буркнула Айрис. Миссис Норидж выразила вежливое сомнение в успехе этой затеи. – Боюсь, если это действительно навязчивая склонность, или, иначе говоря, мономания, физическое воздействие бесполезно. Как, впрочем, и внушение. Я полагаю, это род заболевания, хоть от него и не существует лекарств. – Вот видишь, Айрис! – обрадовалась мисс Даблиш. – Я совершенно того же мнения! – Истерия, – авторитетно заявила мисс Пасифайр. – Вот в чем корень всех зол! – Ах нет же! Я читала, проявление этой… склонности связано с особыми днями у женщин. Произнося эти слова, мисс Даблиш понизила голос и покраснела. Миссис Норидж заметила, что обе теории представляются ей чрезвычайно любопытными, однако не объясняют, отчего навязчивое воровство присуще и мужчинам. – А ведь вы правы! – воскликнула мисс Пасифайр. – Помнишь преподобного Лоусона, Джун? Он не мог уйти с обеда, не захватив с собой чайную ложечку. Такой милый человек, застенчивый… Его все жалели, но к его приходу доставали ложки попроще, хоть он и расстраивался, бедняга. Джун закивала изо всех сил, так что ее кудряшки запрыгали по лбу. – Я уверена, вокруг нас больше… как вы сказали, Эмма? Мономанов? – вокруг нас куда больше мономанов, чем мы думаем! Взять хоть тот странный случай с Дороти Коупленд! Мисс Пасифайр даже приостановилась. – Да-да, совершенно необъяснимо! Украсть их мог только одержимый. – А ведь Дороти шьет их вот уже десять лет подряд. – Если бы преподобного Лоусона не перевели в другой приход, впору решить, что он разочаровался в ложечках и воспылал симпатией к одеяльцам.