Эй, крикнула женщина. Удивленно обернувшись, я увидел, что она выскочила из машины и несется ко мне. Одета в черное с головы до пят, под цвет своего «фиата». Вы Ханс Ричардсон? – хмуро спросила она. Я кивнул, изумляясь, откуда она знает мое имя. Гребаная ты сука! – завопила эта женщина. В следующую секунду ее правая рука метнулась к моему лицу. Я вовремя пригнулся. Я так и не понял, почему я гребаная сука. И чем заслужил ее оплеуху. Понял, однако, что эта женщина вознамерилась оскорбить действием сотрудника полиции.] Я решаю, что прочел достаточно. Захлопываю свой айдай дрожащими руками. Сегодня мне нужно сделать две вещи: 1. Следить за Хэмишем. Он почует неладное, стоит мне промахнуться еще раз, особенно если учесть, что он кристально четко помнит все происходившее два дня назад (в отличие от меня). Держать его на расстоянии вытянутой руки, насколько возможно. 2. Разобраться с делом до конца дня, пока я удерживаю его в голове целиком. Факт: по воскресеньям у нас работает всего несколько патрульных нарядов – у Тоби и почти всех моих толковых помощников завтра выходной. Если я сегодня упущу нити следствия и возьмусь за них вновь только в понедельник, от дела Эйлинг останется лишь несколько скупых фактов в моем диктофоне, блокноте и айдае. В основном то, что я смогу записать сегодня, то есть явно недостаточно. Хуже того, Хэмиш в понедельник будет помнить о сегодняшнем дне все, вплоть до мелких, но важных (или неважных) подробностей. В отличие от меня. Я бросаю взгляд на стенные часы. Надо торопиться. До полуночи осталось всего тринадцать часов. Одновременно надо избегать Хэмиша. На первый взгляд миссия невыполнима. Особенно если прикинуть, что у меня есть на данный момент. Кучка предательских черных и белых садовых камней да завравшийся политикан-литератор. Может, стоит дать еще один шанс айдаю покойницы? «Санди таймс», 24 мая 2015 года Десять вещей, которые нужно знать о мире, где люди обладают полной памятью Марк Генри Эванс 1. Секс с одним и тем же человеком постепенно становится все менее интересным, из-за этого участятся измены. Повторения плодят скуку, особенно если люди помнят, как они двадцать лет занимались этим в одной и той же миссионерской позе. 2. Те, кто много лет вместе (возьмем, к примеру, двадцатилетнее партнерство), будут точно знать, почему они до сих пор не разошлись. 3. Людей будет разделять цвет кожи, а не число дней, которые они помнят. 4. У детей до восемнадцати лет будет чуть меньше наглости и чуть больше уважения к родителям. 5. Никому не составит труда отличить факты от фантазии. 6. Вместо предметов люди будут коллекционировать впечатления, никто не станет забивать домa ненужным хламом. 7. Люди будут постоянно пьяны (или под наркотиками), пытаясь убежать не только от настоящего, но и от прошлого. 8. Люди станут вести дневники от скуки, а не от нужды, и капитализация «Эппла» окажется в два раза ниже той, что сейчас. 9. Общество будет ограждать себя от людей с неполной памятью, помещая их в заведения для умалишенных. 10. Люди будут понимать истинный смысл любви и ненависти. Роман Марка Генри Эванса «Прозорливость бытия» повествует об убийстве, совершенном в темном, искореженном мире – в альтернативной версии современной Британии, где большинство людей обладают полной памятью. Книга выйдет из печати в феврале 2016 года, твердая обложка, цена 11,99 фунта. «Санди таймс», 31 мая 2015 года Письмо в редакцию Сэр, «Десять вещей» Марка Генри Эванса (24 мая 2015 г.) – это десять ящиков дерьма. Ваш романист предлагает читателям своего будущего романа умерить подозрительность и поверить в параллельный нашему мир-антиутопию, где люди обладают полной памятью. Сей высококонцептуальный замысел настолько высосан из пальца, что становится смешно. Как подобный мир вообще может существовать? Если люди и вправду поймут истинный смысл ненависти (как утверждает мистер Эванс), они станут убивать друг друга без зазрения совести. Произойдут мировые войны, террористические акты, появятся диктаторы-мегаломаньяки, религиозные экстремисты и прочие ужасы. Цивилизация перемелется в пыль и вскоре исчезнет, изувеченная собственной ненавистью. Или человечество попросту сметет себя с лица земли ядерным апокалипсисом. Я потрясен тем, что ваша газета решилась предложить разумным читателям подобную ахинею в качестве рекламы новой книги какого-то литератора. Далеко не лучший способ потратить 11,99 фунта. Лично я за эти деньги поставлю на свой айдай новую программу. Вам должно быть стыдно, мистер редактор. ВОЗМУЩЕННЫЙ ЧИТАТЕЛЬ Оксфорд Глава пятая София 8 сентября 2013 г. Мариска высекла искру. Материал для растопки пришел два дня спустя с газетной заметкой. Раздел «Литература и искусство». С фотографии на заглавной странице мне улыбается Марк Генри Эванс. В руках у него книга «На пороге смерти», он ее сейчас будет подписывать. Довольный, словно кот, который поймал крысу и заглотил по этому поводу целую бутыль шампанского. В тот же вечер я впечатала первые слова в дневник, выданный мне начальством. Это оказалось нетрудно. В конце концов, я знала, что такое быть дуо. Слова давались мне легко. Текли, словно хорошая водка. Я прилежно фиксировала дату, время и событие. Я записывала «факты» своего убогого существования. Все и каждый. Я писала, чтобы освободиться. Чтобы спастись. Чтобы отомстить. Без малого двадцать лет закупоривать в себе мечту о расплате – и вот она льется наружу потоком слов. 10 сентября 2013 г. Песец подкрадывается незаметно. Когда его меньше всего ждешь. Именно такой песец явился ко мне в 1995 году. Оглушил и раскатал. Правда восставала от сна – вспышка за вспышкой. Правда, которую я хотела забыть. Правда, что осталась позади. Правда, вымаранная из моих дневников. Все произошедшее после моего двадцать третьего дня рождения проматывалось теперь у меня в голове. Неслось на меня безжалостной волной. Наваливая на душу непосильный груз вины, страха и раскаяния. Вина. Смерть персидского кота Катапульта через три месяца после моего двадцатитрехлетия. С каким горем я зарывалась лицом в его шкуру. Такую мягкую. Такую бархатную. И такую безжизненную. Правда состояла в том, что мне было лень записывать в дневник симптомы его болезни. И хотя он тяжело дышал вот уже несколько дней подряд, я не пошла с ним к ветеринару. Потом у Катапульта остановилось сердце. Страх. Шок, когда через две недели после двадцатитрехлетия меня чуть не сбила машина на Тринити-стрит. Она неслась вперед – неудержимо, носом прямо на меня. Блики солнца на хромированном крыле – дьявольский узор. Вращение колес злобно и целенаправленно. Отвратительный визг тормозов. Невозможность пошевелить языком, когда я лежала рядом с помятым велосипедом. Страшная, холодная уверенность, что ровно через секунду я испущу дух под двумя тоннами железа. Хуже всего была вспышка понимания, что я устроила это сама. Что мне некого и нечего винить, кроме собственной глупости. Мне хватило идиотизма проигнорировать знак одностороннего движения и покатиться навстречу машинам. Раскаяние. Идиотский разрыв с Алистером через полгода после двадцатитрехлетия. Боль, как от удара, заполнившая его глаза, когда я сказала, что достойна лучшего. Правда была в том, что вот уже несколько месяцев я за спиной у Алистера встречалась со своим бывшим одноклассником Джеком. Раскаяние обожгло меня позже, когда выяснилось, что Джек – мудак и путается со всеми подряд. Это была очень большая ошибка – бросить Алистера. Огромная. Когда-то этот мальчик меня любил. Но к тому времени я уже стала ему безразлична. Слишком поздно. Несметное число раз я блевала в очко. Через минуту после еды. Стараясь не смотреть на рвоту в унитазе. Зато я буду худая, как Лора, от которой млеют все парни в округе. Господи, как же я завидовала ее гибкой, стройной фигуре. И соответственно, умению накручивать мужчин на пальчик, как накручивала она локоны, обрамлявшие лицо. Как они будут пыхтеть от одного моего вида. Теряя на бегу штаны. Правда заключалась в том, что я не записывала в дневник эти туалетные эпизоды. Делала вид, что их просто не было. Смыто и забыто. А потому продолжала блевать. Снова и снова. Даже после того, как под угрозой лишения ежемесячной выплаты пообещала отцу бросить эту привычку. Шрамы, накопленные после двадцать третьего дня рождения. Багаж, который я считала выброшенным. Невыученные уроки. Нарушенные обещания. Выболтанные тайны. Повторенные ошибки. Все, о чем я жалела. Все возможности, которые я упустила. Боль, разрывавшая сердце. Страх, заполнявший внутренности. Ужас, поселившийся в голове. Шрамы в душе как напоминание о собственной глупости. Такой была абсолютная величина правды, свалившейся мне на голову. Невыносимой и нежеланной. Ужасной в своей неотвратимости. Неизмеримой в обхвате. Убийственной в дозировке. Она пробила мне душу. Превратила в эмоциональную калеку. Я не могла больше прятаться под накидкой самообмана. Не могла убавить громкость ужасной реальности, затоплявшей мне мозг. Несколько дней я провела в оцепенении. Потом поняла, что в забвении есть покой. Но я разучилась забывать.