– Сомневаюсь, – тихо пробормотал Крачкин. – Я хочу, чтобы Нефедов со мной поехал, – с вызовом ответил Зайцев. Обвел их взглядом. Да, он намерен придерживаться правил товарищества. Даже если они готовы повернуться к нему спиной; уже повернулись. – А это без надобности, – неожиданно ответил Коптельцев, глядя Зайцеву в глаза. Они все смотрели Зайцеву в глаза. – Товарища Нефедова я перевел в архив, – и добавил выразительно: – Он там незаменим. – Ребята, кончай болтать, – нарушила затянувшееся молчание Савина. Она явно чувствовала себя актрисой в чужом спектакле. – Да, пора товарища Савину на улицу возвращать, к ее прямому заданию, – согласился Коптельцев и кивнул Мартынову. Савина отклонилась. – Да ну тебя, Мартышка. …Самойлов, давай! Выставила подбородок, прикрыла глаза. Самойлов бережно примерился – и со всей дури хряснул кулаком ей в лицо. Остальные едва успели подхватить вскрикнувшую Савину. Зайцев молча взял билет, повернулся и вышел вон. 3 Вернулся к себе в кабинет. Запер дверь. Набрал код сейфа. Папка с делом Фаины Барановой лежала там, где он вчера ее оставил. Зайцев шмякнул ее на стол, поверх остальных бумаг. Принялся рывком перелистывать страницы, быстро пробегая глазами в поисках нужного рапорта. Странно. Он был уверен, что рапорт Нефедова был подшит к делу. Взял фотографии с места преступления – из комнаты Барановой. Стал отбрасывать одну за одной. Иногда пристально всматривался в белесое пятнышко, поднося снимок ближе к глазам. Но и эти отбрасывал. Тщетно. Ни одно пятнышко не было фарфоровой статуэткой. Но ведь Крачкин совершенно точно снял общие планы места преступления. Да и детальные, с этажеркой. Ни рапорта, ни нужных фотографий в деле Фаины Барановой теперь не было. У Зайцева похолодели ладони. Он сел на стул, тупо глядя на раскрытые страницы и разбросанные фотографии. Рука потянулась к телефонной трубке. Опала. А что толку? Что он скажет? Товарищи, кто изъял и скрыл материалы по делу? Теперь даже не доказать, что такие материалы в деле Барановой вообще были. Но кто? Кишкин? Самойлов? Любой мог. Видно, здорово тряхнул их товарищ Киров со своим пламенным коммунистическим желанием получить ясные ответы. Да поскорее. Зайцев понял, что ему больше не верят. Не верят уже профессионально. Думают, Зайцев тащит следствие в сторону. В тупик. Только бригаду подставляет. Понимают: в случае неудачи товарищ Киров одним лишь Зайцевым не насытится. Опять вспомнится всем дело Петржака. Опять полетят головы. Ведь верно. Что терять какому-то Зайцеву – он и так почти покойник. А Коптельцев? Вот вам и новый начальничек угрозыска: опростоволосился. Не справился, мол, на новой должности, порядок не навел, не оправдал доверия. Терять свой пост Коптельцев явно был не готов. В лучшем случае – пост. Товарищ Киров с врагами не церемонился. Коптельцев войти и забрать материалы мог очень запросто. Зайцев вдруг представил себе это. Ему стало тошно. Он придвинул к себе фотографию убитой. Фаина Баранова в кресле: цветочек, метелочка, усталое, навеки успокоившееся лицо. Никому не больно-то интересная при жизни, она так же мало интересовала окружающих и после своей трагической, жестокой смерти. Бедняга. Фарфоровый пастушок пропал из ее комнаты – это факт. Но факт единственный. Кто притащил пастушка на Елагин? Убийца Фаины Барановой? Чернокожий коммунист Оливер Ньютон? А что, если Оливер Ньютон и есть убийца Барановой? Советский Отелло. Но кто тогда убил самого Ньютона? Поговорить с Фирсовым следовало во что бы то ни стало. Он единственный на «Русском дизеле», кто мог объясниться по-английски, а значит, говорил с американцем. «Mary had a little lamb», – внезапно запело в голове. Зайцев на миг увидел старательные губы, выпевающие слова. Губы и валик волос надо лбом, как носили тогда, давно-давно… Зайцев сидел за столом, вертя в руках карандаш. Пытался сосредоточиться. Пристальнее вглядеться в туман: туда, куда уводили расходящиеся дороги версий. И не мог. В голове его, как на заевшей пластинке, крутилась лишь английская песенка про Мэри и ее барашка. Дело Фаины Барановой теперь касалось только его одного. Зайцев чувствовал, что должен ей это. А песенка все зудела в голове: What makes the lamb love Mary so? The eager children cry. Oh, Mary loves the lamb, you know. The teacher did reply. 4 – Так, а картоху свою забирать думаешь, товарищ Зайцев? Она корни тут уже пустила. Черный мокрый город в раме двери казался особенно неприветливым. Дождь стекал с козырьков, лился с зонтов. Жирно блестел асфальт, шуршали автомобили, оранжевые окна ласково подгоняли тех, кто был еще не дома. Тех, кого дома никто не ждал, их свет заставлял еще острее почувствовать одиночество. Зайцев постоял в дверях. – Думаю, думаю, Свиридов, – успокоил он дежурного. Быстро взбежал по лестнице обратно в свой кабинет. Нашел блокнот, нужную страницу, нужный адрес, торопливо выдернул листок и сунул в карман. Проходя мимо кабинета Коптельцева, он услышал за дверью шумные голоса. Тянуло табачным дымом: городская операция планировалась с размахом, вбирая в себя все новых и новых участников. – А вон мешок твой, в углу, – дежурный кивнул туда, где притулился мешок. Он явно успел несколько обмякнуть: уже не выглядел таким тугим и полным. Дежурный заметил взгляд Зайцева, понял: – Подтибрили малость на ужин, – честно сказал он. – Да о чем ты, Свиридов? – дружески воскликнул Зайцев. – Еще возьми! Дежурный отнекивался недолго. Запустил обе руки в мешок, потом еще, прижимая картофель горстью к животу. – Кончай миндальничать, – распорядился Зайцев. – Лавочку скоро закрою. Дежурный выдвинул ящик стола, переложил папки и газеты прямо на пол. В пустой ящик со стуком посыпался картофель. – Сыпь, сыпь. Полный мешок мне все равно одному не допереть. Дежурный заржал. – Пока, Вася. Мерси за картоху. – Бывай, Свиридов.