Наконец жертва с грохотом отодвинула стул и стала собирать ноты в красную папку с золотым скрипичным ключом. – Вот, теперь я готова говорить, – тем же сырым невыразительным голосом сказала Заботкина. Села на вертящийся стул спиной к инструменту и сложила на коленях крупные белые руки. Зайцев подумал, что ладони у нее наверняка холодные и влажные. Как будто давишь какую-то морскую гадину. – Соседи как, на музыку не жалуются? – с улыбкой спросил он. – Нет. У нас очень дружная квартира, – произнесла Заботкина, глянув сквозь круглые очки. «Как-то слишком уж часто они тут все это повторяют», – подумал Зайцев. – Смешная эта Валя. А кого больше среди учеников, мальчиков или девочек? – дружелюбно поинтересовался он. Заботкина посмотрела на него с недоумением. – Я должна проверить свои записи, – серьезно ответила она. Вскочила. – Да что вы. Я же так, любопытствую. Он опять улыбнулся. Учительница на улыбку не ответила. На ее лице было нечто вроде паники. – Вы звонили, сказали, что вспомнили что-то важное, – мягко напомнил Зайцев. И лицо ее тотчас оживилось. В нем засветились ум и деловитость. – Да. Вернее, нет, не вспомнила. Потому что я это с самого начала знала. Просто вопрос не так сформулировали. – Какой же вопрос? – Ваш коллега спросил, ничего ли не пропало. Тот, с красными глазами. «Мартынов, – сразу понял Зайцев. – Не надо было тащить его на вызов». – А пропало? – Нет, – быстро возразила Заботкина. – Мне кажется, нет. Насколько я знаю, нет. – Вы хорошо знакомы с обстановкой в комнате Барановой? – Думаю, да. Фаина очень доброжелательная. Была. Она любила устраивать в своей комнате чай. Или просто посидеть поговорить. За рукоделием. – Она увлекалась рукоделием? – Не она. Я. Не увлекаюсь. Но иногда. Для отдыха, – учительница опять посмотрела испуганно. Как будто снова обнаружила себя посреди болота. – Почему же вы нашли, что вопрос не так сформулирован? – осторожно вернул ее Зайцев на твердую почву. – Не что пропало. А что появилось! – она даже слегка порозовела. – В каком смысле? – Фаина была очень спокойным, обычным человеком, – начала она как будто совсем не по делу. Зайцев ее не перебивал. – А эта занавеска. Ее там не было. И платье. У Фаины такого не было. И метелка! – Может быть, она их купила? – предположил Зайцев. – Когда вы не видели. – Нет! – почти воскликнула она. – Извините, нет. Она ни за что бы такое не купила! Фаина не любила кричащих вещей. – Она могла получить их в подарок, как вы думаете? Люди не всегда понимают вкус того, кому они что-то дарят. Ей могли подарить сослуживцы, например. Такое могло быть? Заботкина смело посмотрела ему в глаза и почти с вызовом объявила: – Она никогда бы такое не внесла в свой дом. – Понимаю, – охотно согласился Зайцев. «Вполне может быть, что она права. Но тогда это полный бред», – подумал он. Вдруг Заботкина оживилась. – А вы знаете, надо спросить дядю Гришу. – А кто это? – Наш сосед, Григорий Михайлович Окунев. Очень хороший человек. «И вся квартира дружная, ага», – подумал Зайцев. – Он всем соседям помогает! – словно услышала его мысли Заботкина. Эта необычайно дружная квартира теперь уже определенно не нравилась Зайцеву. – Он бы Фаине помог повесить занавеску. – Что же, она сама не стала бы? – удивился Зайцев, подыгрывая ей. – Что вы! У нее голова так кружилась, даже если она на табуретку вставала! Точно-точно я вам говорю. А у нас смотрите какие окна высокие. Тут не табуретку, тут стремянку с чердака приносить приходится, чтобы окно помыть. А уж до карниза дотянуться – тем более. – Спасибо вам за наблюдение. Придется, видно, вас еще раз навестить, чтобы потолковать с вашим Григорием Михайловичем, когда он со службы придет. – Да пенсионер он! – обрадовалась Заботкина. – Ему на дом приносят всякие штуки починить. У него золотые руки. Идемте, я вас немедленно познакомлю. – Заботкина с неожиданной ловкостью вскочила. – Идемте! Говорите только громче. Он глуховат немного. «Одному тут, значит, ее музыка точно не мешает, – отметил Зайцев. – То-то у них отношения такие душевные». Окунев жил в самом конце коридора. В узкой комнате с одним окном, выгороженной из другой, куда большей; орнамент на потолке был отсечен стеной соседей. От железного хлама повсюду комната Окунева казалась еще меньше, Зайцев не сразу заметил самого хозяина. Заметив, узнал старичка-лесовичка. – А? – переспросил Окунев, внимательно глядя не в глаза, а на губы. «Точно, глуховат», – понял Зайцев. Он вчера не нарочно под ногами вертелся, он просто не слышал, что его шугают. Крича на пару, они с Заботкиной добились у старика, что никаких занавесок он Барановой не вешал, а вот примус припаивал, это случалось. И утюгу новую ручку наладил, тоже было дело. А занавесок, нет, не вешал. – А какие занавески были у Фаины Барановой? – спросил Зайцев. И уточнил: – До того. – Плюшевые, – ответила Заботкина. – Коричневые, – сказал Окунев. – Коричневые, – согласилась Заботкина. И тогда Окунев подтвердил: – Плюшевые. – Ясно, – подвел итог Зайцев. Хотя ничего ему яснее не стало. 4 Перед чисткой он только и успел проверить опись в деле Барановой. Коричневых занавесок среди вещей в ее комнате не было. Ни плюшевых, ни коричневых, никаких. Их вынес тот, кто повесил алую портьеру? Это сделал тот человек, что убил Баранову? Зайцев оставил опись и фотографии на столе и, торопливо натянув пиджак, поспешил чиститься.