– Да ты ведь, Вася, тоже там отметился вроде. – Я? Да пару раз в ломбардах опросил приемщиков, вот и все. Так, по дружбе выручил. Никаким боком я в бригаде той не числился. – А подпись под протоколами теми, где про ломбарды, твоя? Зайцев не ответил. – Вот-вот, – заметил Крачкин. – Мы все там понемногу отметились. Помогаючи. Мы все теперь под подозрением. Вот нам и выдали товарища Нефедова. Кукушонка. – За всеми-то не уследишь? – То есть? – подозрительно посмотрел на него Крачкин. – Да, думается мне, у Нефедова этого вполне конкретное задание. Одна какая-то разработка. – Думаешь? Зайцев услышал, как дрогнул, совсем чуть-чуть, но дрогнул голос старого сыщика. При слове «конкретное» Крачкин подумал о себе. Зайцев посмотрел на него. – Чего? Вытаращился, как кот, – рассмеялся Крачкин. Поперхнулся дымом, кашлянул. – Гипнотизер, что ли? Ты, Вася, так: глянь – и отводи взгляд. Смягчай. А то тяжелый он у тебя больно. Пронзительный. Тебя дамы любить не будут. – Они меня и так не любят, – пробормотал Зайцев, отворачиваясь. Протоколы со своей подписью из дела Петржака теперь уже не изъять. – Дамы, Вася, чувствуют, что, несмотря на твой профиль чемпиона, широкие плечи и прекрасный рост, ты с ними будешь слишком деликатничать. Есть в тебе что-то такое… – Чего-о? Вот трепло. Ты лучше скажи, с какой кашей мне теперь этого Нефедова есть? В бригаде. Ребята же не слепые. – А не надо его есть с кашей, – Крачкин пульнул окурок вниз. – Прислали пополнение? Вот и спасибо. Пусть работает. Гоняй его в хвост и в гриву. Пусть фотографии делает. По свидетелям бегает. У тебя что сейчас горит? Убийство в коммуналке на Невском? Проспект 25 Октября Крачкин на старый лад называл Невским. При мысли о Фаине Барановой, ее открытых глазах, розе в ее мертвой руке Зайцева передернуло. – Там же свидетелей полная коммуналка, – Крачкин повернулся, чтобы из зноя снова войти в прохладу кабинетов, коридоров, лестниц. – Вот и пусть Нефедов общается. – Мартынов и Самойлов всех опросили. Да и я сам побеседовал. – И? Нам-то что. Пусть дует. Лишь бы не мешал. Может, чего притащит. Притащит – спасибо. А нет – тоже хорошо. Какая разница. Главное, от нас подальше. 3 – Вася, это как понимать? – Мартынов навис над столом. В столовой стоял тот характерный шум, в котором сплетаются гам голосов, грохот стульев и стук алюминиевых ложек. – Мартышка, уйди, не тряси лохмами, – махнул на него Самойлов, прикрывая ладонью тарелку с супом. – Как мило: за суп сегодня обеденные карточки не вырезали, – сообщил Крачкин, подсаживаясь с дымящейся тарелкой. – Потому что это не суп, – жуя, ответил Самойлов. – Ты чего ластами машешь, в самом деле? – удивился Зайцев, зачерпывая ложкой волокнистую гущу. Мартынов был явно взволнован. – Это не может быть капустой, – тут же отозвался Крачкин, придвигая снятые очки к дымящейся поверхности на манер лупы. Стекла их вмиг запотели. – Это и не капуста. Это Мартынов только что натряс. Голос у Мартынова сделался чуть визгливым. – Вася! Ты зачем этого… Нефедова по соседям опять отправил? Зайцев глянул на Крачкина, как бы ища поддержки. Но тот хлебал суп, будто разговор его не касался. – Сядь, Мартынов, не ори на всю столовку. Но Мартынов хлопнул ладонью по столу. – Мартын, выдохни. Сядь, – мирно сказал Крачкин. Мартынов скроил недовольную мину, но сел. Потом встал. Пошел за своей порцией супа. – Однако, – только и сказал Зайцев. – Это еще что за явление было? – проворчал Самойлов. – Конкуренции боится, – ответствовал Крачкин. – Со стороны длинноногих юных кадров. Нефедов в самом деле бегал дни напролет. Поручения от Зайцева, от Крачкина, от Самойлова так и сыпались. Новичок не роптал и недовольства не выказывал. – Во времена императора Николая Первого, говорят, был приказ солдатам иметь вид лихой и придурковатый, чтобы своим разумением не смущать начальство, – возвестил Крачкин, придвигая к себе второе: жидковатое пюре с сероватой сосиской в лужице коричневого соуса. – Наш новый друг в этом явно преуспел. Похвально. – Между прочим, не надо ржать, – возразил Самойлов. – Если бы не Нефедов, мы бы сейчас сами бегали, как савраска без узды. В связи с чем предложение. Мартынов вернулся с дымящимся подносом. – Мартын, слышал? Лицо у того по-прежнему было угрюмым. – Что еще? Ответил веселый Самойлов: – Если вечером никакой срочный вызов не нарисуется, предлагаю всем вместе цивилизованно выпить пива. Есть одно заведение новое, я разведал. Кто за, товарищи? И поставив локоть на стол, раскрыл квадратную ладонь. Другой рукой он держал стакан с тепловатым сладким чаем. Крачкин кивнул. – Пусть, – буркнул Мартынов. – А ты, Вася? – Не могу. – Да ладно. – В театр иду. – Шутка сезона! – Куда? – Чего? Просвещаться надо. Вы, товарищи, между прочим, советские комсомольцы, а не шантрапа какая-нибудь. – Я – нет, – вставил Крачкин. – Мы пример должны подавать, – не сдавался Зайцев. – Вот ты, Самойлов, когда балет в последний раз видел? – Балет? – удивился Самойлов. Крачкин засмеялся. – Не скалься. Ишь, заколыхался, – добродушно оборвал Зайцев. – Вася, – наставительно воздел папиросу Крачкин. – Помни: глянул – и в сторону. – Да пошел ты! – Это чего? Он о чем? – засуетился Самойлов. – Ты, Крачкин… Я на твоем месте больше интересовался бы современным советским искусством. Чтоб от жизни не отстать. – Товарищи, – объявил Крачкин. – Вы хоть поняли, к чему эта комсомольская болтовня? У товарища Зайцева – сви-да-ни-е. С дамой. – О!