Закурив новую сигарету, я стал думать, что же тут произошло. Кажется, будто в этом деле нет смысла. Но такова жизнь. Если бы происходили только разумные вещи, жить было бы гораздо проще, как заметила одна дамочка, когда ее дружок ушел к блондинке. Я перестал ломать себе без толку голову и решил отдохнуть. Минут через десять появился Клив. Он поднялся по лестнице, легко и бесшумно перешагивая через две ступеньки. Я наблюдал за ним сверху, как ловко и красиво проходил он по освещенному нижнему маршу. Привлекательная личность! Мне нравилась его физиономия, его манеры выражаться, да и многое другое. Возможно, он об этом догадывался. Клив вышел из-за поворота лестницы и буквально замер на месте, увидев меня на ступеньке со свечой в руке и Риббона, с которого хоть пиши картину «Ребенок, заснувший в лесу». — Господи Иисусе Христе! Что тебе известно об этой истории? — спросил Клив. — Ровным счетом ничего, Джимми. Я надеялся, что ты меня просветишь. — Послушай, Лемми, что стряслось? Он стоял, опершись рукой о стенку, и глазел на мертвого Риббона. — Ты знаешь столько же, сколько я. Я пришел сюда минут 15 назад, за пару минут до твоего звонка. Внизу видел Леона, тот мне сказал, что Риббон наверху, в своей комнате. Я поднялся в полной темноте и не заметил его на ступеньках. Даже наступил на его пиджак и прошел мимо. Решил, что кто-то обронил платок. Потом вошел в комнату и убедился, что в ней никого нет. А тут ты позвонил. Он кивнул. — Скверная история. Мне она совсем не нравится. Ты осмотрел комнату? — Да. На столе лежат бумага, конверты и промокашки, словно он собирался писать письмо. — Да. Этот Риббон вечно писал письма кому-нибудь. Клив взглянул на верхнюю площадку и заметил: — Понимаешь, с этой лестницы ничего не стоит свалиться вниз… в такой темноте. — Такова твоя теория? — А почему бы и нет? Послушай, на столе была ручка и чернила или только одна бумага? — Ни ручки, ни чернил. Просто бумага, ну и конверты, да еще промокашки. Клив кивнул. — Вот-вот. Понял. Парень тебя дожидался и решил написать письмецо или сделать какие-то заметки, но вдруг увидел, что у него нет ручки и чернил. Ясно? Он побежал с лестницы, чтобы попросить их у Леона. Но упал и сломал себе шею. Вот как оно было. — Да? Не проходит, Джимми! — Что ты хочешь сказать? — Взгляни на его правое ухо. Я поднял повыше свечу. Он наклонился и посмотрел. — Ну и что? — спросил он. — В ухе у него что-то вроде желтого воска. — Это не воск. У него проломлено основание черепа. Он и не думал ломать свою шею. Кто-то ударил его сзади мешком с песком. — Что? На этих ступеньках? По-твоему, его кто-то поджидал на лестнице, а когда он проходил мимо, ударил? Но это же бессмыслица, Лемми! — Я тоже не вижу в этом никакого смысла. Только его никто не ждал на лестнице. Послушай, Джимми, я представляю себе это таким образом. Риббон сидел за столом и собирался писать письма. О’кей. Кто-то в темноте неслышно поднялся по лестнице. Дверь открыта, потому что Риббон ждал меня. Человек входит в комнату и сильно ударяет его сзади по затылку. У Риббона для этого была подходящая поза. Потом его стащили вниз и пристроили на ступеньках возле перил с тем, чтобы кто-то… Я подмигнул Джимми. — …вроде тебя решил, что он упал с лестницы и свернул себе шею. — Ну, может быть, ты и прав. У тебя курево найдется? Я дал ему сигарету. Он закурил, снова оперся о стенку и о чем-то крепко задумался. Через несколько минут он спросил: — Что ты скажешь на это? Я рассуждаю так: ему надо было написать письмо, но у него не оказалось чернил. Тогда он встал и побежал вниз по лестнице попросить карандаш или что-то еще у Леона. Сбегая, он поскользнулся и сломал себе шею. Этой теории я и намерен придерживаться! А что касается желтой жидкости и перелома основания черепа, о’кей, пусть так. Если мы сейчас отправим его в морг и доложим начальству, как все произошло, никто не станет переживать и все будет о’кей. — Все будет в наилучшем виде, разумеется. Но зачем это нужно? Ведь кто-то прикончил Риббона? Джимми рассердился. — Господи, Лемми, у тебя совсем не варит котелок. Послушай, тебе сегодня вечером приказано явиться к шефу. Ты должен дать ему объяснение, как могло случиться, что ты распустил язык с красоткой Марсели-ной. Он не в восторге от твоего поведения. — Это мне известно. Ну так что? — А вот что! С кем разговаривала Марселина? Кто ее допрашивал, когда ее задержали? Кто сумел ее расколоть и выудить сведения о тебе? Не Риббон ли часом? — Да, вероятно, он. — Ладно. Значит, Риббон — тот парень, с которым она говорила. Он знал все, что ты ей наболтал. О’кей. Далее, ты являешься сюда повидаться с ним. Вы вдвоем должны были предстать перед шеформ. Я звонил по телефону, хотел узнать, что случилось и почему вы до сих пор не явились. Ты здесь, а он убит, пристукнут. Согласись, для тебя картина не из приятных. Не так ли? — Хочешь сказать, что я пристукнул Риббона, потому что он имел кое-что против меня? — Не исключено, у шефа возникнет такая мысль. Может быть, найдутся люди, не очень благожелательно относящиеся к тебе. Они могут ухватиться за подобную мысль. В конце концов, если допустить, что ты действительно растрепал Марселине нечто важное, например, подсказал малютке, как ей спасти свою шкуру, а Риббон взял ее в работу и она все ему выложила, то для тебя было бы не очень приятно, если бы он раскрыл рот перед шефом. — Верно. Но ты забыл одну вещь. Ведь Марселина все еще у нас. Если подозревают, что я столько натрепал этой крошке, то она может рассказать нам об этом так же, как Риббону. Раз она стала откровенничать с ним, то не станет особенно скрытничать с другими. Так что поедем к шефу, доложим об обстановке, а потом я потолкую с Марселиной и выясню, где правда, а где брехня. Мне не терпится потрясти эту крошку! — Если бы ты, Лемми, мог сделать это, было бы замечательно, но ничего не выйдет. — Почему? — Потому что Марселины уже у нас нет. Ты ведь знаешь, что ее поместили в четырнадцатое отделение французской тюрьмы. О’кей. Примерно с час назад туда явился какой-то тип с поддельными документами от шефа и освободил ее. Дошло? — Да. — О’кей. Ну а минут двадцать назад ее нашли в подвале одного дома на Рю Захари. Ее убили двумя выстрелами и подбросили туда. Дошло и это? — Дошло, парень. — А теперь ты поскачешь к шефу и доложишь ему, что кто-то ухлопал Риббона. Может, он и промолчит, но непременно что-то заподозрит, верно? И для тебя это будет не очень хорошо. Я немного задумался, потом согласился, что Джимми совершенно прав. Указав пальцем на Риббона, я заметил: — Если его действительно порешили, то дела мистера Кошена пахнут керосином. Клив кивнул и ощупал Риббона. — Он умер совсем недавно. Тем хуже для тебя. Да, твои дела из рук вон плохи. Ведь ухлопать его можно было в две минуты. — Он улыбнулся. — Риббон помчался вниз одолжить ручку или чернила, оступился, упал и свернул себе шею. Ясно? — Джимми, по-моему, ты настоящий друг. Возможно, когда-нибудь я тоже смогу тебе отплатить добром за добро. — Забудь о таких пустяках. Мне про тебя многое рассказывали, я знаю твои служебные заслуги и уверен, что ты не мог сделать ничего подобного. Однако всегда найдутся субчики, которые с удовольствием пришьют тебе подобную историю. Так что мы будем действовать согласно договоренности. Я поднялся со ступеньки. — О’кей, пойду вызову санитарную машину. — Ты можешь позвонить снизу, а я тем временем из комнаты Риббона поговорю с шефом. Объясню, что произошло и почему мы задерживаемся. Он поднялся, а я пошел к телефону и быстро сообразил, что в словах Джимми черт знает сколько правды. Для меня эта история может обернуться ох как плохо! Похоже, кто-то старается вырыть яму для Лемюэля Кошена. Честно признаться, уж если был парень, у которого на душе скребли кошки, так это я. Теперь вы понимаете? Глава 2 СТРИПТИЗ Я и раньше видал шефа в дурном настроении, но сейчас он выглядел мрачнее тучи. Кабинет в штабе был погружен в темноту. На письменном столе горела одна-единственная лампа под матовым абажуром. Когда мы вошли, шеф просматривал какие-то бумаги, ну и мы с Джимми Кливом стояли как двое нашкодивших мальчишек и переминались с ноги на ногу. Шеф даже не поднял головы. Он прекрасный человек, наш Старик. У него круглая добродушная физиономия и седая грива волос. Челюсть твердая и волевая, несмотря на многочисленные складки под подбородком. Наш шеф — крепкий орешек. Свет лампы отражается на генеральских звездах его погон. Мне кажется, что нашего шефа забавляет мысль о том, что он военный генерал. В свое время он занимал крупный пост в министерстве юстиции, но война заставила людей заниматься бог знает чем и напяливать самые неожиданные мундиры.