Аркадий Григорьевич Адамов ЧАС НОЧИ Глава II Глава III Глава IV Глава V Глава VI Глава VII ВЕЧЕРНИЙ КРУГ Глава II Глава III Глава IV Глава V Глава VI * * * Аркадий Григорьевич Адамов Вечерний круг ЧАС НОЧИ Глава I ВСТРЕЧИ В этот сумеречный предвечерний час в ресторане было пусто. Обедавшие уже ушли - то были люди деловые, озабоченные, евшие торопливо, на скорую руку, редко заказывавшие даже водку, не говоря уже о коньяке и шампанском, и обходившиеся чаще всего без десерта. В течение двух-трёх часов они быстро сменяли друг друга, а потом разом исчезли, оставив после себя лишь груды тарелок с недоеденными порциями, сухие бокалы, по положению выставленные возле их приборов, и некую атмосферу спешки и нервозности. А вот ужинающие ещё не пришли - те, которые сидят долго, не спеша, со вкусом отдыхая, веселясь и флиртуя, которым можно подать крупные счета, половину которых, а то и больше обычно составляют напитки. В высоком, ярко освещённом зале будет стоять неутихающий гомон, всплески смеха, весёлые выкрики и реветь, покрывая всё это, оркестр. Это самое горячее, самое напряжённое время для официантов и кухни и самое выгодное, конечно, самое прибыльное для плана и вообще. Но сейчас было прохладно и пусто в огромном сумрачном зале с лепными украшениями на стенах, с роскошными пригашенными хрустальными люстрами, сонными, тяжёлыми гроздьями свисавшими с высокого потолка, с длинными рядами белоснежных столиков в окружении красных кресел. Огромные стрельчатые окна в сложных переплётах рам ещё не были затянуты тяжёлыми шторами из синего набивного бархата, и только лёгкие шёлковые занавесочки укрывали зал от любопытных взглядов прохожих. Окна эти выходили на суетливую, довольно широкую улицу, застроенную невысокими, четырёх- и пятиэтажными домами постройки большей частью начала века, с пилястрами, затейливыми балкончиками, полуколоннами и портиками, - любимейшая купеческая архитектура средней полосы России. И ресторан был под стать этим домам: здесь, наверное, когда-то кутили ещё их обитатели. Сейчас сквозь окна видны были над душной суетой улицы, окутанной уже наступающими сумерками, безмолвные кровавые отсветы заката в стёклах домов напротив. Около одного из окон, в глубине пустого ресторанного зала, расположились за столиком двое немолодых людей в неброских трилоновых костюмах, с галстуками изящными, но весьма спокойных тонов, в крахмальных, с фигурной выделкой, белоснежных сорочках самого модного покроя. У обоих седоватые небольшие бачки, глубокие залысины на висках. У одного короткие усики на мясистом, в грубых продольных складках лице и живые чёрные глаза под припухшими, набрякшими веками, у другого непомерно большие, слегка дымчатые очки, закрывавшие чуть ли не пол-лица, узкого, и колючего, как лезвие пилы. Человек с усиками был полный, неповоротливый и монументальный, он горой возвышался над столиком с заткнутой за ворот салфеткой и заполнял собой всё широкое кресло. А его собеседник, напротив, был худощав, невысок и изящен; он легко перекинул ногу на ногу, уютно устроившись в уголке кресла. Встреча эта могла показаться со стороны самой тёплой и дружеской, и уж поначалу, во всяком случае, вполне безобидной, даже если бы нечаянный наблюдатель смог и услышать кое-что из их негромкой беседы. Но лишь кое-что и лишь поначалу. Впрочем, до конца разобраться тут не смог бы, пожалуй, и самый тонкий и заинтересованный наблюдатель, ибо беседа эта была полна намёков и недомолвок. Ну, а кончилась эта дружеская встреча несколько странно для постороннего наблюдателя, а на самом деле так опасно, что этого до конца не смогли оценить даже её участники. На столике перед ними стояла необычайно изысканная, даже по теперешним временам редкая закуска, вроде всяких деликатесных рыбок, икорок и крабов, и бутылка дорогого коньяка, уже изрядно - этак на две трети - опустошённая. - Нет, Миша, - сказал один из них, в очках, прикладывая к тонким, почти невидимым, губам крахмальную хрустящую салфетку, - я всё-таки по натуре неисправимый романтик и авантюрист, ей-богу. Меня ещё и сам процесс увлекает, а не только результат. Можешь ты себе это представить? Тут ведь и борьба умов, если хочешь. Она переходит и в интеллектуальную область. Отчасти, конечно. Толстый человек с усиками, со вкусом прожёвывая отменный кусок рыбы, только что отправленный в рот, усмехнулся и тоже приложил салфетку к пухлым губам. Затем укоризненно покачал массивной головой и не спеша произнёс: - Ты, Вова, ещё в институте фантазёром был, как сейчас помню. А надо бы уже заземлиться, эмпиреи свои оставить. Скоро дедом будешь. Ты не усложняй, не усложняй. Чем проще, тем надёжнее и спокойнее, запомни. Это всегда и к любой конструкции, и к любой организации относится. С институтской скамьи должен был усвоить. - И всё-таки, - запальчиво возразил человек в очках, - в эмпиреях я не витаю, ошибаешься! В ногу со временем иду, дорогуша. В ногу! А с каждым годом, несмотря на это золотое правило, и конструкции усложняются, и организация тоже. Всё, Миша, надо делать по науке, по её последним достижениям. Ну и по мере сил самому её двигать. В том числе и в нашем специфичном деле. Улавливаешь? Он засмеялся, обнажив уйму мелких треугольных зубов удивительной блестящей белизны, словно фарфоровых. - Разве за тобой успеешь! - снисходительно пропыхтел толстый Миша. - В последнее время, дорогуша, вышло много любопытных книг. Ты следишь за новинками-то? - Ну, кое-что просматриваю. Откровенно говоря, времени не хватает. Ведь сколько обязанностей, ты прикинь! Общественные в том числе. А совещания, а слёты, пленумы, семинары, выступления, встречи? Ты даже не представляешь! - Куда уж нам, - ехидно заметил Вова. - А вот за литературой следить надо, мил друг. Отсталых бьют, не забывай. - Ну и какую литературу ты имеешь в виду? Небось, конечно… - Ни-ни! - перебил его Вова, тонко улыбнувшись одними губами. - Я имею в виду художественную литературу: увлекательные романы, где механизм конспирации преподнесён блестяще. - Читал эти сказочки, читал. - Э, тут ты неправ! Ты думаешь, если события там где-то, в Европе, происходят, до войны или во время войны, и касаются дел политических, то это уже нам сейчас не подходит? Ошибаешься, мил друг. Но толстяк досадливо покачал головой: - Дело не во времени, Вова. И не в том, где именно события происходят. И даже не в их характере. Какой ты, право! Словно не замечаешь, что вокруг тебя делается. - Чего же это я не замечаю? Объясни, будь любезен, - нисколько не обидясь, даже с некоторым коварством, поинтересовался Вова. - Ты большой человек, тебе виднее. Просвети. Толстяк, казалось, не обратил внимания на скрытую в последних словах иронию и со значением, назидательно, заговорил, откинувшись на спинку кресла: - Не в этом дело, Вова. Дело в масштабе самих событий. Помнишь известную шутку Ильфа и Петрова о двух мирах, большом и малом? А это не шутка. Это, мой милый, весьма серьёзное дело. - Ну-ну, Миша, теперь уже ты усложняешь. - Нисколько. Ты вот вдумайся. А то за наукой следишь, плодами её желаешь воспользоваться, а явлений жизненных и их масштабов не постигаешь. Большой-то мир сегодня стал ещё больше. А малый… Муторный это мир, мне лично надоевший и опротивевший. О нём не только читать - думать тошно. Читать и думать приятно о большом мире. Вот ты и начитался. А живёшь ты, Вова, в малом мире, не забывай. - Эрго? - Надо тебе его законы изучить. Тут масштабики вон с ноготок. И соответственно законы совсем другие, чем в большом мире. Их надо знать, чтобы устроиться в нём наилучшим образом. А устроиться в нём можно, прежде всего имея кое-какие средства. Так или нет? Толстяк усмехнулся и испытующе посмотрел на приятеля. И тот в ответ тоже усмехнулся, понятливо, но недобро. Потом достал сигареты, нарочито медленно вытянул одну из пачки, не спеша щёлкнул зажигалкой, затянулся, выпустил струйкой дым и, постучав по сигарете над пепельницей, словно уже можно было что-то стряхнуть, тихо спросил: - А себя, Миша, ты разве в этом малом мире уже не числишь? - Временно, Вова, только временно. Разбег мне нужен, инерция. У нас с тобой разное представление о конечной цели. Я же тебя хорошо знаю. Ты прежде всего сибарит. Для тебя главное - чтобы уже сейчас тебе было хорошо, чтобы все радости жизни тебя окружали. Так ведь? - Допустим. - Ну вот. А я, Вова, дьявольски честолюбив. Это я тебе откровенно говорю. Тебе можно. Мы друг друга не продадим. Потому что нам за это никто больше не даст, чем мы от нашей дружбы имеем. Ха-ха-ха!.. Да, так вот, повторяю, я дьявольски честолюбив. Мне почёт нужен, слава, карьера. Я власть люблю. Чтоб зависели от меня, от моего слова, моего решения, чтоб сердчишки у них бились, когда со мной говорят, когда меня просят. Для такой цели я сил не пожалею. И у меня их много, я чувствую. Я далеко пойду, Вова. Но разбег труден, ох труден в этом малом мире, и прыжок из него… Толстяк задумчиво поскрёб мизинцем усы, потом, вздохнув, разлил по рюмкам коньяк. - Ну-ну, разбегайся, Миша, разбегайся, - снова оскалился очкастый. - А пока что мы с тобой борьбу умов ведём на уровне малого мира, как ты изволил выразиться. Причём положение у нас с нашими противниками не равное. Они в случае поражения ничем не рискуют, ну, разве что укором начальства или, на самый худой конец, выговором, и всё это даже на зарплате не отразится. А вот нам в случае поражения тюрьма светит, и боже мой как надолго. - Но и выигрыш в случае победы разный, не так ли? - Именно что! У них «спасибо» и грамота, в лучшем случае - месячный оклад. А у нас нечто с несколькими нолями. - Эрго?