Они пришли за главным букетом к празднику. Мистер Хинч без раздумий распахнул перед ними дверь. – Вы подробно расспросили у мамы, что за праздник, сколько лет исполняется сестре, сколько гостей ожидается, какой длины и какой ширины обеденный стол, за которым будет происходит торжественный ужин, какого цвета тарелки и какого – бокалы, салфетки – бумажные или полотняные. – Жан-Люк рассмеялся. – Вы просто не представляете, как обескуражили мою бедную мамочку! То есть, конечно, она знала, что сервис в Париже несравним с провинциальным, хотя мы тоже стараемся! Но чтобы до такой степени! Потом вы предложили ей кофе, но она тоже хотела просто воды или лимонада, как и я, и вы, усадив нас, куда-то ненадолго исчезли… …Ещё бы! – Доминик прекрасно помнил, как выскочил через чёрный ход на улицу и побежал к братьям Адаму и Дави, у которых на углу была лавка овощей и фруктов, как увидел её запертой, как опомнился, что арабы абсолютно приняли французский образ жизни и сейчас у них святое для французов время: обед. Как умолял добросердечного Дави отодвинуть тарелку, медленно вытереть рот и спуститься в магазинчик. – Лайм! Мята! Красный апельсин! Коробка малины! – словно обезумев, он выкрикивал продавцу ингредиенты сочиняемого на ходу лимонада, сам схватил упаковку воды в стеклянных бутылках и умоляющим голосом прошептал: – Дави! Скажи, что у тебя есть здесь лёд! – Есть, есть, – качая головой, медлительный Дави пробил в кассе цены и пошёл в подсобное помещение. Доминик вытер рукавом вспотевшее лицо. Ну и образина я сейчас, представляю… Почему так? Ну почему? – кому-то приходится стараться, чтобы быть красивым, поддерживать этот образ красивого себя, но с первым зноем тяжеловесность, круги пота под мышками, мокрые волосы, красные воспалённые щёки – и маскарад заканчивается, красота сходит, как пудра! А кто-то – маленькая провинциалка, даже не сознающая, какой изумительный результат дало смешение крови предков в её случае, ничего для этого не делает и пребывает красавицей, сама есть красота?.. Дави поставил перед ним пластиковую миску с кубиками льда, и Доминик едва не расцеловал соседа перед тем, как неслышной, по его мнению, рысью, пробежать короткий обратный путь. – …Мама всё время, пока вас не было, ахала на цветы и бабочек. Потом услышала, как вы выругались, уронив что-то… – Упаковку с водой, – сказал мистер Хинч. – Да, грохоту было! И только тогда степенно села на этот вот диван. – Жан-Люк погладил ладонью обивку. – Она стояла вон там, перед буфетом, запрокинув голову, и смотрела на мезонин, на тот домик на самом верху. Я помню, как она говорила что-то вроде: «Смотри – там горит жёлтый свет, самый уютный, и мечутся тени! Наверное, там вечеринка, все уже поужинали и теперь просто пьют вино и танцуют. Слышишь, какая красивая музыка? На что она похожа? Не знаю. На вечер с любимыми друзьями, может быть? Окна с той стороны распахнуты в старый сад, там видны дальние дали, темнеет, приходит долгожданная прохлада, все любят друг друга, нет меж гостями ни плохих секретов, ни грязных тайн, никто не пренебрегает друг другом…Как будто встретились те самые дети из песенки Мари Лафоре!» Она даже спела немного, – с застенчивым умилением сказал Жан-Люк, заметив, что и сам, рассказывая о матери, пропел припев. – Она так говорила? – переспросил мистер Хинч. – Надо же. – Да… Потом пришли вы, в другой одежде… – Рубаху сменил – та была хоть выжимай. – …и принесли самый волшебный напиток в моей жизни! – он засмеялся, поглядывая на отставленное шампанское мистера Хинча, на этом месте довольно хмыкнувшего. – Я потом неоднократно пытался приготовить его, и готовил, и пил, и всегда с горечью признавал, что до вашего лимонада мне всё равно далеко! Ещё бы: эту горечь тебе и надо было добавлять в лимонад, чтобы приготовить его похожим на мой. Уж я-то горечи ещё какой и ещё сколько плеснул! Вслух он сказал: – Да? Странно. Ничего же сложного: мяту растолочь хорошенько, сок лайма, для сладости туда же сок одного красного апельсина, а два – порезать тоненько, и бросить малину, сверху прижав её льдом. Дать кувшину запотеть… – Да-да, – покивал Жан-Люк, – я так и думал: мистер Хинч бы сказал «ничего сложного!». Они помолчали. – Пей, если хочешь, – мистер Хинч показал глазами на бокал с шампанским. – Можно? Да, я с удовольствием, – юноша одним пластичным движением вытянулся весь за своей рукой и, не вставая с места, взял вино. Поразительно. – Ну, с мамой всё понятно, а что же ты? – А что я? – переспросил он. – Меня парализовало. – ?.. – Меня прибило, понимаете? – Жан-Люк опёрся локтями на острые колени и подался к Доминику. Тот осторожно скрыл, что отпрянул, медленно откинувшись на спинку своего кресла. – Я вырос в приморском городе, море – моя жизнь, в воде, среди рыбаков, сёрферов и курортников, лодки, яхты, галька, пляжи, скалы… – А сам что предпочитаешь? – Я? – улыбнулся Жан-Люк. – Боди-сёрфинг – знаете, что это такое? Мистер Хинч покачал головой. – Это когда не встаешь на доску, а сидишь или лежишь на ней, на животе, ловишь волну и крутишь всякие акробатические штуки… Прикольно, в общем. Костюм такой… сексуальный, – ухмыльнулся он. – Какой? – заинтересовался Хинч. – Ну такой – неопреновый, ха-ха-ха… ну чёрный, швы в интересных местах… коленки, как в рыцарских доспехах…. – Понятно. И на чёрной груди возлежит твоя светлая бородища? – Нет! Ха-ха-ха! Борода недавно, просто решил попробовать… С ней, кстати, ещё не катался. Правда смешно, наверное, будет… – Ну ладно, – подытожил мистер Хинч. – Вернёмся к твоему параличу. – Он пристально воззрился на юношу. Тот молчал. Тот молчал, как бы делая антракт между смешным первым актом и вовсе не смешным вторым. Наконец произнёс: – Но всё было не то. Я не знаю, что случилось со мной тогда, у вас, но меня преследовали эти цветы, чёрные цветы в разомкнутых потолке и стенах, эти ароматы, эти деревянные фигуры, особенно вон та горгулья… – Он грациозно встал, подошёл к замку буфета и потрепал по рожкам уродливую морду. – Привет, злыдня!.. И вот этот монах: привет, падре… Прислонившись спиной к буфету, он продолжил: – Наша семья вполне средняя, буржуазная, работящая, любит вкусно поесть, умеет много трудиться. Мы все такие. И метания у нас не в чести. В школе я сразу записался в класс рисования – не пошло. В класс фортепиано – не пошло совсем!.. Я не знал, что делать – не мог же я удрать в Париж, явиться к вам и просить: «Усыновите меня!» Спасение нашлось, когда однажды в класс на урок литературы пришла владелица книжного магазина и рассказала, что у неё можно брать книги просто почитать, а потом возвращать. Никого это особенно не заинтересовало, а вот я – пропал… Я нашёл то, что искал, пока в книжном ещё виде, но это уже было что-то… Он умоляюще посмотрел на мистера Хинча. – Вы понимаете, о чём я говорю? – Ну тут ничего сложного. – Тот нахохлился. – Ну вот и всё. Вся история. Провинциал с претензиями. И при этом абсолютно не Растиньяк. Никаких «кто победит»: заранее сдаюсь такому сопернику, как Париж. – Он задумчиво улыбнулся. – Все мои мечты – приехать к вам и умолить взять меня мальчиком на побегушках, подмастерьем, опрыскивателем цветов, на любые грязные работы, что угодно – лишь бы мне понять, как оказаться и жить внутри красоты. – Заметив, что Хинч с досадой нахмурился, он отпрянул от буфета, выставив длиннопалые узкие ладони перед собой: – Нет! Нет, не отказывайте мне! Вы же так много работаете! Цветочный бизнес! Эти фигурки! Эти текстильные скульптуры! Везде есть грязная часть работы! – Голос его дрожал и звенел. – Я буду выбрасывать сгнившие цветы! Мыть помещения! Буду разводить вам краски! Тушь! Чай! Чем вы сейчас красите зайцев и лис? – Откуда ты знаешь про чай? – прорычал поражённый Хинч. – Я подписан на ваш блог, фейсбук, пинтерест, тамб лер и инстаграм! Если вы сами их ведёте, я могу помогать – я всё про компьютер понимаю! – Он едва не плакал, и Доминик предупреждающе поднял мясистую ладонь. Хинч впервые воззрился на парня с интересом неностальгического свойства, будто пытаясь представить его в повседневной непосредственной близости от себя… И тут Жан-Люк сделал шаг к нему и жест, самый неправильный и самый неправильно понятый в его жизни. Он откинул полы пиджака и задрал шёлковую майку над мускулистым животом: над низко, на бёдрах висящими штанами, дугой от одной косточки до другой крупным каллиграфическим шрифтом была набита татуировка «LA FLEUR MYSTIQUE». Пораженный, перепуганный до глубины души Доминик отпрянул от нечаянного гостя. Он словно прозрел: сидит тут в цветочках, как Оскар Уйалд перед арестом, пока его соблазняет вертлявый красавчик Бози, прикинувшийся поэтичным и – о-ля-ля, мезонин с жёлтыми окнами! «Баллады Редингской тюрьмы» не хочешь? Слушает тут его сказки, как будто сам он налакался шампанского, а не этот боди-сёрфер! Очень спокойным голосом он произнёс: – Вам это кажется остроумным? Уходите. – Но мистер Хинч!.. – Вон. С сожалением, исказившим его черты, Жан-Люк впился взглядом в непроницаемое лицо Хинча. Не увидев там ничего, за что можно было бы удержаться, прежде чем бесславно окончится мечта и план всей его прежней жизни, он беспомощно оглянулся на своих горгулью и монаха. – Прощайте. Хинч кивнул. – Простите. Хинч кивнул. Он хотел сказать что-то ещё, но мистер Доминик сорвался с места и распахнул перед ним дверь. Звякнул колокольчик. Упало сердце бородатого восьмилетки. Протиснувшись в двери мимо глыбы напряжённо удерживающего тяжёлую дверь Хинча, он прошептал: – Вы меня не так поняли, – и вышел в зной улицы. Мистер Хинч увидел, как он бросил на свой столик в кафе скомканную купюру. Очень хорошо. Значит, Жану можно будет не платить. Глава 3 Старость – это когда твой еженедельник на годы вперёд расписан совершенно одинаково, а любое на рушение заведённого порядка может означать только сбой системы. Мадам Виго, миниатюрная дама семидесяти с лишним лет, научилась радоваться ежедневному ритуалу следующих друг за другом маленьких событий, как радуются дети ежевечернему повторению одной и той же сказки, которую они уже знают и которую можно не бояться. Около семи утра щупленькая пакистанская женщина из химчистки внизу в несколько заходов со страшным скрежетом поднимает железные жалюзи. Плотные шторы сохраняют в комнате полную тьму, и мадам Виго может прежде, чем разомкнуть глаза, представить себе, что на самом деле это опускается от её башни железный мост через ров – мир готов к выходу принцессы. Очень важно начать день со стакана воды: вот он, на столике. Дёрнув за шнурок, можно прямо из постели зашторить или раскрыть окно и полюбоваться на никогда не приедающийся вид: белый, как лист бумаги, дом напротив, с чёрными вензелями балконов и оконных решёток, больше всего похожих на угольно-чёрные рисунки тушью её любимого поэта, этими завитушками, как рукопись, разрисован и разукрашен весь Париж. На свет из окна зальётся трелью Лью Третий – маленький апельсиново-розовый попугай, источник радости и забот хозяйки.