– Говори. Лефак уселся поудобнее, заложил ногу на ногу в безумных узконосых «казаках» и изрёк: – Объясни мне: вот после каждой заварухи с террористами начинается одно и то же. – Что же именно ты имеешь в виду? – Известно что: типа исламофобы наезжают типа на ислам, мусульмане про религию добра втирают, самым популярным на некоторое время становится риторический вопрос: «Снова „религия добра“ постаралась?» – И? – Ну вот объясни мне, чего вы ждёте-то. – Мы – мусульмане? – Да, вы, мусульмане. Хорошая, добрая часть религии добра. – А что мы, по-твоему, должны сделать? – Ну как. – Лефак отставил бутылку. – Нахуя нам-то объяснять, что ислам – религия добра? Нам это по барабану. Объясните это козлам, которые от вашего имени людей взрывают, режут, вешают, чего только не! – И как мы должны это сделать? – Не знаю. Отрубить им правые руки нахуй: у вас же за воровство правые – того? Ну во-о-от: отрубите, в глотки этим мудням лапы их парнокопытные засуньте, на лбах напишите арабской вязью: «ИСЛАМ – РЕЛИГИЯ ДОБРА», а кто эту доброту у него уворует, тому мы, добрые мусульмане, всё по закону о воровстве поотрубаем нахрен. Почему так нельзя сделать? Вернее, кто за вас должен это сделать? Адаб, в очень дорогом костюме, двухсотъевровых ботинках, с маникюром и парфюмом от модного дома, длинными пальцами задумчиво играл горлышком пивной бутылочки и из-под полуопущенных блестящих век смотрел на старика. – М-м-м-м? – поощрил его Лефак. Все молчали. Девушки нервно поёрзали, и Лефак ласково обвёл четвёрку взглядом: – Красотки! В мире вокруг нас миллион вещей, чтобы волноваться, но это пиво и орешки не из их числа. Хелп ёселф. Уна снова отправилась за пивом. Мужчины проводили глазами стройные ноги в чулках с рисунками татуировок. Адаб сделал глоточек и сказал: – Расскажу тебе типа притчу. – Валяй. – Его визави закурил. Выбритая голова Адаба, его тёмная кожа в тёмном кожаном кресле, чёрный костюм в полутьме танцевального зала создавали инфернальное впечатление. Но он широко улыбнулся и весело начал: – Однажды у фермера заболела лошадь, и он позвонил ветеринару. Ветеринар приехал, осмотрел лошадь, всё понял и, уезжая, сказал: – Вот рецепт, давайте ей три дня, если кобыла за три дня лечения не встанет, её придется пристрелить, чтобы она не заразила остальных животных. Фермер купил назначенное лекарство и стал давать лошади. Но их разговор слышала свинья, которая тусовалась неподалеку от машины ветеринара. Она очень разволновалась и стала приходить к лошади, чтобы поддержать её. В первый день приема лекарства она прибежала к кобыле и сказала: – Лучше бы тебе встать! Постарайся! Но лошадь была так слаба, что не встала. На второй день свинья снова прибежала к лошади и сказала: – Вставай! Иначе неизвестно чем дело кончится! Но лошадь была и правда больна и встать не смогла. На третий день фермер дал лошади лекарство, ушёл, прибежала свинья и завизжала: – Вставай, глупая кобыла! Если ты не сделаешь усилие и не встанешь, тебя сегодня пристрелят! Лошадь на самом деле была очень больна и лекарство ей ни фига не помогло, но, учтя рекомендацию свиньи, она поднатужилась и встала. Адаб замолчал, внимательно глядя на Лефака, который слушал, улыбаясь нижней губой, как он умел, на всякий случай. – И? – сказал его взмах ладонями. – И вот счастливый фермер приглашает ветеринара посмотреть на вставшую благодаря его лечению лошадь. А чтобы хорошенечко отпраздновать это событие, он решает… – …прикончить свинью! – хором хохочут девицы. – Точно! И подать её на обед. Адаб смотрит на Лефака. Лефак на Адаба. – Я не понял: ты меня свиньей назвал или ты мне угрожаешь? Они хохочут уже все вместе, и Адаб резюмирует: – Ни в коем разе. Мораль той басни такова: не лезьте, где вас не касается. – Ну ни хера себе меня не касается! – взвыл Лефак. – Сегодня «религия добра» казнила педика, а завтра она за пьяниц примется! Ты вот сам как пиво-то пьешь? – А я безалкогольное, – серьёзно отвечает продюсер, и Лефак на секунду, но ведётся. – Стареешь, бро, – говорит хохочущий Адаб, и подъезжает в кресле на колесиках, чтобы обнять старика. – Ну, этого я отрицать никак не могу. Но всё равно, бро, скажи мне: что вы все ваще себе думаете? – Ну кто «вы», кто «все»? В Исламе нет никакого типа папы римского, никто не имеет права говорить от имени всех мусульман. Каждый сам себе имам. Поэтому столько самопровозглашенных шейхов – религиозных авторитетов. Вот ты бы вполне мог быть шейхом рок-н-ролла: если на твои россказни есть спрос. Понимаешь, о чём я? – Нет, ну слушай, я хочу хоть что-то понять, а спросить некого. Почему-то рок-н-ролл у вас не в чести. – Они снова смеются. – Тогда спроси Гугл. Девицы листают соцсети в телефонах, парни тоже поглядывают в свои планшеты, и собственно разговор идёт между двумя мужчинами. Но Роберт, звукач, включается: – Тоже уточню, пожалуй. Вот это что за дерьмо, цитирую заголовок: «„Шиитский имамат“ против „суннитского халифата“»? Лефак в восторге бьёт себя по коленям: – Во-во! Вот это я и хочу как раз спросить! Это ты откуда вычитал? – Британский таблоид. – Вот именно! Какого, извиняюсь, дамы, хера, британский таблоид и американский дебилоид, то есть, к примеру, я, должны во всё это дерьмо врубаться? Чем вы добрым людям бошки засираете? Ты сам-то эту разницу понимаешь? Между чем-то суннитским и чем-то совсем даже наоборот шиитским? Бля-а-а! – Ну, во всяком случае, между тихоокеанским исламом и ближневосточным понимаю. – А я почему должен понимать? Потому что «не все мусульмане террористы, но все террористы – мусульмане»? – И поэтому тоже, да. – Не злись, бро. Просто никогда никто никого вроде не взрывал и не обезглавливал с криками «Христос Воскрес!» – «Воистину Воскрес»! – Ну насчёт «никогда» существуют разные мнения. Но мысль твоя ясна, спасибо, что пояснил. Лефак подчеркнуто выразительно благодарит за похвалу кивком. Адаб отставляет бутылку и подаётся к старику. – Ну чего ты напрягся: лично я ничего с тебя не требую, друг! Я даже не хожу в школы и не требую, чтобы в классе моего сына на уроках математики не использовали знак плюс, ибо он похож на крест. – Спасибо, мэн, – растроганно благодарит Лефак. – Хотя лично мой Иисус Христос – Элвис Пресли. – Мир, мэн, – Адаб подставляет кулак для приветствия. – Но разве у тебя есть сын?