– Давление? Сердце? Вика снова полезла в сумку, достала из нее таблетки в блистере. – Воды? – догадалась я. – Не надо, они не горькие. То недолгое время, которое я провела с Викторией, мы ни к чему не пришли. Кофе и лекарства, конечно, вещи нужные, но в чем суть ее визита? – Виктория, я вас внимательно слушаю, – подтолкнула я ее. Она вдруг уставилась на меня с таким видом, словно за моей спиной прямо из пола выросло дерево. Правда, смотрела она не за спину, а прямо в глаза. На всякий случай я обернулась. Вдруг ее привело в ужас что-то, что она заметила в моем доме? Засохший букетик на тумбочке, который мне просто лень выбросить? Дверной проем, за которым виднелся край коридора, где я забыла выключить свет? Брошенная на спинку стула футболка, которую я в суматохе просто не заметила? Да ерунда. Для меня тут все привычно, но это я. Викторию, похоже, серьезно воспитывали в прошлом. Вон как судорожно принялась разуваться, и не остановить было. Виктория подалась вперед. – Вы слышите? – прошептала она. Я прислушалась. Удивительно, но я тотчас услышала столько, что и не сосчитать. Шаги соседей сверху, едва слышную музыку из-за стены, шум машин на улице и речь, которую я не понимала, потому что она звучала на иностранном языке. Под окнами шли какие-то люди и разговаривали о чем-то легком, веселом. Один смеялся, другой взахлеб что-то рассказывал. Лязг железа тоже услышала – в соседнем дворе меняли старую покоцанную оградку, обвивающую детский двор, на новую, и вот уже несколько дней рабочие вынимали из земли и складывали старые металлические секции в опасные острые кучки. Работа длилась уже несколько дней, и каждый вечер старый металлолом забирал грузовик, который тоже был довольно громким. – Я вас слышу, но пока не понимаю, – призналась я. – О чем именно вы хотите рассказать? О нет, я прекрасно поняла, что она имеет в виду, и это был не городской шум. Тут было что-то другое. Следовало очень аккуратно подобраться к тому, чего так испугалась моя гостья. И я, разыграв непонимание, попробовала хоть как-то подтолкнуть ее к более-менее связному изложению своей проблемы. Девушку что-то очень тревожило, но что именно? – Вы знаете, у меня часто приоткрыто окно. А сейчас сам бог велел – жарища-то какая. Но если вам мешают звуки с улицы, то можно что-нибудь придумать, – сказала я. – Вы только скажите. Виктория посмотрела на меня с жалостью. Теперь я напряглась основательно. – Вы не слышите, – подвела она итог и отодвинулась от меня. – Говорите, что слышите, но на самом деле ждете. Чтобы вам стало все ясно и понятно. – Так и есть, – вздохнула я. – Чтобы помочь вам, я должна понять из вашего рассказа хоть что-то. – Я вас отвлекаю? – с вызовом спросила девушка. – Я не вовремя? Или просто не представляю для вас интерес? Вот не люблю, когда на ровном месте начинают предъявлять претензии. Тем более что Виктория только что запутала меня окончательно. Эмоций много, а толку ноль. Так дела не делаются. – Послушайте, но я же суть не уловила, – попробовала объяснить я. Виктория молчала, не пытаясь возразить и поспорить. Я уж было подумала, что сейчас произойдет удивительное – посетительница, наверное, поймет, что я говорю вовсе не о том, что не заинтересована в нашем сотрудничестве. Напротив. И я очень хочу ей помочь. Но не знаю чем! – Я знала, что не нужно было приходить, – забормотала она. – Знала, что происходящее не нормально. Но была надежда. Была. Она была! Ее голос становился все громче. А я не знала, как себя вести. – Объясните же, о чем вы говорите, – потребовала я и осторожно взяла ее за руки. Благо расстояние, которое было между нами, позволяло это сделать. Руки девушки были горячими. От нее исходил горьковатый кофейный запах. – Давайте простыми словами. Начните с любого места вашей истории. Разберемся, обещаю. – Я попыталась, – вдруг спокойно ответила девушка на мою попытку привести ее в чувство, – но это, знаете… это было так тупо. Вы меня не бойтесь, пожалуйста. Потому что я не буйная. Так ведь говорят о психах? А я – псих. Самый настоящий. Я он и есть. Лечусь, да. Да вы сами видели таблетки. Их пью давно и… – Она безмятежно улыбнулась, и меня испугала ее улыбка. По спине скатилась толпа мурашек, – …безуспешно. Мне, наверное, давно стоило это прекратить, но останется мама. – В смысле «прекратить»? – испугалась я. – В смысле «псих»? Мурашки – важный показатель. Если после получения какой-нибудь информации волосы встают дыбом хотя бы на мгновение, значит, информация получена не просто важная, а еще и опасная, нередко требующая незамедлительной обработки. И все это делается во избежание очень нехороших последствий. То, что сообщила Виктория, основательно меня напрягло. Речь зашла о маме, которая, если я правильно поняла, значила для Вики очень много. В самом теплом и хорошем смысле. Девушка больна, и вряд ли это физический недуг. Если он и есть, то она говорила не о нем. Сидит на таблетках, и давно. Назвала себя психом. Не может и двух слов связать, гнет одну ей понятную линию, но не замечает этого и злится на то, что ее не понимают. Заявила, что не буйная, но находится на грани нервного срыва. Еще немного – и сиганет из окна. Ей реально нужна помощь, но какая именно? Но я не исключала наличие альтернативной реальности. Зная о современном увлечении молодыми людьми, а в особенности молоденькими девушками, темой о безысходности бытия, я подумала, что, возможно, без этого не обошлось. Откуда у людей такая повальная тяга строить из себя «поживших и испытавших», я не знала. Но соцсетями пользуюсь и руку на пульсе времени, разумеется, держу. Рассказов о том, что жизнь – есть тлен и боль, там немыслимо много. Юные «старики» надменно делятся собственным опытом, который якобы приобрели за всю свою недолгую жизнь. Типа познали столько, что ничему уже не удивляются. Раскусили всех и вся, смогут на молекулы разобрать любую жизненную проблему, если она мало-мальски напоминает что-то возвышенно-трагическое. «Люблю быть одна. Не люблю людей. Они меня не понимают». Или: «Не старайся меня удивить, потому что мои лучшие друзья – это книги, они никогда не предадут. А ты так смог бы?» Маразм крепчал, логика таких статусов растворялась в слабом намеке на смысл после первых прочитанных слов. В дебаты с такими людьми я не вступала, но иногда аж руки чесались. Или так: «Моя душа в тринадцать поседела». Не в шестнадцать, не в двадцать, а именно тогда, когда одновременно хочется купить и лак для волос, и книжку-раскраску. Очень часто их рассуждения были приправлены ядреным цинизмом. Судя по всему, народец был действительно читающим, и не кого-то там листал, а Ницше или Тэффи. Но что-то мне подсказывало, что актерства и желания эпатировать в их словах было больше, чем истинной правды. Виктория вполне могла быть одной из тех, для кого обычная манера общения предполагала закатывание глаз и других органов к потолку. Но если так, то она бы и разговаривала со мной свысока. Могла добавить сарказма хотя бы куда-то, но этого я не заметила. Она не выказывала превосходства. Вообще. Была еще одна деталь. Я видела таблетки, которые она принимала. Это был сильный транквилизатор, я видела такие у знакомой, которая долго не могла оправиться от развода. Их ей прописал участковый психиатр, и, по словам знакомой, они работали. Со временем она отказалась от них, потому что чувствовала себя сонной круглые сутки. Да и не картинно их закидывала в себя Виктория, а спокойно. Не рисуясь. Значит, действительно принимает лекарство, а не бравирует. Ну вот, и ответы на все вопросы, которые возникли у меня чуть раньше. Девушка действительно лечится и, кажется, устала от этого. Связана ли ее проблема с болезнью? Скорее всего. Однако мне нужно было непременно подтвердить свои догадки. – Вы сказали, что хотели что-то прекратить, – напомнила я. – Если я все верно понимаю, то речь идет о лечении. Прекратить – уйти из жизни? Вы это хотели сказать? Виктория посмотрела мне прямо в глаза, и взгляд был настолько уставшим, что я тут же устыдилась своего вопроса. – Все правильно, – подтвердила она. – Но если уйду я, то останется моя мама. Это все равно что предать. Плюнуть ей в лицо. Или ударить. Она опустила голову и, не вынимая своих рук из моих, тихонько заплакала. «Ну вот и приплыли, – подумала я. – Теперь все понятно. Непонятно только, что с этим делать». – Кофе, говорите, вам много нельзя? – спросила я, поднимаясь с дивана. – Да, не рекомендуется, – шмыгнула девушка носом. – Он же у вас натуральный. Значит, действие на организм будет серьезным. – Возбуждающим? – И это тоже. И за давлением нужно следить. Вы извините за слезы. Я вас напугала. Но скоро подействует лекарство. Мне станет лучше. – Это хорошо, – улыбнулась я, – тогда я себе сделаю. Подождете? Я быстренько. Виктория достала из сумки платок и пудреницу. Снова готовить кофе не пришлось – в турке как раз осталось на одну чашку. Я сунула кофе в микроволновку, чуть-чуть подождала и вернулась в комнату. Виктория уже взяла себя в руки. Сидела с прямой спиной, забросив ногу на ногу и обхватив колени руками. Встретила меня вежливой улыбкой. «Знать бы, чего ты хочешь, – мелькнула мысль, – а то гадать не хочется. Попробуем еще раз. Погнали». Бывают такие люди, которые иногда с трудом формулируют мысли в своих головах, и на словах едва доносят их до собеседника. Иногда это происходит во время стресса, но часто человек общается так с другими и без влияния какого-либо эмоционального всплеска. Я очень надеялась на то, что Виктория просто не может собраться с мыслями – от этого ее понять очень трудно. – Я закурю, вы не против? – спросила я. – Курите, – разрешила посетительница, – мне от запаха сигарет плохо не становится. Мама иногда тоже позволяет себе выкурить сигарету. Но это случается очень редко. Я подошла к окну, подтянулась на руках и села на подоконник. Сделала это специально, чтобы девушка поняла, что я хоть и детектив, но ничто человеческое мне не чуждо. – Давайте начнем сначала? – предложила я, разгоняя рукой сигаретный дым. Виктория кивнула. – Я к вам с такой серьезной проблемой шла, но сейчас сильно сомневаюсь в том, что сделала все правильно, – сказала она неуверенным тоном. – Но, если уж получилось с вами встретиться, значит, так тому и быть – расскажу. Вы же видели таблетки, которые я принимаю?