Ежедневник Бориса Васильевича оказал мне хорошую помощь – я переписала не только номер телефона бывшей пациентки клиники, но и ее адрес. И, как оказалось, не зря. Все утро я названивала на мобильник девушки, но трубка отвечала мне длинными монотонными гудками. Я просидела дома часов до двенадцати, предполагая самые разнообразные причины Настиного молчания. Находится на учебе (где – неизвестно, ни Елена, ни Борис Васильевич не знали, куда поступила Настя после окончания школы и учится ли она вообще), сидит на работе, а телефон забыла дома, спит до обеда… Наконец, уехала на лыжах кататься, а мобильник в раздевалке. Стоп. Я поняла, что ни одно из придуманных мною объяснений не подходит к реалиям нашей современной жизни. Да любой человек, забыв мобильный дома, скорее опоздает на учебу или работу, но вернется за телефоном. Прошли те времена, когда люди пользовались домашними или рабочими телефонными аппаратами. Сейчас мобильник – это вещь первой необходимости, сотовый есть даже у пятилетнего ребенка. Конечно, Настя вполне могла вести ночной образ жизни, до пяти утра зависать в клубе или еще где, а потом целый день отсыпаться, поставив телефон на беззвучку. Эта версия еще худо-бедно прокатит, но и мне порядком надоело сидеть без дела, раз за разом нажимая на одни и те же кнопки. Я дождалась, пока стрелка настенных часов замрет на цифре «12», и со спокойной совестью позвонила в службу такси. Если гора не идет к Магомету, Магомет поплетется к горе. Сейчас попросту приеду к Насте и спокойно поговорю с ней без предварительной договоренности. Дом девушки меня сразу порадовал. Если выбирать между опросом высокопоставленного лица и обычного человека, я, без сомнения, выберу второй вариант. Что поделаешь – не люблю всяких официальных персон, из них сведения выколачивать замучаешься, вспомнить хотя бы Бориса Васильевича. То ли дело простой работяга. Обожаю разговаривать с продавщицами в ларьках, например. Если подобная особа что-то знает – выложит все, самые последние сплетни, только, знай, слушай и запоминай. Меня не смущает излишняя эмоциональность торговок, я игнорирую простонародные словечки и их зачастую пошлые шутки. Борис Васильевич или Лена не произнесли ни единого вульгарного слова, но и ничего дельного от них я не добилась, будем смотреть правде в лицо. А судя по жилищу Казаковой, девушка она простая, общаться с ней будет куда легче. Настя обитала на первом этаже обычной блочной пятиэтажки, лифт в доме отсутствовал. Скорее всего, девушка все еще проживала с родителями. Почему-то я была уверена, что она не замужем. Чутью я своему, как уже говорила раньше, всегда доверяла, но каждый раз радовалась, если мои предположения подтверждались. Значит, и интуиция, и сообразительность у меня в порядке, а я этим всегда дорожила. Ум, смекалка и развитое шестое чувство – одни из моих самых полезных талантов. На дверной звонок я нажимала долго, но открывать мне не торопились. Может, я все-таки была права и Настя спокойно досматривает утренние сновидения? Увы, на этот раз моя способность предугадывать события меня подвела. Дверь все-таки отворили, но это была не Настя и даже не ее мама. Пожилая женщина, закутанная в теплый халат и пуховую шаль, скорее годилась Казаковой в бабушки. – Здравствуйте, – быстро представилась я, опасаясь, что старушка, увидев незнакомую женщину, не пожелает с ней разговаривать и захлопнет дверь прямо перед моим носом. – Частный детектив Татьяна Иванова, мне нужно поговорить с Анастасией Казаковой. Она ведь здесь проживает? – Настя со мной живет, – доброжелательно подтвердила женщина. – Она моя внучка. Только вы не сможете сегодня с ней пообщаться. В больнице она. – С ней что-то случилось? Настя заболела? – предчувствуя неладное, быстро спросила я. – Давно с ней случилось… Уж не знаю, за какие грехи наказание такое, врагу не пожелаешь. – Можно я пройду? – Я проскользнула в узкий коридор. – В дверях беседовать неудобно. – Да-да, конечно, – засуетилась женщина, и я немедленно прониклась к ней симпатией. Старушка была из тех людей, которые сразу располагают к себе, хотя ничего особенного вроде не говорят и не делают. Софья Петровна – так звали Настину бабушку – проводила меня на маленькую кухню и тут же поставила на плиту чайник. Обычный, не электрический. И еще извинялась передо мной, что в квартире холодно и плохо греют батареи, как будто это она была виновата в отсутствии нормального отопления. И старенькая хозяйка жилища, и крохотная, почти игрушечная, но опрятная кухонька вызывали едва ли не умиление. Никаким богатством и даже состоятельностью здесь и не пахло, но было видно, что Софья Петровна любит свой дом, ухаживает за ним и старается сделать его уютным и приятным для жизни. Скатерть чистая и красивая, подобранная со вкусом, на стенах – собственноручно связанные прихватки, каждая сделана с любовью и старательностью. Кухонные полотенца все отутюженные и с узором, на стене висит яркий натюрморт с радостными подсолнухами. Что и говорить, а мне бы комфортнее было жить в такой квартире, нежели в роскошных, но холодных и безликих апартаментах семьи Семиренко. – Настя Казакова училась в одной школе с Кариной и Сабриной Семиренко, ведь так? – уточнила я, отпив глоток ароматного зеленого чая из белой чашечки. – Настенька раньше учебу закончила, – кивнула Софья Петровна. – Без троек, на четверки и пятерки. Если б не болезнь эта злосчастная, поступила бы в художественное училище, она с детства рисовать любила. Подождите-ка… Старушка вдруг встала из-за стола и легко упорхнула в коридор, а спустя какие-то несколько минут вернулась, бережно сжимая в руках толстую синюю папку. – Вот, это Настенькины картины, – объяснила она. – Посмотрите, она очень талантливая у меня. Я открыла обложку и увидела пейзаж, выполненный акварелью. Легкие, прозрачные тона, но краски при этом яркие и живые. Ярко-синее небо, кое-где воздушные, пушистые облака, несколько деревянных домиков, затерявшихся в летнем васильковом поле. Вроде ничего грандиозного, а рисунок цеплял – даже я, не особый знаток живописи, оценила Настино произведение. Думаю, человек, способный создать такой этюд, и правда имеет неплохие способности к рисованию. Я просмотрела весь альбом, и не столько из вежливости – чтобы не обидеть хлебосольную хозяйку, – сколько из интереса. Настины картины отличались разнообразием. Некоторые она рисовала по фотографиям, как пояснила Софья Петровна, а некоторые были написаны с натуры. Имелось несколько портретов и натюрмортов, но пейзажи Настя, безусловно, любила больше. Почти все рисунки были выполнены акварелью, и только пара портретов – карандашом. В одном я узнала Софью Петровну – сходство было налицо. – Меня рисовала, – подтвердила пожилая женщина. – Руку набивала для поступления в художественное училище, там экзамены сложные. – Что же случилось с вашей внучкой? – Я осторожно отдала альбом хозяйке. – Как я понимаю, она не стала поступать в училище? – Все было хорошо до одиннадцатого класса, – вздохнула Софья Петровна. – Сначала Настя собиралась поступать в университет, а там полное школьное образование нужно, но потом передумала – поняла, что создана быть художником. Жалела, что не ушла из школы после девятого класса, как все делают, кто получает среднее образование, времени столько потеряла. Но потом смирилась и стала готовиться к экзаменам, в свободное время кубы всякие рисовала. Мне-то они совсем не нравились – пейзажи намного красивее, но на экзамене такие вот постановки странные. Она даже курсы посещала, сама на них зарабатывала. В выходные, когда ее одноклассницы в кино бегали да на дискотеки, листовки прохожим раздавала, все боялась, что кто-нибудь из школы узнает и издеваться над ней будут. А потом все и закончилось. Софья Петровна замолчала. Я терпеливо ждала продолжения рассказа. – У Насти тяжелая депрессия началась, – вздохнула старушка. – Я-то все время дома, сразу заметила, что с девочкой что-то не то творится. Рисование она совсем бросила, все время в компьютере сидела. Отец ее деньги выдавал нам на обучение и всякие вещи необходимые. Когда Настина мама умерла, он на другой женился. Настя тогда маленькая была совсем, три года ей исполнилось. У отца ее другая семья, вот он и откупался от ребенка деньгами, а Настя со мной жила. Конечно, могло быть и хуже – некоторые даже материально не помогают, а я Настеньку всегда больше всех любила, да и она меня тоже. Было видно, что Софье Петровне тяжело все это вспоминать, и я сидела тихо, не мешая ей выговориться. Человек, а особенно пожилой, не может все копить в себе, ему просто необходим собеседник, желательно малознакомый, который будет внимательно слушать и не перебивать. Можно сказать, нам обеим повезло – старушка нашла уши, которым можно поведать свою историю, а я получила источник разнообразной информации, из которой, я была уверена, смогу выделить что-то полезное для себя. – У Насти изменились привычки, – продолжала Софья Петровна. – Раньше она в основном за альбомом и рисунками сидела, а никакой физкультурой в жизни не занималась. Ей плохо это давалось – какие-нибудь нормативы в школе сдавать, а она последней всегда была, переживала, конечно, да и дразнили ее. Настя мне раньше все рассказывала, она говорила, что из-за этой несчастной физкультуры с ней никто не общался. Дети, знаете, они сейчас жестокие. Если человек чем-то отличается, скажем, рисует хорошо, так они найдут то, что у него не получается, и будут над ним издеваться. Так и с внучкой моей вышло. Рисование только ее спасало – бывало, классе в пятом придет с уроков зареванная, я ей альбом с красками подсуну, она начнет рисовать – и успокаивается. Я это давно поняла, и в дни, когда у них урок физкультуры, всегда на стол клала альбом с красками и кисточками. А в одиннадцатом классе она вдруг сама бегать по утрам решила. Мне сказала, что не хочет портить аттестат плохими оценками по физкультуре. Мне сразу надо было насторожиться – всю жизнь жила девочка без всяких этих пробежек, а тут внезапно вставать стала на полчаса раньше, не завтракала – мол, если поешь, бегать тяжело. Прибежит с улицы, схватит рюкзак, и бегом в школу – бабушка, опаздываю, я в школе поем. Вечером поздно возвращалась, и вместо ужина за рисование сядет – опять готовиться надо, ты мне оставь, я как рисунок сделаю, сама подогрею и поем. Настенька всегда любила мои блинчики, пирожки я часто пекла, ее любимые – с картошкой. Изысков на столе никогда не было, но я старалась вкусно готовить, и Настя не капризничала, ела все подряд. Меня успокаивало то, что ужин, который я в тарелке оставляла, она вроде ела и посуду даже за собой мыла. А потом я заметила, что черная школьная юбка на девочке болтается, хотя раньше Настя ее застегивала с трудом. Когда человека каждый день видишь, не сразу заметишь, что он меняется. Я Насте сказала – что-то ты худее стала, а она пожала плечами и рукой махнула, но как-то глаза у нее сразу изменились, даже радостными мне показались. Я не стала ее больше спрашивать, но в рюкзак специально клала бутерброды – чтоб если она дома не успевает поесть, перекусила в школе. Вечером смотрела – в ранце никаких бутербродов не было, съела, значит. Вот я и успокаивала себя этим. Софья Петровна тяжело вздохнула и затеребила край Настиного альбома. Я поняла, что близится печальная развязка всей этой истории. – Ну а потом ничего не замечать уже стало невозможно, – покачала головой старушка. – На Насте не только юбки все стали болтаться, уже и спортивные штаны слетали – она себе новые купила, по моде, чтобы ноги обтягивали. Знаете, Настенька всегда красивой была – фигура у нее, что называется, «кровь с молоком» – не толстая, нет, а именно красивая, женственная. Все при ней было – и грудь, и талия, и бедра, прямо картинка. Ножки красивые, а надела она эти штаны – и я чуть в обморок не упала. Под длинной юбкой-то не заметишь, она короткие не носила. А теперь ноги в спички какие-то превратились, не девушка молодая, а узница Освенцима! Лицо-то у нее с щечками, поэтому в глаза худоба так не бросается, ну, сами понимаете. Пробежки она свои забросила, теперь просыпалась по утрам с трудом, в школу я ее чуть ли не силком тащила. О рисовании и поступлении и речи не шло – она только приходила с занятий, и на кровать, в сон проваливалась. Я не выдержала и заставила Настю все мне рассказать. Она – в слезы сразу, но все выложила. Что в школе ей давно мальчик один из параллельного класса нравился, но он ее не замечал, и девушка у него была. Высокая и худая, моделью собиралась стать, она и в школу специальную ходила, где их учат на высоченных каблуках ходить, на диетах различных сидела. Вот Настя и решила такой же стать – думала, если похудеет, станет скелетом, то парень этот свою барышню бросит и на нее внимание обратит. Глупость, конечно, но как тут мозги влюбленной дурочке вправить? Без толку говорить, что хоть тысячу раз худей, не бросит он свою селедку. А Настя всерьез увлеклась этим похудением. Потом она призналась, что обманывала меня – в школе ничего не ела, только кофе в автомате покупала, и тот черный, без сахара. А ужин и бутерброды попросту в туалет выбрасывала, чтобы я ничего не заподозрила. Может, раз в неделю яблоко себе купит, и то ругает себя, что ест. Уж не знаю, сколько она так времени голодала и мучила себя бессмысленными пробежками. Я, как только весь этот ужас узнала, тут же ее отцу позвонила. Он, хоть дочь особо и не любил, все-таки забеспокоился – настоял на лечении. Настя уже на все была согласна, и в клинику сама, по своей воле легла. К счастью, врач попался хороший – Антон Николаевич. Я с ним разговаривала, он и название Настиной болезни сказал, нервное это… Извините, слово забыла, новое оно, я такое раньше не слышала. – Анорексия, – тихо подсказала я. – Вот-вот, – подтвердила Софья Петровна. – Я не могла часто к Настеньке ездить в больницу, возраст уже, да и здоровье не то – в автобусах с двумя пересадками трястись. Но старалась почаще у нее бывать, краски ей с карандашами возила, фрукты покупала, чтобы она могла что-то вкусное там есть. Настю бесплатно лечили, но на самом деле, если б ее отец деньгами не помогал, не знаю, как бы мы справились. Там куча лекарств разных требовалась, смеси питательные, потому что врач сказал, состояние у Насти тяжелое, критическое. Она долго лежала – почти три месяца. Школу из-за болезни не смогла окончить, но благодаря Антону Николаевичу выздоровела. Хотя, как оказалось, рано я радовалась. – Настя снова из-за анорексии в больнице? – догадалась я. Софья Петровна горестно кивнула. – Меня Антон Николаевич предупреждал, что эта болезнь вернуться может. Мол, мозг человека – штука сложная, до конца не исследованная, поэтому психические заболевания намного тяжелее лечить, чем другие. Если при остром аппендиците делают операцию и человек возвращается к нормальной жизни, то психические болезни могут снова вернуться, и неизвестно, чем все это закончится. Если один раз повезло, это не значит, что и в следующий раз все обойдется. Я до смерти боялась повторения этой заразы, но вроде Настя за ум взялась, на работу устроилась, голодовками больше не занималась. Как раньше она, правда, не стала, внешне, я имею в виду, но и пугалом уже не выглядела. И вот – непонятно почему, все снова… Хотя и несколько лет прошло, а нет, никогда не знаешь, когда беда придет. – Что же произошло? – заинтригованно спросила я. – Снова несчастная любовь? – Нет, никакая не любовь, – вздохнула Софья Петровна. – Настя в магазине работала, одежду молодежную продавала. Я не хотела, чтобы она продавцом была – не ее это, она же художница, а не торгашка. Продавцов сейчас много, но они все наглые, только бы обмануть человека и денег побольше получить. А Настя моя не такая, она натура тонкая, ранимая, этот жестокий мир ее и сгубил. Я видела, что ей не нравится работа – она приходила грустная, но опять ничего не рассказывала, просто ссылалась на усталость. Конечно, сидеть в магазине почти без выходных, с десяти утра и до позднего вечера – как тут не устанешь. Я радовалась только одному – что рисование девочка все же не бросила. Если выдавался выходной – то за акварель садилась. Хоть и называла это «баловством». Я только потом узнала, что сменщица Насти – девчонка нечестная, воровка. Она Настю обманула и подставила, да так, что моя внучка виноватой оказалась, но ничего начальнице доказать не смогла. С нее потребовали огромную сумму денег, пригрозили, что если не выплатит – в тюрьму на десять лет посадят. Настя не знала, что делать, все в себе держала. А потом от отчаяния каких-то таблеток наглоталась, покончить жизнь самоубийством хотела. К счастью, ничего у нее не получилось – я «Скорую» вызвала, ее увезли в больницу, там откачали. Но после этого Настя снова перестала есть – наверно, решила, раз быстро умереть не вышло, так заморит себя голодом, как тогда. Я сразу поняла, что у нее на уме, и позвонила тому врачу, который ее на ноги поставил. Антон Николаевич сразу велел в больницу Настю класть – сказал, что если человек начинает повторно голодать, у него сердце не выдерживает, и смерть сразу наступает. Я перепугалась, хоть Настя и кричала на меня, умоляла не класть ее в больницу – мол, жить ей незачем, дайте умереть спокойно. В общем, с помощью ее отца мы чуть ли не силком ее в лечебницу доставили. Страшно рассказывать, что тогда было – Настю вообще хотели в палату для буйных поместить. – Давно это было? – спросила я. – Пять дней назад, – вздохнула Софья Петровна. – Я приезжаю к ней через день, но она только умоляет меня забрать ее домой. А недавно вообще выдала – мол, в больнице какие-то ужасы творятся, чуть ли не маньяк орудует. Что ее убить пытаются, вроде то отравить, то таблетки пить заставляют, от которых люди с ума сходят. Я хотела с Антоном Николаевичем поговорить, но, как назло, его в больнице нет – то ли командировка, то ли отпуск вынужденный, я точно не поняла. Они там, знаете, скрытные все, и врачи, и медсестры. Ничего толком не объясняют, с посетителями не разговаривают. Я сперва думала, что Настя все это просто так говорит, чтобы я ее забрала. Но когда я вчера к ней приехала, то, знаете, сама перепугалась. Настя со мной разговаривала какими-то странными фразами, то ли бредила, то ли еще что. Ходит она теперь с трудом, как пьяная, и все твердит, что тут смерть бродит и больных забирает. И что она не хочет умереть такой страшной смертью. Я смотрю на нее – а в глазах у Насти ужас, причем не человеческий, а какой-то дикий, животный. Мне самой чуть плохо не стало, я уже думала и правда забрать ее от греха подальше, но врач, которая вместо Антона Николаевича, не разрешает. Говорит, что лечение Настя еще не прошла. И еще… мне эта женщина, врач новая, совсем не понравилась. Вроде молодая довольно, красивая даже, но глаза – холодные, злые. Как… как у Снежной королевы. Знаете, сказка такая детская, да знаете, конечно, что я говорю. Помню, Настенька, когда маленькая была, мультик этот очень любила. И я с ней смотрела, до сих пор в памяти осталось, какую там Снежную королеву сделали – красивую, но злую, колкую, бессердечную. Пустую, без души. И докторша эта – тоже без души. Я очень боюсь за Настю. За что убивать мою девочку, она же зла никому не сделала! Но люди пошли жестокие, могут и просто так человека на тот свет отправить… Вдруг она Насте что-нибудь жуткое подмешивает? Таблетки какие-нибудь, от которых с человеком, страшно подумать что произойти может. А… вы ведь детектив, да? Может, поможете мне Настеньку домой забрать? Софья Петровна с надеждой посмотрела на меня. Стало как-то не по себе. Ясное дело, женщина, пожалуй, всяких фильмов детективных насмотрелась из разряда, где добрый и всемогущий товарищ полицейский волшебным образом спасает невиновных и наказывает преступников. Хорошие живут и добра наживают, плохие в тюрьме срок мотают. И как ей объяснить, что нет у меня волшебной палочки, чтобы мигом во всем разобраться, достать доказательства и быстренько вызволить из странной больницы ее внучку? – Софья Петровна, я взялась за это расследование и сделаю все, что в моих силах, – заверила я несчастную пенсионерку. – Но вы сами понимаете, что пока у меня нет доказательств, и я не могу заявить, мол, врач пытается отправить Настю на тот свет, потому что ее бабушка подозревает такое. Я постараюсь обезопасить вашу внучку любыми доступными мне способами. – Татьяна, вы мне сразу понравились, – вдруг призналась старушка. – Вот вошли вы, и я поняла, вы не обычный детектив, которому наплевать на людей. Помогите Настеньке, очень вас прошу. Вы же видели ее рисунки, она правда очень талантливая и замечательная, ей жить да жить! Нельзя допустить, чтобы она, такая юная, хрупкая и ранимая, умерла или сошла с ума. Она ведь может стать великой художницей, ее картины в музеях будут висеть, понимаете? Я не стала объяснять наивной пенсионерке, что не всегда судьба бывает справедливой и к самым лучшим и гениальным людям. В конце концов, я не зверь какой, чтобы лишать человека последней надежды. Про себя могу сказать одно: если я берусь за работу, то выполняю ее максимально результативно и качественно. Да, расследование развивается не так, как я предполагала, но и моя голова на мои плечах не только для красоты. Я уже успела составить дальнейший план своих действий, и единственное, что сейчас требуется, – это помощь Кирьянова. Глава 5 Чтобы не терять драгоценное время впустую, я позвонила Кире, едва покинув гостеприимный дом Софьи Петровны. Трубку подполковник взял практически сразу после первого гудка. – Володь, ты на работе? – без церемонных приветствий сразу перешла к делу я. – Тань, я ж тебе говорил, у меня отпуск, – напомнил Киря. – Я пока дома, к вечеру только Светка попросила Аню из садика забрать. – Нужно поговорить, – заявила я. – Где пересечемся? Могу к тебе домой заехать. Кирьянов тут же предложил встретиться в кафе неподалеку от центра города. Мол, не привык обсуждать служебные дела дома. Киря еще с давнишних времен нашего знакомства четко разграничивал понятия «дом» и «работа» и всегда оставался верен своему принципу. Я не возражала – мне-то было все равно, куда ехать, я предпочитала пользоваться такси и ненавидела автобусы и маршрутки. Спустя час мы уже сидели за маленьким столиком у окна недорогой кофейни. Без всякого удовольствия я отпивала черный кофе – и почему ни в одном заведении его не умеют готовить как следует? Киря заказал зеленый чай с корицей. – Помнишь, ты мне обещал помочь с поддельными документами? – произнесла я. – Как быстро сможешь сделать левый паспорт и все необходимое? – Да хоть завтра, не вопрос, – кивнул подполковник. – Как, кстати, продвигается дело младшей Семиренко? Ты ведь им сейчас занимаешься? – Пока ничего существенного. – Я коротко ввела приятеля в курс дела. – Если все то, что происходит в лечебнице, не вымысел запуганных больных и их родственников, мне нужно попасть туда как можно скорее. Не важно кем – хоть пациенткой, хоть санитаркой. Судя по рассказу бабушки Насти Казаковой, девчонке угрожает серьезная опасность. В любом случае надо все проверить, а заодно присмотреть за Анастасией. – Тогда лучше соорудить тебе психическое заболевание, – решил Кирьянов. – Я навел справки, с каким диагнозом кладут в то отделение, где лежала Семиренко. Там же сейчас находится и Настя, как я понял по твоему рассказу. – Да, Софья Петровна упоминала номер отделения, все совпадает. Можешь детально узнать, какие точно психические расстройства они лечат? Идеальным было бы записать меня в анорексички, но в это ни один врач, ни одна самая бестолковая санитарка не поверят, – заявила я с гордостью. Слава богу, узницу концлагеря я даже отдаленно не напоминаю – у меня прекрасная спортивная фигура, и при этом я могу есть все подряд и не поправляться. – Первое, что приходит на ум, – это депрессия, – покачал головой Киря. – Вот что мы с тобой сделаем. Будешь у нас супругой Мельникова – назначу Андрюху твоим мужем, он будет тебя навещать, через него держим связь. Алкоголизм и наркомания сразу отпадают – мало того, у тебя сразу кровь проверят, и подстава тут же выплывет. А кроме того, пациентам с наркологией и суицидом запрещено покидать стены больницы, тогда как больным с анорексией и депрессией прогулки даже показаны. Естественно, в сопровождении близких родственников. – А, ясно, – кивнула я. – То есть отношения парень-девушка не прокатят, нужен штамп в паспорте? – Именно. Свидания – только с кровными родственниками, матерью или отцом, и с супругом или супругой. Никаких друзей-подруг, двоюродных сестер и иже с ними. Андрюхе-то по барабану, жены у него нет, ревновать никто не будет. Да и выбора у него тоже нет – скажу муж, будет мужем. – Как будто я уродина какая и жениться на мне никто не захочет, – фыркнула я. С Андреем Мельниковым мы вместе учились, списывали друг у друга конспекты да ходили вместе в студенческую столовую, однако этим наши отношения ограничивались. Почему-то ничего, кроме дружбы – мы это оба понимали, – между нами быть никогда не могло. Со стороны это, может, и странно – он не женат и никогда не был, я не замужем. Но отсутствие второй половинки – не повод связывать свою жизнь с таким же свободным одиночкой. После окончания академии права я пыталась какое-то время работать в прокуратуре, но продержалась там недолго. Хоть головой об стену бейте, а не могу действовать по чьей-то указке, я привыкла полагаться только на свой ум и, если надо, интуицию. После пары скандалов с начальством я поняла, что с меня хватит, и на свой страх и риск отправилась в «вольное плавание», взяв лицензию частного детектива. И, как показала моя дальнейшая жизнь, не прогадала. Ни разу в жизни я не пожалела о том, что написала тогда заявление об уходе – частенько от клиентов отбоя не было, а число распутанных мною дел перевалило за… не ошибиться бы? – думаю, насчитается порядка трех сотен, не меньше! Андрей же спокойно работал в прокуратуре, и его такая деятельность полностью устраивала. Я не могу его упрекнуть в недостатке самостоятельности или неумении брать инициативу в собственные руки. Что вы, Мельников – отличный следователь, спокойный, рассудительный, за все время нашего общения я ни разу не видела его взбешенным и даже расстроенным. Иногда я открыто завидовала его крепкой нервной системе. Со стороны может показаться, что Андрюха – пофигист, каких свет не видывал, но это мнение ошибочно. Мой однокурсник просто с детства ко всему относится спокойно и принимает жизнь такой, какая она есть. Наверно, из него вышел бы неплохой дзен-буддист – что толку переживать из-за проблемы? Если можно ее разрешить, так разрешай, а нельзя – от эмоций и нервных срывов она все равно никуда не исчезнет. К тому же Андрей находил общий язык практически с любым человеком, и работать под чьим-то подчинением было для него оптимальным вариантом. Никто из нас не прав и не виноват – просто мы разные люди, решающие вопросы своими собственными методами. – Короче говоря, идея такова, – подытожил Кирьянов. – Мельников любит свою жену, у которой налицо депрессивный синдром. Ты какие-нибудь успокоительные дома держишь? – Ну валерьянка, как у любого человека, есть, – припомнила я. – А еще где-то валяются таблетки, забыла название. Помнишь дело Семена Возницкого? Я тогда никак не могла факты сопоставить, сутками кофе глушила и соображала. После этого у меня бессонница дня три была, вот не выдержала и купила в аптеке пилюли. – Вот найди, посмотри название, – велел Володя. – Бессонница тоже пойдет до кучи. Придумаешь себе причину нервного расстройства, сочини что-нибудь про родственников седьмого колена, у которых был маниакально-депрессивный психоз, ну, поройся в справочниках, что-нибудь найдешь. Осталось каким-то образом приплести сюда анорексию. – Элементарно, Ватсон, – хмыкнула я. – На фоне депрессии может возникнуть что угодно, в том числе и отказ от еды. Ну на худой конец – если мне не поверят, что я ничего не ем, – подойдет и булимия. Я рылась по всяким форумам и сайтам, зараза пакостная, но распространенная. Полно больных – в основном, конечно, девушки и женщины. – А, это искусственное вызывание рвоты? – проявил эрудицию подполковник. – Вообще, значение слова «булимия» – «волчий голод», – задавила интеллектом я приятеля. Не зря же кучу справочников и электронных ресурсов перелопатила! – Чаще всего это форма заболевания, в которую перетекает анорексия, хотя и не всегда. Страдающая булимией женщина озабочена своим внешним видом, то есть всегда хочет похудеть, но с диет срывается. Происходит это крайне жутким образом – когда никого дома нет, больная пожирает все, что попадается под руку, – это может быть кастрюля макарон, тарелка картошки, пирог с мясом, сладкий торт, банка каких-нибудь разносолов… Чувствуешь разницу с поведением человека, который просто любит вкусно покушать? Подполковник сам считал себя если не гурманом, то ценителем вкусной еды. На праздничных застольях он ел много и ни капли не переживал по этому поводу, да и зачем, если вкусно? – Скажем, на Новый год ты спокойно съешь порцию оливье, крабового салата или что-то в этом роде, затем наступает очередь горячего – мяса, ну жареной картошки. И в конце – торт. «Наполеон» вроде твой любимый? А при булимии подобной последовательности не существует. Человек сметает все, что найдет, совершенно не заботясь о сочетании продуктов. Сладкое, соленое, горькое, кислое, мучное, овощное… А потом, естественно, наступает чувство вины и злобы на себя, вдобавок ко всему – страх потолстеть. И какой выход находит для себя наша героиня? Правильно, два пальца в рот – и все в порядке, можно заново начинать есть! – Гм, что-то мне чая больше не хочется, – скривился Киря. – Какой-то бессмысленный перевод продуктов, честное слово.