Она замолчала; суровая складка пролегла у ее губ. Наконец проговорила, допивая кофе: – Мне пора домой. Эрику охватила паника – так много о чем ей еще хотелось расспросить, так много всего нужно было узнать… О большом и малом – о деталях, событиях, эмоциях… Этого краткого разговора явно недостаточно, чтобы вдохнуть жизнь в ее рассказ. Однако Эрика понимала, что если давить на Хелену, это скорее даст противоположный эффект. Если же она решит пока довольствоваться тем, что получила, будет больше шансов, что Хелена согласится на новые встречи. Так что она заставила себя радостно улыбнуться. – Само собой! Я так рада, что ты нашла время поговорить со мной… Можно задать тебе последний вопрос? – Снова покосилась на свой телефон, дабы убедиться, что запись все еще идет. – Хорошо, – нехотя ответила Хелена, и Эрика почувствовала, что в мыслях та уже за порогом дома. Из всех вопросов, которые мечтала задать Эрика, один был самым важным. – Почему вы признались? – спросила она. Повисла томительная пауза. Хелена неподвижно сидела у стола, но Эрика буквально видела, как проносятся мысли у нее в голове. В конце концов последовал долгий выдох – словно напряжение тридцати лет в один миг отпустило ее. Взглянув в глаза Эрике, Хелена тихо произнесла: – Чтобы быть вместе. И дать понять нашим родителям, чтобы те катились на все четыре стороны. * * * – А сейчас шкоты домой! – крикнул Билл, перекрикивая ветер. Карим изо всех сил старался понять его. У Билла была тенденция начинать по-английски, но потом все равно соскальзывать на шведский. Однако некоторые слова уже начали откладываться – он знал, что «шкоты домой» означает, что нужно потянуть за веревку, привязанную к парусу. Он тянул, пока Билл не кивнул в знак одобрения. Аднан завопил в голос, когда яхта накренилась, и судорожно вцепился в борт. После того как все они выходили в море по одному в небольшой яхте с Биллом, теперь все сидели в большой белой яхте, которую Билл называл «Самба». Поначалу они смотрели на нее с подозрением, увидев, что она полностью открыта сзади, но Билл заверил их, что яхта не будет черпать воду. Судя по всему, ее специально разработали для инвалидов, чтобы им легче было взбираться на борт, если они окажутся в воде. Впрочем, уже одно это объяснение вызвало у Карима тревогу. Если все так надежно, зачем тогда залезать на нее из воды? – Ничего страшного! Don’t worry! – кричал Билл Аднану, широко улыбаясь и кивая. Аднан скептически смотрел на улыбку Билла и еще крепче цеплялся за борт. – It should lean, than it goes better in the water, – сказал тот, продолжая кивать. – Она должна накрениться, так надо. Ветер заглушил часть его слов, но они поняли общий смысл. Как странно… Подумать только, если б все так рассуждали, когда водят машину… Карим по-прежнему сомневался в разумности проекта. Но энтузиазм Билла заражал их, так что он и остальные готовы были продолжать в надежде, что все получится. К тому же тренировки прерывали однообразное течение дней в центре. Если б только отпустил страх, возникавший каждый раз, когда они ступали на борт… Он заставил себя дышать ровно и в пятый раз проверил, что все ремни на спасательном жилете застегнуты как положено. – Заводи! – закричал Билл, и все в недоумении переглянулись. Почему Билл хотел, чтобы они стали кого-то куда-то заводить? Тот махал руками и кричал: – Turn! Turn! Ибрагим, стоявший у руля, со всей силы отвернул его вправо, отчего всех их кинуло на левый борт. Гик пронесся над их головами, они едва успели присесть. Билл сам чуть не вывалился за борт, но в последнюю секунду умудрился за что-то ухватиться. – Проклятье! Тысяча чертей! – выругался он. Эти слова все прекрасно поняли. Ругательства стали первыми словами, которые сирийцы выучили по-шведски. «Чертовы иммигранты», – слышали они, едва прибыв на вокзал. – Sorry, sorry! – крикнул Ибрагим, отбрасывая от себя штурвал, словно ядовитую кобру. Билл кинулся в заднюю часть яхты, продолжая ругаться. Схватил штурвал и, когда яхта снова выровнялась, перевел дух. Потом широко улыбнулся. – Все в порядке, ребята! Don’t worry! Nothing compares to the storm when I crossed the Biscaya[38]. Он весело присвистнул, а Карим еще раз проверил, хорошо ли застегнут спасательный жилет. * * * Анника заглянула в кабинет. – Бертиль, тут какой-то человек настаивает на том, чтобы переговорить лично с тобой. Скрытый номер, голос звучит очень странно… Что скажешь? Переключить его на тебя? – Ну да, переключи, – со вздохом ответил Мелльберг. – Наверняка какой-нибудь рекламщик, который надеется втюхать мне что-нибудь жизненно необходимое, но меня-то так просто не проведешь… Он почесал Эрнста за ушком, ожидая, когда загорится лампочка на телефонном аппарате. Когда та загорелась, ответил важным голосом: – Алло! Уж что-что, а справляться с телефонными торговцами он умеет. Однако человек на другом конце провода не собирался ничего продавать. Измененный голос поначалу вызвал у Бертиля подозрения, но сами сведения были, вне всяких сомнений, сенсационными. Выпрямившись на стуле, он напряженно слушал. Эрнст заметил изменения в его настроении – поднял голову и навострил уши. Прежде чем Мелльберг успел задать контрольные вопросы, раздался щелчок – звонивший бросил трубку. Бертиль почесал голову. Информация, которую он только что получил, и впрямь обостряла ситуацию и давала делу совершенно новый оборот. Он уже протянул было руку к телефону, чтобы позвонить Патрику, но потом отдернул ее. Все остальные члены оперативной группы заняты обыском на хуторе Бергов. События такого уровня требуют участия человека, занимающего начальственный пост. Лучше он во всем разберется сам. Если потом на него обрушится благодарность общественности за то, что он единолично раскрыл дело, то что ж – такие вещи приходится принимать на себя, когда руководишь другими и регулярно оказываешься в свете прожекторов. Кроме того, это будет справедливо – воздать честь тому, кто достоин почестей, ведь именно он – мозг и сердце участка Танумсхеде, и он раскроет это запутанное дело… Бертиль встал из-за стола, и Эрнст с надеждой приподнял голову. – Мне жаль, старина, – проговорил Мелльберг, – но сегодня тебе придется остаться дома. Меня ждут важные дела. Игнорируя поскуливание Эрнста – жалобные звуки, которые стал издавать пес, поняв, что его не возьмут с собой, – Бертиль поспешно покинул кабинет. – Я тут съезжу ненадолго, – сказал он, проходя мимо Анники, сидевшей за стойкой. – По какому делу был звонок? – спросила та. Мелльберг чуть не застонал вслух. Какая мука работать с сотрудниками, которые постоянно суют нос не в свое дело! Никакого уважение к вышестоящим! – Э, всего лишь назойливый телефонный торговец. Как я и думал. Анника с подозрением покосилась на шефа, однако у него хватило ума не посвящать ее в свои планы. Не успеет он и глазом моргнуть, как она позвонит Хедстрёму, который наверняка станет настаивать на своем участии. Власть опьяняет, это Мелльберг выучил за долгие годы службы – все время приходится отбиваться от попыток молодых коллег обойти его, едва только запахнет успехом и славой. Трагично. Выйдя на жару, он зафыркал. Такая тропическая жара – нечеловеческое испытание. Должно быть, все дело в этом самом парниковом эффекте. «Если так будет продолжаться, то можно с таким же успехом переехать в Испанию», – подумал Бертиль. Впрочем, зиму он тоже недолюбливал. Ему ближе всего весна и осень. Хотя… дождливая шведская осень тоже небольшое удовольствие, если подумать. Вот весна – это приятно. Особенно если она солнечная, а не холодная и ветреная, как в последние годы. Мелльберг буквально оторопел, когда втиснулся в полицейскую машину. С тем идиотом, который оставил ее на солнце, у него еще будет отдельный разговор. Внутри было как в бане, и он поспешил включить кондиционер. Однако температура снизилась лишь к тому моменту, как Бертиль подъехал к центру для беженцев – за это время его рубашка насквозь промокла от пота. О своем приезде он заранее сообщать не стал – не будучи лично знаком с заведующим, опасался, что тот расскажет кому не надо о приезде полиции. Такие дела лучше делать без предупреждения. Вот почему в старые добрые времена проводили ночные облавы – чтобы максимально использовать эффект внезапности. Подойдя к зданию администрации, Мелльберг дернул ручку двери. Внутри царила блаженная прохлада. Он тщательно вытер правую руку о брюки, прежде чем протянуть ее для рукопожатия. – Добрый день, Бертиль Мелльберг из полицейского участка Танумсхеде. – Добрый день, я – Рольф, заведующий центром. Чем мы заслужили такую честь? Он смотрел на Мелльберга с тревогой во взгляде. Тот потянул время, дав ему немного вспотеть, – и не потому, что у него были на это причины; просто жаль было упускать такую возможность. – Мне нужен доступ к одной из ваших квартир. – Так-так, – проговорил Рольф, замирая на месте. – К какой? И почему? – Кто живет в самом последнем доме? Ближе к морю? – Карим и его семья. – Карим? Что тебе о нем известно? – Мелльберг скрестил руки на груди. – Ну он из Сирии, приехал сюда пару месяцев назад с женой и маленькими детьми. Журналист, спокойный, тихий… А что? – Так это он участвовал в понедельник в поисках пропавшей девочки? – Да, кажется… – Рольф наморщил лоб. – Да, это был он. А в чем дело? – Он тоже сложил руки на груди. – Я должен осмотреть его дом, – заявил Бертиль. – Я не уверен, что могу разрешить это, – проговорил Рольф, но в его голосе звучали сомнения. Мелльберг решил рискнуть – он знал, что большинство шведов не в курсе своих прав. – Это государственное учреждение, так что мы имеем право на доступ к этим помещениям.