– Ведьмак, можешь на минутку заглянуть? – Конечно. Волшебница прислонилась спиной к двери одной из более-менее обставленных комнат, в которой поместили страдающего трубадура. Ведьмак подошел, молча взглянул. Он видел ее левое плечо, немного более высокое, чем правое. Нос, немного длинноватый. Губы, немного узковатые. Подбородок, скошенный чуть больше, чем следовало бы. Брови, не очень правильные. Глаза… Он видел слишком много деталей. И совершенно напрасно. – Что с Лютиком? – Ты сомневаешься в моих способностях? Он продолжал смотреть. У нее была фигура двадцатилетней девушки, хотя ее истинного возраста он предпочитал не угадывать. Двигалась она с естественной, непринужденной грацией. Нет, невозможно было угадать, какой она была раньше, что в ней исправили. Он перестал об этом думать, не было смысла. – Твой талантливый друг будет здоров, – сказала она. – Его вокальные способности восстановятся. – Я благодарен тебе, Йеннифэр. – У тебя еще будет оказия это доказать, – улыбнулась она. – К нему можно? Она чуть помедлила, глядя на него со странной улыбкой и постукивая пальцами по дверной раме. – Конечно. Входи. Медальон на шее ведьмака начал резко, ритмично дрожать. В центре пола лежал светившийся молочной белизной стеклянный шар размером с небольшой арбуз. Шар отмечал середину девятилучевой звезды, точнейшим образом вырисованной и касающейся лучами углов и стен комнаты. В звезду была вписана нарисованная красная пентаграмма. Концы пентаграммы были обозначены черными свечами, укрепленными в подсвечниках странной формы. Черные свечи горели также в изголовье постели, на которой лежал укрытый овечьими шкурами Лютик. Поэт дышал спокойно, уже не стонал и не хрипел, с его лица сбежала гримаса боли, теперь ее сменила блаженная улыбка идиота. – Он спит, – сказала Йеннифэр. – И видит сон. Геральт присмотрелся к изображениям, начертанным на полу. Ощущалась заключенная в них магия, но он знал, что это была магия дремлющая, неразбуженная. Она была все равно что дыхание спящего льва, но в ней ощущался и скрытый до поры до времени львиный рык. – Что это, Йеннифэр? – Ловушка. – На кого? – В данный момент на тебя. – Волшебница повернула ключ в замке, покрутила его в руке. Ключ исчез. – Итак, меня поймали, – холодно сказал он. – И что дальше? Начнешь покушаться на мою невинность? – Не льсти себе. – Йеннифэр присела на край кровати. Лютик, все еще кретински улыбаясь, тихо застонал. Это, несомненно, был стон блаженства. – В чем дело, Йеннифэр? Если это игра, я не знаю правил. – Я говорила, – начала она, – что всегда получаю то, чего хочу. Так уж случилось, что я захотела иметь то, чем владеет Лютик. Я заберу это у него, и мы расстанемся. Не бойся, я не причиню ему вреда… – То, что ты устроила на полу, – прервал Геральт, – служит приманкой для демонов. Там, где вызывают демонов, всегда кому-то приносят вред. Я не допущу этого. – …у него волос с головы не упадет, – продолжала чародейка, не обращая никакого внимания на его слова. – Голосок у него станет еще красивее, и он будет весьма доволен, даже счастлив. Все мы будем счастливы. И расстанемся без сожаления, но и без обиды. – Ах, Виргиния, – застонал Лютик, не открывая глаз. – Прелестны твои груди, нежнее лебединого пуха… Виргиния… – Спятил, что ли? Бредит? – Он видит сон, – усмехнулась Йеннифэр. – Его мечта сбывается во сне. Я прозондировала его мозг до самого дна. Не очень-то много там оказалось. Чуточку хлама, несколько желаний, уйма поэзии. Ну да не в том дело. Печать, которой была запечатана бутылка с джинном, Геральт. Я знаю, что она не у трубадура, а у тебя. Попрошу отдать ее мне. – Зачем она тебе? – Ну, как бы тебе сказать? – Волшебница кокетливо улыбнулась. – Может, так: не твое это дело, ведьмак. Такой ответ устроит? – Нет, – тоже улыбнулся Геральт. – Не устроит. Но не бичуй себя за это, Йеннифэр. Меня нелегко удовлетворить. До сих пор это удавалось только лицам более чем среднего уровня. – Жаль. Стало быть, так и останешься неудовлетворенным. Что делать. Изволь печать. И не ухмыляйся так. Это не идет ни к твоей красоте, ни к твоей прическе. Если ты еще не заметил, то знай, что именно сейчас начала исполняться благодарность, которой ты мне обязан. Печать – первый взнос за голос певуна. – Гляжу, ты разбросала цену на множество взносов, – холодно проговорил он. – Хорошо. Этого можно было ожидать, и я ожидал. Но пусть это будет честная торговля, Йеннифэр. Я купил твою помощь, и я заплачу. Она скривила губы в улыбке, но ее фиалковые глаза оставались холодными. – Уж в этом-то, ведьмак, не сомневайся. – Я, – повторил он, – а не Лютик. Я забираю его отсюда в безопасное место. Сделав это, вернусь, выплачу второй взнос и последующие. Что же касается первого… – Он сунул руку в секретный кармашек на поясе, достал латунную печать со знаком звезды и ломаного креста. – Пожалуйста. Но не как первый взнос. Прими это от ведьмака как знак благодарности за то, что хоть и расчетливо, но ты отнеслась к нему доброжелательней, нежели это сделало бы большинство твоей братии. Прими это как доказательство доброй воли, призванное убедить тебя, что, позаботившись о безопасности друга, я вернусь сюда, чтобы расплатиться. Я не заметил скорпиона в цветах, Йеннифэр. И готов расплачиваться за свою невнимательность. – Прекрасная речь. – Колдунья скрестила руки на груди. – Трогательная и патетическая. Жаль только, напрасная. Лютик мне нужен и останется здесь. – Он уже однажды столкнулся с тем, кого ты намерена сюда приволочь. – Геральт указал на изображения на полу. – Когда ты закончишь и притащишь сюда джинна, то независимо от твоих обещаний Лютик пострадает, возможно, еще больше. Ведь тебя интересует то существо из бутылки, верно? Ты намерена завладеть им, заставить служить себе? Не отвечай, я знаю, плевать мне на это. Делай что хочешь, притащи хоть десяток демонов. Но без Лютика. Если ты подставишь Лютика, это уже не будет честной сделкой, Йеннифэр, и ты не имеешь права за таковую требовать платы. Я не допущу… – Он осекся. – Меня интересовало, когда же ты наконец почувствуешь, – хихикнула чародейка. Геральт напрягся, собрал в кулак всю свою волю, до боли стиснув зубы. Не помогло. Его словно парализовало, он вдруг превратился в каменную статую, во вкопанный в землю столб. Не мог шевельнуть даже пальцем в башмаке. – Я знала, что ты сумеешь отразить чары, брошенные открыто, – сказала Йеннифэр. – Знала также, что, прежде чем что-либо предпринять, ты постараешься расположить меня к себе красноречием. Ты болтал, а нависший над тобой заговор действовал и понемногу ломал тебя. Теперь ты можешь только говорить. Но тебе уже нет нужды мне нравиться. Я знаю, ты красноречив. И не надо продолжать, это только снизит эффект! – Хиреадан… – с трудом проговорил он, все еще пытаясь бороться с магическим параличом. – Хиреадан поймет, что ты что-то замышляешь. Сообразит быстро, заподозрит в любой момент, потому что не доверяет тебе. Он не доверял с самого начала… Чародейка повела рукой. Стены комнаты затуманились и окрасились однообразным мутно-серым тоном. Исчезли двери, исчезли окна, исчезли даже пыльные занавески и засиженные мухами картинки на стенах. – Ну и что, если Хиреадан сообразит? – зловеще поморщилась она. – Помчится на помощь? Сквозь мой барьер не пройдет никто. Но, уверяю тебя, Хиреадан никуда не побежит, не сделает ничего мне во вред. Ничего. Он очарован мною. Нет, дело не в чернокнижии, я не привораживала его. Обычная химия организма. Он влюбился в меня, дурень. Ты не знал? Он даже хотел вызвать Бо на поединок, представляешь? Эльф, а ревнивый. Такое встречается редко. Геральт, я не случайно выбрала этот дом. – Бо Берран, Хиреадан, Эррдиль, Лютик. Действительно, ты идешь к цели самым прямым путем. Но мною, Йеннифэр, не воспользуешься. – Воспользуюсь, воспользуюсь. – Чародейка встала с кровати, подошла, старательно обходя начертанные на полу знаки. – Я же сказала, ты мне кое-что должен за излечение поэта. Так, мелочь, небольшую услугу. После того, что я сейчас собираюсь проделать, я сразу же исчезну из Ринды, а у меня в этом городишке еще есть кое-какие… неоплаченные долги, назовем это так. Некоторым людям я тут кое-что пообещала, а я всегда выполняю обещания. Однако поскольку сама я не успею, ты исполнишь мои обещания за меня. Он боролся, боролся изо всех сил. Напрасно. – Не дергайся, ведьмак, – ехидно усмехнулась она. – Впустую. У тебя сильная воля и хорошая сопротивляемость магии, но со мной и моими заклинаниями ты помериться не в состоянии. И не ломай комедию. Не пытайся покорить меня демонстрацией своей несгибаемой и гордой мужественности. Ты только самому себе кажешься несгибаемым и гордым. Ради друга ты сделал бы все и без чар, заплатил бы любую цену, вылизал бы мне туфли. А может, и еще кое-что, если б мне вдруг вздумалось повеселиться. Он молчал. Йеннифэр стояла, усмехаясь и поигрывая пришпиленной к бархотке обсидиановой звездой, искрящейся бриллиантами. – Уже в спальне Бо, – продолжала она, – перекинувшись с тобой несколькими словами, я поняла, кто ты такой. И знала, какой монетой взять с тебя плату. Рассчитаться за меня в Ринде мог бы любой, например, тот же Хиреадан. Но сделаешь это ты, ибо ты должен мне заплатить. За притворное высокомерие, за каменное лицо, за саркастический тон. За мнение, будто ты можешь стоять лицом к лицу с Йеннифэр из Венгерберга, считать ее самовлюбленной нахалкой, расчетливой ведьмой и одновременно таращиться на ее намыленные сиськи. Плати, Геральт из Ривии! Она схватила его обеими руками за волосы и пылко поцеловала в губы, впившись в них словно вампир. Медальон на шее задергался, Геральту почудилось, что цепочка укорачивается и стискивает горло словно гаррота. В голове сверкнуло, в ушах дико зашумело. Фиалковые глаза чародейки исчезли, и он погрузился во тьму… Геральт стоял на коленях. Йеннифэр обращалась к нему мягким, нежным голосом. – Запомнил? – Да, госпожа. Это был его собственный голос. – Так иди и выполни мое поручение. – Слушаюсь, госпожа. – Можешь поцеловать мне руку. – Благодарю тебя, госпожа. Он пополз к ней, не поднимаясь с колен. В голове гудели десятки тысяч пчел. Ее рука источала аромат сирени и крыжовника… Сирени и крыжовника… Вспышка. Тьма. Балюстрада, ступени. Лицо Хиреадана. – Геральт! Что с тобой! Геральт, ты куда? – Я должен… – Его собственный голос. – Должен идти… – О боги! Взгляните на его глаза! Лицо Вратимира, искаженное изумлением. Лицо Эррдиля. И голос Хиреадана. – Нет! Эррдиль, нет! Не прикасайся к нему и не пробуй задержать. С дороги, Эррдиль! Прочь с его дороги! Запах сирени и крыжовника… Дверь. Всплеск солнца. Жарко. Душно. Запах сирени и крыжовника. «Будет буря», – подумал он. И это была его последняя сознательная мысль.