– Никаких допросов с пристрастием, – сказал он сквозь зубы. Его правая рука вытянулась по направлению к собеседнице, так, что кончики пальцев оказались на уровне ее зеленых нагловатых глаз. У флаг-ведьм есть слабость – они слишком любят прорицать. – Убе… рите! – выдохнула девчонка; пальцы Клавдия сжались. …Вряд ли она сказала бы что-нибудь даже под пыткой; однако пророчества лезли из нее сами, и она не могла, да и не слишком хотела удерживать этот сумбурный мутноватый поток. Зеленые глаза вдохновенно горели: – Она… идет! Она уже идет, она… – неразборчивое бормотание. – Она возьмет нас к себе, и… – бессвязные выкрики. Блаженная улыбка. Клавдий скосил глаза в ящик стола – да, диктофон работал. Он возьмет этот текст на заметку – кое-что может оказаться интересным, хотя теперешний, сиюминутный смысл предсказания таится, без сомнения, в одной только фразе: – Одница! – выкрикивала девчонка, запрокидывая голову. – Провинция Одница, да, да, да! Слово «Одница» для множества людей звучало как музыка. Округ-курорт, приманка для туристов всего мира, бесконечные полосы пляжей, красивая жизнь, священная мечта, вынашиваемая долгие месяцы осени и зимы, деньги, откладываемые и припасаемые специально «на Одницу», для Одницы и во имя ее… Округ Одница граничил с Рянкой. И куратором там был как раз человек Клавдия, проверенный, верный, и совершенно ясно, что в Рянку ехать уже поздно. Одница, округ Одница… Девчонка закончила прорицать через десять секунд после того, как он снял принуждение и отвел руку. Криво усмехнулась, пытаясь восстановить достоинство; как-никак, а она поддалась насилию. Сделала то, чего от нее требовали. Месть не заставила долго себя ждать: – Ты закончишь свою жизнь на костре. Клавдий поднял брови: – Ты ни с кем меня не перепутала? – Ты умрешь на костре, – повторила девчонка с нажимом. – Жаль, что я этого не увижу. – Нашла о чем жалеть, – сказал он искренне, но девчонка не угомонилась и, уже уводимая по коридору, продолжала звонко вопить: – На костре!.. Великий Инквизитор разделит участь ведьм, на костре, на костре, на ко… Скрипучая дверь закрылась, проглотив конец ее фразы; Клавдий решил, что для перекура уже слишком поздно. Четвертая из задержанных была худа и крючконоса. Темный плащ болтался на ней, как на вешалке; при виде Клавдия – черная фигура, подсвеченная факелом, черный капюшон, пристальные глаза в узких прорезях – женщина затряслась и закрыла лицо руками. Некоторое время он оторопело смотрел на нее. Привыкший доверять профессиональному шестому – или уже седьмому? – чувству, он пребывал на этот раз в затруднении; «Диара Луц, – говорил предварительный протокол. – Администратор танцевального ансамбля. Предположительно воин-ведьма, классификация затруднена в связи с…» Пробежавшись глазами по тексту, Клавдий соскользнул к нижнему краю листа, к подписям. Прочитал и испытал нечто вроде облегчения; значит, так, дорогой мой рянкский куратор. Теперь тебя можно отстранять легко и без всяких колебаний – потому что такого промаха не прощают даже близким друзьям. Надо же, «воин-ведьма»… – Я не ведьма, – прошептала крючконосая, все еще закрывая лицо руками. – Это ужасная ошибка… Клянусь жизнью, я не ведьма, я… – Я знаю, – отозвался Клавдий со вздохом. Женщина на секунду затихла. Оторвала от щек мокрые пальцы; подняла на Клавдия опухшие от слез глаза: – Вы… Я не… За что?! – Верховная Инквизиция приносит вам свои глубочайшие извинения, – сказал он официальным бесцветным голосом. – Виновные в трагической ошибке будут строго наказаны. Она всхлипнула: – Меня… как… вместе с… ними… как же мне теперь… жить… что я скажу… Стражники, изрядно удивленные, уже провожали ее в коридор; Клавдий не выдержал и потупился, пряча глаза. Скрипучая дверь закрылась; Великий Инквизитор в раздражении откинул капюшон, стянул с плеч шелковый плащ и нащупал в нагрудном кармане вожделенную пачку сигарет. * * * На куратора округа Рянка он не стал тратить времени. Вообще. Подписал приказ о смещении и велел Глюру довести до ведома. Полтора часа были съедены сводками и донесениями; эпидемию в Рянке удалось приостановить, зато в Бернсте, на другом конце страны, начался массовый падеж скота. Перед дворцом Инквизиции мок под дождем озлевший пикет. Клавдий мимоходом взял в руки еще теплую фотографию, с которой глядели хмурые лица и достаточно оскорбительные плакаты; он почему-то был уверен, что в эту же самую минуту точно такая же фотография ложится на стол к герцогу. Будто отвечая на его мысли, замигал красный огонек на панели правительственного телефона. – А до вас нелегко дозвониться, господин Великий Инквизитор. – Работа во имя безопасности государства требует некоторой подвижности, ваше сиятельство, – отозвался Клавдий сухо. Герцог хмыкнул: – Тогда остается надеяться, что в ближайшие часы вы будете куда подвижнее, нежели последние полгода… Если, конечно, здесь есть какая-то зависимость. Между вашей подвижностью и числом погибших в Рянке. Между вашей подвижностью и уроном, нанесенным хозяйству Бернста; вы слышали, там отчего-то дохнут коровы? Отчего бы это, вы не знаете? – Для чистоты эксперимента, – медленно проговорил Клавдий, – для чистоты эксперимента следовало бы отправить меня отдых… на курорт в Одницу, к примеру. И поглядеть – может быть, так будет лучше? Может быть, коровы оживут?.. – Самое время слегка пошутить. – Голос герцога из холодно-насмешливого сделался просто холодным. – Самое время меня вздрючить, – отозвался Клавдий в тон. – В одном анекдоте ушлый пастушок лупил быка-производителя прямо во время, так сказать, процесса… Чтобы улучшить качество потомства. Да? Герцог сделал паузу. Любой чиновник за это время трижды успел бы наложить в штаны. Значительная пауза, красивая. – Без обид, Клав, – сказал герцог тоном ниже. – Но мне неприятно то, что происходит. – Мы сделаем все, чтобы оно происходило как можно меньше, – сообщил Старж примирительно. На том и порешили. Несколько минут Клавдий осторожно держал в руках опустевшую трубку; потом щелкнул по рычагу и вызвал заместителя: – Завтра утром, Глюр, я намерен оказаться в Однице. * * * Он заехал домой на полчаса. Снова изучил содержимое холодильника, пополненного вездесущей домработницей; выпил холодной воды, поменял рубашку, с отвращением покосился на вонючую пепельницу и повалился на диван – пятнадцать минут ни-о-чем-не-думания. Это святое. Из расслабленного полусна его вывел телефонный звонок; рука сама на ощупь поймала трубку: – Я слушаю. Тихонько потрескивал незримый коридор, возникший между ним и кем-то, молчащим на том конце провода. – Я слушаю, да… – повторил он механически. В трубке дышали. Тихо и сбивчиво; еще не успев ни о чем подумать, Клавдий сел на диване: – Кто говорит? Никто не говорит. Тишина; не ошибка неверных проводов – просто молчание. Трубка, намертво затиснутая в чьей-то руке. Отдаленный шум города, пробивающийся сквозь стенки телефонной будки. Сдерживаемое дыхание, причем тот, кто дышит, не особенно велик. Маленький объем грудной клетки… – Ивга, это ты?.. Испуганно завопили короткие гудки. Клавдий взглянул на часы. Под окнами его уже ждет машина. Зар-раза… Он пощелкал по кнопкам, набирая номер; трубку, по счастью, взял младший Митец. Хрипловатый и, кажется, сонный. – Назар? – Клавдий постарался, чтобы голос его прозвучал как можно естественнее и беспечнее. – Это Клав говорит. Как дела? – Спасибо, – выдавил парень через силу. – Хорошо… Я… позову папу? Клавдий замялся: – Назарушка, я ведь уезжаю сию секунду… Просто хотел спросить, все ли… А Ивга не появилась?