– Мужчины требуют открыть ворота. Обещают сломать. Кричат, что здесь их дочь и что ее похитили. Как мыслишь, хозяин будет отбиваться али впустит? – На шум прибежит стража, повяжут и их, и нас, – дал свой прогноз Середин. – Разбираться станут утром. Коли повезет, Любаву отцу вернут, нас из города выгонят. Не повезет… Если не повезет, то еще и виру заплатим. Гривен пять, больше даже за убийство не назначают. – Пошли открывать… – волчьим слухом определила Сирень. – Сейчас разбудят. Она посмотрела на девушку, бесшумно шевелящую губами, дрогнула, «поплыла»: щеки наполнились объемом и зарумянились, нос вздернулся и закруглился, волосы порусели, сплетаясь в косу, поднялся и покрылся загаром лоб, ведьма раздалась в плечах, увеличилась ростом. – Что ты делаешь? – пробормотал ведун, глядя, как меняется одевающий ведьмочку морок, превращая тощую малолетку в двойника яркой созревшей девицы со шрамом под правым глазом. – Пойду скажу отцу, что в кабаке по Ясеню горевала. Что он, о моей свадьбе узнав, из Углича в чужие края подался. Меня купец уведет, вас искать не станет. – Зачем тебе это? – не понял Олег. – Пытаюсь сделать мир чуточку лучше, – ответила Сирень. – Любаву в Углич вези, за меня не беспокойся. Я тебя догоню. Она накинула на голову платок и вышла из светелки. Олег, затаив дыхание, прислушался. – Порублю тут всех! – яростно кричал внизу какой-то мужик. – В лес волкам на корм выброшу. Буйного гостя поддерживали одобрительным гудением еще несколько человек. – Любава? Ты? Что с тобой? – внезапно и резко оборвался крик буйного гостя. – Батюшка, он уплыл! – Девушка сбежала со ступеней крыльца и кинулась в объятия пузатого мужика в кафтане со стоячим воротником, ткнулась лбом в густую и объемную бороду. Задрожала, захлюпала: – Он меня бросил, батюшка. Забыл. Как услышал, что меня за другого сосватали, так и оставил, дальше поплыл с хлопотами торговыми… Он меня не любит! – Она зарыдала в голос. – Он меня бросил! – Ну что ты, доча, – растерявшись, мужик стих, обнял ее за плечи. – Не убивайся же ты так! Стало быть, и не было ее, любви-то, коли отказался так просто. Так, баловство детское. Уплыл, ну и ладно. Пойдем, доча, домой. Сбитня выпьешь, Ладе хозяйской яйцо крашеное подаришь, свечку зажжешь. Оно и отпустит. Пойдем… Трое парней, готовых поддержать старшего родича оглоблями и кулаками, тоже опустили свое оружие, хотя и продолжали обводить окна двора недобрым взглядом. – Милостивы боги, нашлась, – с облегчением вздохнул хозяин, вытянул из-за ворота резной деревянный оберег с тряпочными ножками, поцеловал, спрятал обратно, кивнул дворне: – Ворота запирайте, пока стража не прибежала. И тихо, дабы на нас не подумали. Пусть лучше с буянами разбирается, кои за девками своими уследить сами не в силах, Карачун им в ребра. Откуда она только взялась, не пойму. Вроде как с утра не было… Однако вспоминать он не стал, махнул рукой и ушел в дом. Вскоре шум возле постоялого двора стих. Середин походил по светелке, постоял у окна, вернулся к постели, сел рядом на сундук и вскоре задремал. Проснулся он от того, что Любава зашевелилась, тут же вскочил, пересел на постель, взял ее за руку: – Ну что, получилось? – Сказывал, возле Кашина они ныне стоят, – блаженно улыбнулась девушка. – Говорит, что любит, тоскует, извелся весь, жизнь за меня готов отдать. Что вернется за мной обязательно. – Куда? – К ясеню нашему, куда же еще? – прямо-таки изумилась девушка. – В Углич, что ли, собралась? – Да! – Любава села и схватила его за руку: – Ты мне поможешь, колдун? Все, что хочешь, проси, только довези! – Твое счастье, лошадей еще не продал, – ведун поднялся. – Велю оседлать. А ты, вон, переоденься пока в сарафанчик легкий, если влезешь, волосы спрячь и в плащ завернись. Уж очень ты на Сирень мою не похожа… Как бы неладное никто не заподозрил. – А где она, колдун? – Тебе об этом лучше не знать… Лесная ведьма в это самое время пребывала в положении весьма сложном. Сломленный слезами дочери, угличский литейщик отвел ее в какой-то дом и передал на руки незнакомым теткам и бабкам, даже не пожурив. – Ох, дитятко, как же ты всех напугала! Как можно было убежать-то так, не спросясь? Знамо, перед свадебкой у всех на душе волнение. Да токмо при сем пустырничка выпить хорошо али валерианы, не в ночи пропадать, сердешная. Настороженно поглядывая по сторонам, Сирень послушно поднялась по лестнице, вошла в просторную горницу со стоящей отдельно, под балдахином, кроватью, тут же объявила: – Ох, притомилась я, ноги не держат! – и направилась к перине. – Ты почивай, дитенько, почивай. Мы посторожим, – пообещали спутницы. – Давай, раздеться-то поможем. Лесная ведьма провела ладонями по атласному сарафану, невидимому спутницам из-за наведенного морока, подумала, потом вскинула руку и махнула в сторону нянек. – Ой, дремота, просто невмочь… Давно спатиньки пора… – раззевались женщины, прикрывая рты. – За полночь давно… – Я уже лежу давно, сплю, – вкрадчиво произнесла Сирень. – И вам пора. – Пора… – согласились женщины и разбрелись кто на сундук, кто на лавку. Оставлять подопечную одну они не собирались даже под наваждением. Девочка разочарованно вздохнула и отошла к темному окну. Ее духу постель для отдыха вовсе не требовалась. С рассветом началась суета. Бабки с тетками полезли по сундукам, доставая нарядную рубаху, юбки и ленты, протерли украшенный жемчугами венец, который сегодня Любаве надлежало надеть в последний раз. В остальном доме тоже слышался топот шагов, пахло солениями и жарким, что-то шипело, трещало и гудело. Внимательно осмотрев новый наряд, ведьма опять убаюкала женщин, спрятала всю эту красоту в сундуки, напустила на себя морок, словно уже оделась, села перед серебряным полированным зеркалом и стала не спеша расчесываться – на случай, если кто заглянет в светелку. Чтобы поведению невесты не удивились. Впрочем, довольно долго про нее вовсе не вспоминали. Только отец ненадолго заглянул, обнял за плечи, прижался щекой к щеке: – Ты как, дочка? Больше не горюешь? – Пусть жених горюет, – честно предупредила девочка. – Вот и правильно, умница! – литейщик чмокнул ее в макушку и убежал, в хлопотах не обратив внимания, что из приставленных к дочери четырех нянек все четыре спят беспробудным сном. Наконец настал и час Любавы. Громкий стук в дверь заставил поднять головы всех женщин, вскочить, заметаться в панике. Сирень тоже поднялась, и бабки-тетки, увидев ее наряженной и накрашенной, успокоились. Одна, взяв ведьму за руку, громко крикнула: – Кто там в гости к нам идет?! – То не гость идет, доченька, то отец твой стучится! – распахнул двери литейщик. Ныне он был одет в темно-синие сапоги, шаровары атласные, рубаху вышитую, шапку соболью, кафтан с оторочкой горностаевой. Следом вошли еще несколько нарядно одетых гостей. – На торг тебя зову, дочь моя Любава! Товары на том торгу красные, купцы знатные, весовщик же самим Сварогом посаженный. Коли руки разобьет, вовеки покупке красной домой не вернуться! – Как же от такого торга отказаться? – сказала за невесту одна из теток. – Вези, батюшка, купцов посмотреть, себя показать… – А товар сей знатный от взгляда лишнего беречь надобно! – Отец подошел ближе, накрыл голову Сирени полупрозрачным сатиновым платком. – Она, она, – тихо подтвердил один из гостей, подтолкнул товарищей из светелки. Видать, в шумной Вологде даже в таком деле, как свадьба, случались подлоги. Глаз да глаз за отцом с невестою. Литейщик вывел «дочку» во двор, посадил в легкий возок с плетеным верхом. Остальные гости поднялись в седла нарядных скакунов с заплетенными в гривы и хвосты ленточками, с проклепанными серебром уздечками, с расшитыми кисточками потниками. Часть всадников понеслась вперед, часть пристроилась за возком. Кавалькада быстро пересекла жаркий пыльный город, выехала за ворота в березовую рощу, что начиналась чуть ли не от самых стен. Да и не удивительно: с севера к Вологде подступали обширные наволоки – заливные луга, через которые, окруженная белыми тонкими деревцами, петляла речушка в десять шагов шириной. Дорога закончилась широкой площадью, застеленной тесом. Видать, здесь было так сыро, что по земле не пройдешь. По краю площади тянулись коновязи, стояли повозки и телеги, фыркали лошади, прогуливались нарядные горожане. К возку литейщика подошли несколько человек – мужчины, женщины в кокошниках, девушки в венцах. Отец Любавы вышел, заговорил с гостями. Одна из девушек положила руку Сирени на колено: – Поздравляю, Любава! Счастья тебе. По тропинке из леса вышла молодая пара. Гости стали забрасывать ее зерном и лепестками цветов, кричать: – Любо! Любо! Сирень хотела посмотреть, что будет дальше, но тут в возок заглянул литейщик: – Пора и нам, доченька. Он поправил платок на голове ведьмы, оглянулся, подал руку, помог спуститься на доски, повел за собой по мощенной дубовыми плашками тропке, уходящей в реку. Тропа петляла вдоль реки, и на каждом повороте стояло по несколько гостей. Литейщик остановился возле первых: – Не вы ли красный товар искали? – Нет, не мы! – рассмеялись те. – Дальше ваши купцы. Литейщик миновал еще изгиб, остановился перед молодыми ребятами: – Не вы ли красный товар искали? – Не, мы ковры да плошки покупаем! Дальше ищи, – посоветовали те. Еще излучина, новая толпа: – Не вы ли красный товар искали? – Не, мы железо да медь покупаем. Красный товар не для нас! Следующими оказались торговцы серебром и златом, потом – жемчугом и самоцветами. Тропа уходила все дальше в рощу, пока не уткнулась в перекинутый через ручей мосток, за которым на острове рос раскидистый куст вербы, украшенный множеством ленточек, нитей, платков и атласных полосок. На берегу по эту сторону ручья собралось изрядное число людей, по ту – не было никого, ни единого человека. А перед мостком стоял парень лет двадцати с небольшим в одной рубахе, опоясанной кушаком, в черных штанах и коротких остроносых сапожках. – Не ты ли, купец, товар красный ищешь? – спросил у него литейщик. – Я ищу, батюшка. Токмо товар мне не простой надобен, а таковой, лучше и краше которого в свете нет!