Середин поднялся, забрался на самый высокий из камней, огляделся по сторонам. По левой стороне среди камышей различался разрыв, и ведун направился в ту сторону. Метров через сто он наткнулся на узкий ручеек, втекающий в озеро со стороны березняка. И, что немаловажно, – несущий по дну мелкий желтый песок, что выстилал узкий пляж и длинную полосу от берега в глубину. Благо снимать ничего не требовалось, Олег просто вошел в воду, долго плескался, смывая с себя накопившуюся грязь и пот, а потом растянулся на горячем песке, широко раскинув руки и ноги. – Гавайи… – довольно пробормотал он. Послышались тихие шаги, осторожный смешок. Крест у запястья начал медленно нагреваться. – Лада? – лениво спросил он. По груди, по животу скользнули нежные прохладные пальчики, остановившись на бедрах. Такие же нежные и прохладные губы коснулись его губ. – Лада… – уже не вопросительно, а утвердительно прошептал он, чувствуя, как по телу скользят длинные волосы. Зеленые глаза, вздернутый носик, точеные ушки, тонкие губы, соболиные брови. А какая грудь скрывалась под волосами! Какие бедра… Ведун почувствовал, как плоть его от подобных мыслей восстает и твердеет, словно неолитический мегалит, схватил ласкающую его девушку, привлек к себе, впившись самым настоящим, жарким поцелуем. Потом, не удержавшись, скользнул левой рукой вниз, крепко сжал упругую грудь. На бедра опустилась приятная тяжесть, обнявшая его достоинство приятной упругостью – Олег дернулся ей навстречу решительным толчком, невольно застонав. Однако краешек его сознания отметил, что в позе обнимаемой девушки отмечается какая-то несуразица… Молодой человек открыл глаза – и вдруг обнаружил, что обнимает отнюдь не Ладу, а какую-то черноволосую, смуглую, раскосую красотку, а вторая – бледная, как лист писчей бумаги, с острым подбородком и большой раскачивающейся грудью, закрыв глаза и откинув назад голову, самозабвенно вкушает наслаждение близостью. Правда, Олег был не в том состоянии, чтобы прекращать общение и спрашивать паспорта… * * * Незадолго до заката, пощупав одежду, Середин понял, что до темноты она не высохнет совершенно точно, а потому отправился в лес за дополнительным припасом валежника и развел рядом с первым второй костер. Верное средство, если не хочешь, чтобы один бок раскалялся, а другой мерз, – это запалить два костра и лечь между ними. Чтобы камни бока не намяли, Олег наломал веток, сделав себе узкое ложе, а сверху накидал рваной травы. Не перина, конечно, получилась, но спать можно. Ночью ему снилась Таня. Главный ветеринар зоопарка добровольно явилась к нему домой в полупрозрачной комбинации и черном белье, устроила стриптиз на подоконнике, а потом накинулась и, сладострастно рыча, начала жадно предаваться любви всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Оргазмы шли один за другим, но женщина была ненасытна, не оставляя свою жертву ни на мгновение… Несколько раз Олег просыпался от холода, поднимался, прислушиваясь к раздающимся со всех сторон смешкам, подбрасывал в костры валежник, укладывался снова – и пульсирующий жаром крестик у запястья подсказывал ему, что сны такие приходят неспроста… Однако же застать никого возле себя ведуну за всю ночь так ни разу и не удалось. А что до следов – так у мужчин такое бывает… При долгом воздержании… Прежде чем одеться, Середин по предрассветному туману добежал до ручья, бухнулся в воду, смывая с себя налипшую листву и прочую грязь, еще раз сполоснул волосы. Внезапно совсем рядом появилось светлое пятно – поверхность озера разорвалась, и над нею выросла голова, облепленные шелком плечи, торс, мокрые шаровары. На пляже Любовод опустился на четвереньки, дернулся вперед, словно его затошнило – на песок изо рта выплеснулись струи воды. Купец немного покашлял, потом уселся, поджав под себя ноги. – Ты… откуда? – облизнув занемевшим языком губы, спросил Олег. – Оттуда, – кивнул на озеро Любовод. – Ага. – Середин зачерпнул воды, плеснул себе на лицо. – Тогда пошли к огню, обсушишься немного. Одежда ведуна высохла, поэтому он оделся, вместо своих штанов разложил купеческие, шелковую косоворотку кинул на ветки – и так за считанные минуты высохнет. Протянул вернувшемуся из пучины парню «шашлык» из грибов. – На, поешь. Как будем готовы, Лада к жилью обещала вывести. – Не нужно, – покачал головой купец. – Скоро за нами придет ладья. – Ты уверен? – Конечно… – Слушай, – вздохнул Олег. – Давай не будем крутить. Ты же понимаешь, что меня от любопытства вот-вот в куски разорвет. Или сразу скажи, что все тайна, или признавайся, чего случилось. – Да в общем, ничего, – пожал плечами Любовод. – Просто она – моя мать. – Кто? – Русалка. – Какая? – Наиной зовут… – Парень потер себе пальцами виски. – Много лет назад отец здесь упал за борт. Он был в кольчуге, при оружии, а потому сразу пошел на дно. Мама его заметила, и он ей сразу в душу запал. Наверное… Люди ведь сюда редко заплывают, вот и скучают утопленницы по мужской ласке. Многие, сказывают, и речь людскую забывать стали. Хотя, говорит, понравился сразу. Вот и не дала утонуть, и подруг никого к отцу не подпустила. Несколько дней продержала при себе. Но потом отдала обратно наверх, неволить не стала. А как родила меня, как выкормила до первых зубиков – так отцу передала, дабы мужчину воспитал. – Так русалки, что, родившихся детей отцам отдают? – передернул плечами Середин. – Как же те их находят? Как доказывают, что дети от них. – Я про то маму не спрашивал, – развел руками Любовод. – Отдают как-то. А тебе что за недолга? – Ай, – отмахнулся Олег. – А-а-а… – понимающе кивнул купец. Потом улыбнулся. Потом громко захохотал: – Ты, ведун, через девять месяцев к рекам и ручьям лучше не подходи! И к колодцам не подходи! И вообще лучше воду не пей, не надо. Не то наступят для тебя большие хлопоты… – Хватит ржать! – не выдержал Середин. – Ничего смешного! – Сколько… – купец аж попискивал от восторга. – Сколько их было? – Ш-ш-ша-а… – Впервые за многие годы у ведуна чуть не вырвалось нехорошее слово. Ворон с самого начала настрого всех учеников предупредил: никогда не призывать ни бога, ни черта. Потому как силы это столь мощные, что раз свяжешься – вся судьба кувырком пойдет. Но иногда что-нибудь эдакое так и норовило сорваться с губ… – Электрическая сила! Тройное ква в одном флаконе. Японский городовой и двести раз по Фудзияме. – Сколько? – не в силах успокоиться, переспросил Любовод. – Вечером две было. Да еще ночью кто-то приставал. – Да уж, Ладе ты сегодня удовольствие доставил! – Кому? – вздрогнул Середин от знакомого имени. – Ну, Ладе, – кивнул купец. – Богине Ладе нашей. Ну, богине любви. Ты чего, ведун? Али еще что-то было? – Ничего, – поморщился Олег. – Ты лучше про себя дальше расскажи. – Да я ужо все и поведал. Соскучилась мама. Повидать захотела. Узнать, каким стал, чего хочу, о чем думаю. В общем, свиделись… Ладно, давай собираться. Ладья аккурат возле ручья, где я вышел, проплыть должна. Вот и подберет. Ладья их действительно подобрала. Но не сразу – увидев на берегу двух утонувших товарищей, корабельщики не то что не остановились – схватились за весла, норовя побыстрее проскочить мимо. Любовод только посмеялся наивности своих людей. Сдались корабельщики только на пятой попытке. Видно поняли, что не смогут выбраться из заколдованного места, пока хозяина и ведуна не подберут. Ладья спустила парус, повернула к берегу, постепенно теряя скорость, и почти без толчка приткнулась в песок. Наружу вывалилась веревочная лестница. Любовод поднялся на борт первым. Остановился, облокотившись на выгнувшего деревянную шею «лебедя», окинул отпрянувших варягов укоризненным взглядом: – Эх, вы… Ладно, всех прощаю. Борислав, правь к Новгороду. Ночью паруса не спускай, иди спокойно. С моим кораблем отныне ничего на воде не случится. Так оно и вышло. Новгород Движение по Волхову на подступах к городу было такое, словно на въезде в Москву летним воскресным вечером: сотни ладей, шнеков, шитиков, бус, ушкуев, лодок и прочей плавучей мелочи, пытаясь протиснуться по реке шириной всего с шестиполосное шоссе, шлепали веслами по воде, отпихивались друг от друга, в то время как кормчие громко ругались друг на друга на знакомых и незнакомых языках всех концов света, проклинали матерей и потомков друг друга, грозили мечами и кистенями – что, впрочем, скорости никому не добавляло. Ладья купца Любовода, одетого в богатый алый суконный кафтан, подбитый соболем, в высокую горлатную шапку и сафьяновые сапоги, отвернула с Волхова километра за полтора от высоких стен кремля, вошла в неширокую речушку, берега которой состояли, казалось, из сплошной череды причалов – как пустых, так и украшенных судами самых разных конструкций, среди которых разве только китайских джонок не хватало. Еще примерно через полкилометра ладья, едва не перевернув рыбацкую лодку, отвернула влево на еще более узкую протоку, крутые берега которой были укреплены бревенчатой набережной, а вдоль русла шла деревянная мостовая. – Где это мы? – непонимающе закрутил головой Олег. – Малый Волховец, колдун, – ответил Борислав, который напряженно ловил рулем сантиметры, протискивая огромный корабль в щель между европейским коггом и персидским кунгасом. – Канал, что ли? – Не… – покачал головой кормчий, – река. Токмо углубили ее купцы маленько… Наконец он приказал корабельщикам убрать весла – ладья стала медленно подкатываться боком к свободному месту. Борт гулко стукнулся о дубовый причал, несколько человек выпрыгнули через борт, привязывая прочные канаты к выпирающим на высоту пояса разлохмаченным деревянным быкам. – Слава Стрибогу, – наконец-то отпустил кормовое весло дед. – Прибыли… Встречающих видно не было – только разгружавшие соседний корабль амбалы с опаской косились на новоприбывших. Любовод низко, коснувшись кончиками пальцев палубы, поклонился берегу, затем выпрыгнул на него, скинул шапку, опустился на колени и поцеловал землю. Следом за купцом начали выпрыгивать остальные путешественники, в точности повторяя действия хозяина. Олег, не желая привлекать к себе лишнее внимание, тоже отвесил новгородской земле низкий поклон, а потом прикоснулся губами к жухлой утоптанной траве. Корабельщики все вместе двинулись не в сторону Новгорода, а прямо в противоположном направлении: вдоль реки, вокруг небольшого болотца. Вскоре впереди показалось озерцо, отделенное от Волховца крутой песчаной насыпью, узкой у входа, но дальше расширяющейся метров до двухсот. Поначалу Середин удивился тому, что на этом перешейке растут огромные вековые дубы, но вскоре понял: в таком месте может происходить все, что угодно. Потому как в окружении дубравы находился внушительный частокол, из-за которого выглядывали макушки высоких истуканов. Поскидывав шапки и склонив головы, путники вошли в украшенные улыбающимся солнцем ворота. Середин, морщась от боли в руке под раскалившимся крестом, быстро стрельнул глазами по сторонам, пытаясь опознать местных богов. В центре, разумеется, стоял Сварог, бог солнца. Грубо отесанный, в два обхвата столб метров пяти высотой, с небрежно намеченными бородой и глазами, потемневшим от времени ртом, пронзительными точками зрачков. Стало быть, три колышка за ним – жена и дети. Слева и справа возвышались столбы пониже – такие же древние и такие же небрежно исполненные. Кто-то из них должен был символизировать Белбога – гаранта справедливости и хранителя добра, а кто-то Триглаву – богиню земли. А может, Олег и ошибался – у всех идолов были намечены небольшие бородки. Дальше вдоль частокола тянулись боги помельче: Макошь – мать наполненных кошельков, Велес и Тур – боги скота и богатства, Стрибог – повелитель ветров и течений, Лада – богиня любви. В общем, точно опознать удалось только две, стоявшие у самого входа, личности: низкого, но очень толстого Чура, обеспечивающего незыблемость границ, и чуть более рослого, поставленного на короткие железные ножки, Перуна – бога-громовержца. Оба, в отличие от древних идолов, имели самые настоящие, тщательно прописанные лица. Перун – угрюмое, недовольное, с большими губами и крупным носом. При взгляде на него возникало ощущение, что бог объелся несвежей рыбы и сейчас его пучит и тянет сорвать злость на случайном прохожем. Чур, напротив, косился на приходящих с еле уловимым ехидством. Увидев эту хитрую рожу, любой человек мгновенно понимал: незыблемость границ – понятие ооочень растяжимое. – Прими благодарность от внуков своих, детей солнца и земли, дедушка, – поклонился центральному идолу Любовод. – Не оставь нас своей любовью, милостью и вниманием. Не побрезгуй скромным подношением нашим, из дальних стран привезенным… Купец достал из-за пазухи сверток, раскрыл его перед идолом. Олег, вытянув шею, разглядел меховую шкурку, слиток железа размером с кулак и небольшую баклажку. Любовод отошел влево, поклонился одному из истуканов, замерших у частокола, низко склонился: