Наверное, поэтому я ощущала тогда не страх, а возбуждение из-за нарушения привычного течения жизни, из-за предчувствия чего-то нового. А вот мама пришла в ужас. — Как же так? — повторяла она, то закалывая, то распуская свои красивые, выкрашенные в каштановый цвет волосы. — Может, метеорит? — предположила я. Мы изучали Вселенную на уроках естествознания, я уже помнила порядок планет Солнечной системы и знала названия всех парящих в космосе небесных тел, а также имела представление о кометах, черных дырах и осколках гигантских камней. — Или ядерная бомба? — Это не ядерная бомба, — сказал папа, глядя на экран телевизора. Я видела, как двигались желваки на его лице. Он стоял, широко расставив ноги и скрестив руки на груди. Садиться он не собирался. «Человек способен адаптироваться к новым условиям — в известных пределах, конечно, — говорил по телевизору ученый. На его воротнике чернел крохотный микрофон. Ведущий наседал на него, добиваясь информации о худшем варианте развития событий. — И если скорость вращения Земли продолжит снижаться — подчеркиваю, пока это просто предположение, — то могу сказать, что нас ждут серьезные климатические изменения и, как следствие, землетрясения, цунами, массовое вымирание растений и животных. Возможно, океаны сместятся к полюсам…» У нас за спиной стучали на ветру вертикальные жалюзи, вдали рычал вертолет, шум его лопастей врывался в дом сквозь занавешенные окна. — Почему же это произошло? — спросила мама. — Хелен, — сказал отец, — я знаю не больше тебя. Про футбольный матч мы конечно же забыли. Моя форма весь день провисела на вешалке, а наколенники так и остались валяться в чулане. Потом я узнала, что в тот день на игру пришла только Микаэла, и, как всегда, опоздала. В одних носках, с распущенными волосами и бутсами через плечо, она мчалась с холма к полю, выплевывая попадавшие ей в рот кудряшки, но так и не встретила ни одной разминающейся девочки. Ветер не надувал синие майки, не трепал косички. Не увидела она ни родителей, ни тренеров: матери в солнцезащитных козырьках не потягивали холодный чай, отцы в шлепанцах не прогуливались вдоль линии поля. Не было ни ящиков со льдом, ни шезлонгов, ни нарезанных дольками апельсинов. Потом Микаэла, наверное, заметила, что на верхней стоянке для машин пусто. Только сетки бесшумно колыхались в воротах — единственное подтверждение того, что когда-то здесь играли в футбол. — Ты же знаешь мою маму, — сказала она мне много дней спустя за ланчем, нарочито ссутулившись и привалившись к стене в подражание сексапильным семиклассницам. — Когда я вернулась на нижнюю парковку, ее и след простыл. Мама Микаэлы была самой молодой родительницей в нашем классе. Остальным, даже самым эффектным, мамашам уже перевалило за тридцать пять, моя вообще отметила сорокалетие, а микаэловской маме только-только исполнилось двадцать восемь. Сама Микаэла это отрицала, но мы-то понимали, что это правда. Ухажеры так и вились вокруг нее. Гладкая кожа, упругое тело, высокий бюст и узкие бедра вызывали у нас смутное и безотчетное ощущение досады. Микаэла единственная из моих знакомых жила не в доме, а частной квартире, да еще и без отца. Юная микаэловская мамаша новости проспала. Спустя несколько дней я спросила Микаэлу: — Ты что, ничего не видела по телевизору? — У нас нет кабельного, забыла? Да и вообще, я телик редко включаю. — А радио в машине? — Не работает. Микаэла и в обычное время обожала прогулки и поездки. В первый день замедления, пока все смотрели новости по домам, она торчала на футбольном поле и возилась с древним, неисправным и забытым даже своим создателем телефонным автоматом до тех пор, пока не приехал тренер с официальным объявлением об отмене матча. Он-то и подбросил Микаэлу до дома. В нашем классе она единственная до сих пор обходилась без мобильника. К полудню информационные каналы иссякли. Они обсасывали каждый свежий факт, вновь и вновь пережевывали самые мелкие новостные крошки. Но для нас это не имело значения: мы слушали как завороженные. Я весь день просидела на ковре перед телевизором в компании родителей. До сих пор помню, каково нам было в те часы. Потребность в новой информации ощущалась просто физически. Мама то и дело проверяла цвет и чистоту воды в кранах по всему дому. — Милая, с водой ничего не случится, — говорил папа. — Это же не землетрясение. Он держал очки в руках и протирал стекла краем футболки, словно выход из затруднительной ситуации зависел от четкости его зрения. Мне всегда казалось, что без очков папины глаза становятся маленькими и начинают косить. — Ты ведешь себя так, будто это ерунда какая-то, — сказала мама. В то время разногласия между родителями были совсем незначительными. Папа посмотрел сквозь стекла на свет и аккуратно водрузил очки на нос: — Скажи, что я должен сделать, и я это сделаю. Отец работал врачом. Он верил в возможность решения проблем, верил в диагнозы и успешное лечение. Тревога, по его мнению, являлась лишь ненужной тратой времени и сил. — Народ в панике, — продолжала мама. — А что, если люди, отвечающие за водоснабжение, электроэнергию и поставку продовольствия, разбегутся? — Нам останется только пережить это, — ответил папа. — Отличный план, — парировала мама. — Просто шикарный! Она быстро прошла на кухню, шлепая по кафелю босыми ногами. Я услышала, как щелкнула дверца барного шкафчика и зазвенел лед в стакане. — Уверена, все будет хорошо, — сказала я, ощущая потребность произнести хоть что-нибудь жизнеутверждающее. Внезапно я так охрипла, что слова получились похожими на кашель. — Все как-нибудь наладится. Сумасшедшие вперемешку с гениями заполонили все телепередачи. Они размахивали научными статьями, которые отказались публиковать серьезные издания. Эти одинокие волки утверждали, что предвидели катастрофу раньше всех. Мама вернулась на диван со стаканом в руках. В нижней части экрана пылали красные буквы: «Это конец?» — Да перестань, — сказал отец. — Они просто раздувают сенсацию. Интересно, что говорят по государственным каналам? Вопрос повис в воздухе. Никто не щелкнул пультом. Отец взглянул на меня и сказал маме: — Думаю, ей не стоит это смотреть. Джулия, не хочешь попинать мяч? — Нет, спасибо, — ответила я, боясь пропустить какую-нибудь новость. Я натянула толстовку на колени. Тони, вытянув лапы и хрипла дыша, спал рядом на коврике. Он казался очень худым от того, что позвонки бугорками выпирали у него на спине. Хлоя спряталась под диваном. — Ну все, хватит, пойдем поиграем, — сказал папа, доставая из чулана мой мяч и пробуя его на упругость. — Кажется, немного сдулся… Папа обращался с насосом так нежно, словно держал в руках один из своих медицинских инструментов. Он втыкал иголку в отверстие с точностью и аккуратностью хирурга, а затем начинал обстоятельно накачивать мяч, запуская в него воздух порциями, как это делает аппарат искусственного дыхания. Я неохотно зашнуровала кроссовки, и мы пошли на улицу. Мы перебрасывали друг другу мяч в полной тишине, по-прежнему отлично слыша болтовню телеведущих. Их голоса накладывались на глухие удары ног по мячу. Соседские дворы вымерли. Качели застыли в неподвижности, будто внезапно сломались. Перестал поскрипывать батут близнецов. Мне хотелось вернуться в дом. — Хороший удар, — сказал папа. — Точный. Вообще-то, он мало понимал в футболе, даже бил не той стороной стопы. Следующий удар я не рассчитала, и мяч полетел в кусты жимолости в дальнем углу двора. Игра закончилась. — Ты в порядке? — спросил папа. По небу начали кружить большие птицы, не городские, а хищные: ястребы, орлы и вороны. Их тяжелые крылья напоминали о диких лесах, еще сохранившихся на востоке региона. Птицы перелетали с дерева на дерево, их клекот заглушал щебет наших дворовых пичуг. Я знала, что животные чувствуют приближение опасности лучше и прячутся от нее намного раньше людей. За несколько минут, а то и часов до начала цунами или извержения вулкана слоны рвут цепи и убегают, а змеи, спасая свою жизнь, проползают многокилометровые расстояния. — Как думаешь, птицы уже знают? — спросила я, задрав голову и чувствуя, как напряглись мышцы шеи. Папа тоже посмотрел вверх, но ничего не ответил. Ястреб спикировал на крону нашей сосны, окинул взглядом все вокруг, затем поднялся в воздух и улетел в сторону западного побережья. — Теперь они заявляют, что это скажется на земном притяжении! — крикнула мама через застекленную дверь. — Мы будем через минуту, — ответил папа. Он сильно сжал пальцами мое плечо, а потом поднял глаза к небу, будто фермер, высматривающий признаки скорого дождя. — Помни о том, что люди — самые разумные существа, ладно? Подумай о том, сколько всего они изобрели: космические ракеты, компьютеры, искусственное сердце. Мы всегда решаем проблемы, любого масштаба. Всегда. Мы поднялись к застекленной двери, прошли по кафельному полу прихожей и присоединились к маме, причем папа настоял, чтобы мы вытерли ноги о коврик перед входом, словно соблюдение этого ритуала гарантировало нам безопасность. Но, несмотря на его слова, несмотря на наше спокойное поведение и внешнюю устойчивость окружающего мира, у меня было отчетливое ощущение, что все вокруг начинает рушиться. В последующие часы нам оставалось лишь ждать и волноваться. Мы терялись в догадках, строили предположения, фантазировали. Толпы ученых и чиновников из телевизора и Интернета заполонили нашу гостиную. Они предлагали новые идеи и пути выхода из кризиса. Мы как никогда внимательно изучали траекторию движения солнца по небу. Мама пила виски со льдом. Папа слонялся по дому. Я не находила себе места. В ту субботу время шло иначе. Утро уже казалось далеким, как вчерашние сутки. Когда наступил закат и солнце ушло за западные холмы, у меня создалось впечатление, что в тот день, явно удлинившийся не на один час, вместилась целая неделя. Ближе к вечеру папа поднялся по лестнице в спальню и спустился уже переодетым, в рубашке, темных носках и с выходными ботинками в руках. — Ты куда-то собираешься? — спросила мама. — Мне к шести, ты забыла? Отец помогал детям появиться на свет и специализировался на сложных родах. Его вызывали в срочных случаях. Иногда он работал ночью и часто дежурил в больнице по выходным. — Не ходи, — сказала мама. — Только не сегодня. Помню, во мне вспыхнула надежда, что ей удастся убедить отца остаться, но он продолжал завязывать шнурки. Ему нравилось, когда петельки получались одинакового размера. — Все поймут, если тебя не будет. Сейчас жуткие пробки, всюду хаос и паника. Некоторые папины пациентки проводили в больнице по несколько месяцев, давая своим будущим детям возможность набраться сил для выживания в этом мире. — Хелен, перестань. Ты знаешь, что я должен идти, — сказал папа. Он уже собрался и стоял перед нами, похлопывая себя по нагрудному карману. Я услышала приглушенное звяканье ключей. — Ты нам нужен! Мне не хотим, чтобы ты уходил. Правда, Джулия? — Мама прильнула к папиной груди. Он был сантиметров на тридцать выше ее ростом.