– Я сама вам его выберу. Таков обычай Четвертых. Имя, несущее тайный смысл. Я, например, Prisca Loricata[1], потом я вам переведу с латыни… после… Выпейте еще шампанского, вы вся дрожите. Мария налила себе сама шампанского. Выпила. Снова наполнила бокал – осушила до дна. – Вечеринку с танцами в саду в честь Греты Гарбо отменили. – Аделаида Херманн взяла ее за руку и повела из гостиной через свою спальню в ванную. – Все репортеры в цирке, газетчики уже подхватили сенсацию о кровавом ужасе на арене. В гранд-отеле «Эспланада» выпадает на редкость тихий вечер. Огромная королевская ванная, в которой плескался еще кайзер Вильгельм, поражала роскошью – белый мрамор бассейна, фрески, колонны. Мария вспомнила ванную номера петербургского отеля «Европа», куда после выступления на «Вилле Роде» привез ее великий князь Дмитрий Павлович… Димочка… Ее, бывшую гимназистку и дочку архиерея, тогда поразил весь тот гостиничный шик и блеск… – Искупайтесь, милочка, согрейтесь, – тоном добродушной тетушки предложила Аделаида Херманн, открывая кран. Вода наполняла ванну-бассейн. Мария сняла туфли. Села на банкетку и начала стягивать чулки с ног. Аделаида наблюдала. Потом медленно направилась к выходу. Обернулась на пороге. – У вас крепкие нервы, Мари? – спросила она. Мария не успела ответить – дверь ванной уже закрылась. Она разделась догола, опустилась в горячую воду. Сердце ее глухо билось. Она видела себя в зеркале ванной – обнаженная, хрупкая, темноглазая брюнетка. Она всегда выглядела намного моложе своих двадцати девяти лет. Атласная челка, стрижка, яркая косметика – цирковой макияж. В ванной внезапно погас свет. В полной темноте Мария погрузилась в горячую воду… Кап… кап… Вода из кранов… Кап… кап… Шорох… – Кто здесь? – Мария вглядывалась во тьму. Как душно… в ванной уже клубился пар от горячей воды. Шорох… Она ощутила, как ее снова колотит дрожь. Нет, нет, она не поддастся глупому мороку… магии… Боже милостивый, как же страшно… Но ведь ничего не происходит. Кругом царит тишина… Тьма… И во мраке… шшшорох… шшш шшш… Дверь ванной бесшумно отворилась – в полосе света возник силуэт. Мария смотрела на темную фигуру на пороге. – Аделаида! Чирк… спичкой о коробок. Дрожащий маленький огонек осветил то, что пряталось во тьме. Голая дряблая плоть. Женские широкие бедра, обвисшие груди, коричневые соски, шея… – Аделаида! Огонек спички погас. Шаги… шлеп… шлеп… Некто в полной тьме шел прямо к ней, застывшей, оледеневшей в горячей ванне. Шшш… Плеск… некто осторожно, крадучись забрался в ванну… Чиркнул спичкой о коробок – они не намокли. Огонек и… Прямо у своего лица Мария увидела… Коричневое… сморщенное… морда звериная… лицо… что-то не из нашего мира… нечеловеческое… жуткое… Не помня себя, она заорала от ужаса. Рванулась из воды. И почувствовала, как цепкая рука сомкнулась на ее горле. – Не кричи, – прошипел голос Аделаиды Херманн. – Это нельзя прервать. Иначе издохнешь! Рука давила на шею, Мария ощутила, как ее топят. Последним усилием воли она заставила себя… не сопротивляться. Не бороться, не колотить ногами и руками по воде. Покориться… быть может, даже так встретить свою гибель… отдавая всю себя… Она сразу ушла под воду с головой, а та, что ее топила, нырнула следом, ее ноги обвились вокруг Марии. Рука отпустила горло. Ее уже обнимали, выталкивали наверх. В полной темноте ванной они вынырнули. Мария хватала воздух ртом, дышала. Горячие руки снова обвились вокруг нее – словно старая хищная наяда поймала ее в свои сети. Всплеск… Шепот… Гортанный клекот – невнятное бормотание на незнакомом языке… Ей что-то повествовали, рассказывали на ухо тайком по секрету… О Четвертых… О тех, что всегда идут дальше. И уже не могут вернуться назад. Вдруг снова в ванной словно по волшебству зажегся верхний свет. Такой яркий, что стало больно глазам. Мария Кораллова снова истерически закричала от ужаса. А потом ее крик оборвался. Глава 2. Вороны Наши дни. Подмосковье Ворона хрипло зло каркала в небе, затянутом тучами. Велосипедист, бодро кативший утром по лесной дачной дороге к речке, вскинул голову, рискуя угодить колесом в дорожную яму. Ворона выписывала широкие восьмерки в небе. К ней присоединилась другая, и еще одна, и еще. Они взмыли ввысь, четко выделяясь на фоне низких дождевых туч, словно мазки китайской туши, как тайные небесные знаки. После небывалой летней жары погода в Подмосковье наконец-то сменилась, тучи наползли с севера, однако не спешили пролиться дождем. Вороны в небе поднялись еще выше, а затем как по команде спикировали вниз, пронзая свинцовую пелену облаков. Птиц что-то привлекало. Велосипедист, несмотря на свой юный возраст, понял это сразу и ощутил прилив любопытства. Дачная дорога пошла с холма под уклон – к реке. На берегу выстроились коттеджи. А справа от дороги на склоне холма за высоким забором прятался отдельно выстроенный особняк – видны только крыша да макушки голубых елей, высаженных на участке. Именно туда с небес, подобно камням, пущенным из пращи, мелькнув в кронах деревьев, буквально упали одна, две… четыре, шесть черных кладбищенских птиц. Юный велосипедист резко остановился. То, что привлекало воронье со всей округи, находилось за забором на участке. А ворота и калитка – вот они, рукой подать. Велосипедист спешился, подкатил свой транспорт к забору. Он дернул на себя калитку – заперта. И ворота тоже. Глухой подмосковный забор, крашенный суриком – ни щелочки, чтобы взглянуть, что там за ним. Велосипедист услышал громкое карканье и хлопанье крыльев. В тихий утренний час шум казался чужеродным, зловещим. – Эй, хозяева! – громко позвал велосипедист. Ему никто не ответил. Лишь каркало воронье за забором. Тогда, движимый неуемным любопытством, дерзостью молодости и еще чем-то… возможно, неизвестно откуда взявшимся страхом и желанием задавить его в зародыше, парень примерился, подпрыгнул, подтянулся – и вот он уже на заборе. Но разглядеть он ничего не смог – все заслоняли деревья и кусты. Участок был ухожен. Птиц велосипедист не видел – просторный двухэтажный дом заслонял весь обзор. Но парень слышал воронье. Оно хрипло каркало и, кажется, дралось там… за домом, за кустами сирени, вьющихся роз, многолетников, пышно разросшихся по всему участку с подстриженной травой. Велосипедист спрыгнул на землю, оглянулся на запертые ворота. Достал мобильный телефон, включил камеру и медленно двинулся вперед. За углом дома он сначала увидел маленький декоративный пруд и горбатый деревянный мостик, потом беседку, кусты и… Садовые металлические кресла опрокинуты, их мягкие подушки упали в пруд. Возле вечнозеленых туй – большой деревянный стол, покрытый бумажной скатертью, разорванной в клочья. Бумажные полосы колыхались от утреннего ветра. Среди посуды по столу расхаживали, как хозяева, черные вороны – подскакивали, хлопали крыльями, клевали что-то с тарелок, сверкали агатовыми бусинами глаз. А на траве у стола нечто похожее на шевелящийся черный шар… клубок… Велосипедист замер, выбросив вперед руку с мобильным – камера его все снимала. Шум… хлопанье крыльев, перья, пух… Огромная стая птиц, облепившая нечто лежащее в траве, напуганная видом человека, оторвалась от своего страшного пира и взлетела. Вороны, вороны… Велосипедист выронил мобильный, согнулся, закрыл лицо скрещенными руками – он испугался, что птицы нападут на него, как в старом жутком фильме Хичкока. Каркая, хрипя, галдя, стая взмыла в небо и закружила над участком. Но много птиц осталось на земле. Некоторые были уже дохлые. Другие умирали, дергаясь в предсмертной агонии, колотя крыльями о траву. Среди птичьих трупов покоилось мертвое тело. Лицо было изуродовано, расклевано вороньем. Мертвец смотрел на велосипедиста черными провалами глазниц. Окровавленные руки с израненными расклеванными ладонями, словно со стигматами.