Пол под сапогами старого волшебника уже дрожал и звенел. — Расскажи мне о том… что здесь произошло? — Спросил Ахкеймион, хотя он и знал, что и как тут случилось, хотя и мог восстановить в уме всю последовательность событий. Однако в данный момент он, как ничто другое, ощущал собственную старость, он был в ужасе, a расспросы возвращали отвагу — или, хотя бы, её подобие. — Пришли Визжащие, — ответил мальчик, кротко и невозмутимо. — Я был тогда слишком мал, чтобы помнить… многое… — Тогда откуда ты знаешь? — Выживший рассказал мне. Старый ведун прикусил губу. — И что же он тебе рассказал. В глазах смелых детей всегда теплится задорный огонек, признак самоуверенности, ибо у них нет слабостей, присущих более озабоченным взрослым. Мальчик с ладонью-клешней, однако, был чужд всякой выспренности. — Они шли и шли, пока не заполнили собой всю долину. Визжащие полезли на наши стены, и началось великое побоище. Груды трупов поднимались до парапетов. Мы отбросили их! Мимара наблюдала за происходящим с края поля зрения Ахкеймиона, как бы и не внимая, но, судя по проницательному взгляду, всё осознавая. Все горестные повести одинаковы. — А потом пришли Поющие, — продолжал ребенок, — они шли по воздуху, и пели Голосами, превращавшими их рты в фонари. Они обрушили стены и бастионы, и уцелевшие братья отступили в Тысячу Тысяч Залов… Они не могли сражаться с Поющими. «Визжащими», очевидно, он называл шранков. «Поющие» же, понял Ахкеймион, это, должно быть, нелюди квуйя, эрратики, служащие Консульту ради убийств и воспоминаний. Он видел, что битва разворачивалась именно так, как рассказывал мальчик: безумные квуйя, визжа светом и яростью, шагали над верхушками сосен, бесконечное множество шранков кишело внизу. Кошмарно, странно, трагично, что подобная война так и осталась неведомой людям. Казалось невозможным, чтобы столь немыслимое количество душ могло расстаться с жизнью, а никто даже не узнал об этом. Не располагая волшебством или хорами, дуниане при всех своих сверхъестественных способностях были беспомощны перед эрратиками. И потому они укрылись в лабиринте, на постройку которого ушла сотня поколений, лабиринте, названном мальчиком цитаделью «Тысячи Тысяч Залов». Квуйя по его словам преследовали их, пробивались сквозь баррикады, затопляя коридоры убийственным светом. Но братья только отступали и отступали, погружаясь всё глубже в сложную сеть лабиринта. — При всем их могуществе, — продолжал мальчик тягучим и монотонным голосом свое повествование, — Поющих можно было легко одурачить. Они сбивались с пути и бродили, воя, по коридорам. Некоторые погибали от жажды. Другие сходили с ума, и рушили себе на головы потолок в отчаянной попытке вырваться на свободу… Ахкеймион, казалось, ощущал их, эти древние жизни, заканчивающиеся в слепоте и удушье… Взрывы в глубинах земли. С безупречной дикцией мальчик объяснял, как захватчики собирали легионы и легионы шранков, безумных, визжащих, и вливали их в лабиринт, — так, как крестьяне топят водой кротов в их норах. — Мы заманивали их вниз, — продолжал он голосом, полностью лишенным страстей и колебаний, подобающих юности. — Оставляли умирать от голода и жажды. Мы убивали их, убивали, но этого всегда оказывалось мало. Всегда откуда то появлялись новые. Вопящие. Оскаленные… — Мы сражались с ними год за годом. Консульт превратил Тысячу Тысяч Залов в бочку, наполненную визгом и воплями, добавляя новых и новых шранков, пока лабиринт не переполнился и не сдался смерти. Мальчик и в самом деле помнил последние этапы подземной осады; коридоры, наполненные безумием и умирающим шранками, где оставалось только ступать и разить; шахты и лестницы, забитые трупами; вылазки и отступления, и враги накатывавшие волна за волной, свирепые и безжалостные, приходящие в таком числе, что брат за братом ослабевали и сдавались судьбе. — Так мы погибли — один за одним. Старый волшебник кивнул — с сочувствием, в котором, как он знал, мальчик не нуждался. — Все кроме тебя и Выжившего… Мальчик кивнул. — Выживший унес меня глубоко внутрь, — проговорил он. — А потом вывел оттуда. Логос всегда сиял в нем ярче, чем во всех остальных. Никто из братии не подступал так близко к Абсолюту как он. Всё это время Мимара стояла прикованная к месту, с бесстрастным лицом попеременно изучая мальчика и вглядываясь в окружающую тьму. — Акка… — наконец прошептала она. — И как же зовут его? — Спросил Ахкеймион, не обращая на неё внимания. Последняя подробность, сообщенная мальчиком в отношении Выжившего, по какой-то причине встревожила его. — Анасуримбор, — ответил мальчик. — Анасуримбор Корингхус. Имя это немедленно захватило всё внимание Мимары с той же властностью, что и сердце старого волшебника. — Акка! — Уже выкрикнула она. — В чем дело? — Вяло спросил он, не имея сил осознать все следствия изменившейся ситуации. Ишуаль разрушена. Дуниане — зло. A теперь еще… новый Анасуримбор? — Он отвлекает твое внимание! — Воскликнула она вдруг севшим голосом. — Что? — Переспросил он, вскакивая на ноги. — Что ты говоришь? Глаза её округлились от страха, она указала в черноту, скрывавшую глубины пещеры. — За нами следят! Старый колдун прищурился, но ничего не увидел. — Да, — отозвался оказавшийся возле его локтя мальчик, никак не способный понять шейский язык, на котором говорила Мимара. И как он позволил этому ребенку оказаться рядом с ним? Достаточно близко для того, чтобы нанести удар… — Выживший пришел. Иссякает надежда. Вчера Ахкеймион был всего лишь сыном, съежившимся в тени гневного отца. Вчера он был ребенком, рыдавшим на руках встревоженной матери, заглядывая в её глаза, и видя в них любовь — и беспомощность. Обреченным быть слабым дитя— проклятым стремлением к невозможному, к глубинам мудрости и красоты. Обреченным постоянно напоминать собственному отцу о том, что он презирал в себе самом. Обреченным вечно оказываться объектом отеческой укоризны. Вчера он был адептом, молящим и лукавым, пробуждающимся для того, чтобы обнаружить себя раздавленным, а собственные глаза залепленными двухтысячелетним горем. Вчера он был мужем шлюхи, любящим её вопреки обстоятельствам и фанатическому ужасу… слабаком, осужденным проклятьем на то, чтобы разделять убеждения, настолько непонятные другим, что они не станут даже задумываться над ними… посмешищем, рогоносцем, известным своим коварством среди собственной братии. Вчера он был волшебником, отмеряющим свои дни обидами и размышлениями, корябающим вздорные послания, которых не станут читать даже глупцы. Вчера он был безумным отшельником, пророком в пустыне, не имеющим решимости поступать согласно собственным безумным утверждениям. Ибо вопрос все равно что ненависть… А любовь все равно что утрата… и крик, призывающий к отмщению. Вчера он обрел Ишуаль. Тень пришельца приближалась к ним, с каждым шагом обретая всё большую материальность и являя подробности. Никогда ещё он не ощущал себя столь сокрушенным… таким старым. Слишком… Мальчишка с рукой-клешней оставался на грозящем смертью расстоянии подле него. Слишком… Дыхание его металось в грудной клетке, билось в стенки легких, молило о спасении. Свет как бы выхватывал приближающуюся фигуру, извлекал её жуткие очертания из мрака лежащего на Тысяче Тысяч Залов. И очертания эти были не такими, какими им следовало быть, при гладкой коже и мышцах. Свет спотыкался на сплетении жил, огибал яму на месте отсутствующей щеки, поблескивал на выглядывавших наружу деснах и обломках зубов. Тени очерчивали бесчисленные контуры крючков и загогулин, путаные каракули ребенка, у которого времени больше чем чистого папируса. След, оставленный тысячью смертных схваток оказавшегося на краю гибели дунианина, прошедшего неведомыми путями выживания и победы, сквозь тучу рубящих мечей, забывая о собственной плоти, обращая внимание только на самые серьезные раны, чтобы убивать, убивать и победить… выстоять. Но они зло… так сказало Око. Выживший являл собой живой абсурд. Однако Ахкеймион умел видеть под сеткой ужасных шрамов — происхождение, кости и кровь древних королей. — Ты знаешь моего отца, — молвил дунианин, голосом столь же сильным и мелодичным, как сама истина. — Его имя Анасуримбор Келлхус … Друз Ахкеймион отступил, конечности его сделали этот шаг сами собой. Он споткнулся и в буквальном смысле рухнул на собственную задницу. — Скажи мне… — молвил абсурд. Вчера старый волшебник стремился спасти мир от погибели. — Сумел ли он постичь Абсолют? ГЛАВА ШЕСТАЯ Момемн Там нашел его нариндар и убил уколом отравленной иглы в шею за ухом. Весть об этом разошлась по всей Империи, и населявшие её народы с великим удивлением узнали, что Аспект-Императора можно лишить жизни в его собственном саду. За какую-то пару недель гнусное убийство сделалось исполнением пророчества, и никаких действии против Культа Четырехрогого Брата предпринято не было. Весь Мир хотел, чтобы об истории этой было забыто. — Кенейские анналы, КАСИДАС О нансурцах сказано, что они боятся своих отцов, любят своих матерей и доверяют собственным отпрыскам, но только пока боятся своих отцов. Династия Десяти Тысяч Дней, ХОМИРРАС