Певучим было её сердце, Бурной была душа её, Луной над шелком и над морем Песнь её обращалась не к нему, но к тому, из чего он был сложен. Она пела о мечущихся глазах, о дрожащей руке, о стиснутых губах. Она обращалась к ним. И они внимали, извиваясь и зевая как ленивые водоросли. И расцветали. Он разжег её как огонь, Низвел словно снег, Лег щекою к её щеке, Рядом, но не прикасаясь губами, Ибо даже самый окаменевший средь упырей давно рассыпался известью и песком. Соединяя два дыхания во вдохе, Она отмеряла свой голос кувшинами, обращаясь к уже размокшему. Выдыхая одним дыханием. Она вскопала своей мотыгой его землю и глубоко посадила в неё своё семя. ГЛАВА ВОСЬМАЯ Ишуаль Каким бы ни было сегодняшнее безумие, завтрашний день обязательно подаст ему руку — НИЛЬНАМЕШСКАЯ ПОГОВОРКА Лучше ослепнуть в аду, чем быть безголосым на Небесах. — ЗАРАТИН, Оправдание Тайных Наук Начало осени, 20 год Новой Империи (4132 год Бивня), руины Ишуаль Еще один сон, извлеченный из ножен. Море поднимается, душит, лишает сознания. Трескается земля, сокрушая наши кости. Горят леса, запирая дымом крик в наших гортанях. Люди рождаются только для мелких дел, и когда случается великое, исключительное, запредельное, впадают в ступор и трепещут — являя свое ничтожество. Даже желание молиться покидает их, оставляя с раскрытым ртом взирать на убийственное величие. Нет-нет-нет-нет-нет … Друз Ахкеймион стоял, вглядываясь вдаль, глаза его жгло от невозможности моргнуть. Стыд приковывал его к месту, ужас, которому не было сравнения. Он стоял пригвожденный к себе самому, к совершенным им предательствам, к невыполненным обетам. Элеонотские поля уходили вдаль под черными небесами, нависшими над морем разящих рук, полным блеска бронзовых мечей и брони. Адепты Сохонка, милостью своей даруя спасение, ограждали войско от извилистого полета драконов. Гностические огни прочерчивали высоты под облачным пологом. Враку с визгом падали из черноты, исторгая ослепительные огненные гейзеры. Шранки кишащей толпой напирали на стену щитов куниюрцев, не следуя, однако, прежней безразличной природе, — а с новой изобретательностью; расставаясь со своими жизнями с присущим насекомым безразличием, возводя из собственных трупов скаты и выступы, и пытаясь проникнуть по ним в редеющие ряды людей. Башраги метали тела как тряпьё и лохмотья. Куда бы ни глянул старый волшебник, повсюду несчастье жалило его очи. Люди падали, старались зажать вспоротые животы, собирались группами, кричали, обороняясь. Паникуя, бежали целыми рядами, толпами, зачастую валясь лицами вперед прямо в дерн, уступая преследующему их белокожему натиску, ощетинившемуся мечами и копьями. Падали штандарты, хоругви, выделявшие кланы среди племен и племена среди народов. Гибли рыцари-вожди: гордый владыка Амакунир, мудрый князь Веодва. Мощь и слава Высоких норсираев, их надменная роскошь повсюду рушилась, оттеснялась и обращалась в бегство. А над горизонтом, черными, жирными клубами поднимался ревущий Вихрь…Мог-Фарау. Цурумах. Возглашавший, гремящий тысячью тысяч глоток, связывающий крики единою волею во всеобщий хор, ещё более непристойный в своей необъяснимости. СКАЖИ МНЕ… Рыдание протиснулось сквозь зубы короля королей. Происходило именно то… ЧТО ТЫ ВИДИШЬ? Что предрекал Сесватха. Анасуримбор Кельмомас II, Белый владыка Трайсе, последний король королей куниюрских, пошатнулся, словно от тяжести нанесенного ему удара. Ахкеймион пал на колени… ЧТО Я ЕСТЬ? Окруженный шумом битвы, он слышал за своей спиной злобные выкрики, ошеломленные возгласы, призывы к бегству ради спасения короля королей. — Мы потеряли Элеонотские поля! — Прогремел за его спиной чей-то голос. — Потеряли! Всё потеряно! — Кто-то схватил его за плечо, попытался увести назад, прочь от жуткой судьбы. Сбросив чужую ладонь с плеча, он рванулся в сторону побоища… Сделать что-либо было нельзя, оставалось только умереть. Он был наделен душой героя. И много раз он скакал впереди своей королевской дружины, заметив слабое место в рядах противника, намереваясь опрокинуть дрогнувшего врага. Но сейчас это не было поступком героя. Ударившиеся в бегство потоки людей невозможно было развернуть в обратную сторону, столь велика была охватившая их паника. Они представляли собой лишь человеческий гребень, венчавший собой волну всякой нелюди, натиск неисчислимых рыбокожих тварей, на чьих лицах лежала печать восторга и ярости. Первый из его собственных родичей промчался мимо короля королей без щита и оружия, пытаясь на бегу избавиться от пластинчатого хауберка. Бегущие позади него, исчезали под рубящим и колющим валом. Не останавливаясь, Анасуримбор Кельмомас метнул первый дротик в злобный поток, обнажил свой великий зачарованный меч Глимир, и в одиночестве противостал набегавшей волне… И там, куда ударял он, прославленный клинок не столько разрубал плоть, сколько пронзал её, рассекая мясо и блестящие шкуры, как облачка дыма. Снова и снова выкрикивал он имя своего возлюбленного сына. Снова и снова вкладывал свое сердце в замах Глимира. Шранки падали как скошенные, разливая лужи нечистот, и разваливались на груды дергающихся членов. Земля вокруг него дергалась и ходила ходуном. И какое-то мгновение даже казалось, что он остановил нечеловеческий натиск, развернул хотя бы собственную судьбу, если не судьбы своих людей. Шранки замирали, падали, распадались на части, словно гнилые плоды. Последний король королей усмехнулся простоте, чистоте и тщетности собственного поступка. Так он и умер. Так! Так! До последнего мгновения оставаясь благочестивым сыном Гилгаоля … Это произошло, как бывает всегда, слишком быстро, чтобы можно было что-то понять. Из-за спин павших появился вождь шранков, над Глимиром вознесся молот, обрушился, и подогнулись колени… Шлем слетел с его головы. Анасуримбор Кельмомас рухнул среди мертвецов, ещё не лишившись чувств, но ощущая всё вокруг с некоторым опозданием. Он наблюдал взглядом устремленным к краю забвения, как росчерки пылающего света перехватили второй удар вождя шранков, превратив эту тварь в дергающуюся визжащую тень. Король королей услышал бормотание гностических заклинаний, и вновь зазвучавший боевой клич рыцарей Трайсе: Жизнь и Свет! … И Вихрь. ЧТО… Игра линий и пятен, тени людей, раскаленный расцвет глубин… Я… Руки подхватили его подмышки, и он вознесся над грязью и суетой. ЕСТЬ … Вкус золы и крови на губах. Лик Сесватхи заплясал в уголках неба, суровый, полный ужаса, осунувшийся, утомленный. Его уносили в безопасное место — он понимал это и скорбел. — Оставь меня, — выдохнул Ахкеймион, и хотя глаза его смотрели вверх, на старого друга, они каким-то образом видели то, что окружало его, и было за ним.