А не украденной пустоте … Нелюдь наконец извлек из ножен Холол, и взмахнул его пламенным откровением над предлежащей им серой пустошью. Рассыпавшиеся искорки света подчеркнули бесплодную белизну берега, разбросанных по блеклому песку ничем не прикрытых костей, костей и снова костей. Выставив перед собой свое загадочное оружие, нелюдь устремился в серую пустоту. Полы его кольчуги сверкали серебряными искрами при каждом движении. Сорвил заторопился следом, переставляя ноги, будто бы сплетенные из соломы. Действительно, что бы сделал он сам, если бы это его отец укрывался в лежащей перед ними черноте? Бросился бы навстречу, припал бы, рыдая, к его ногам, молил бы о незаслуженном прощении? Или бежал бы со всех ног, бежал как можно дальше от истины Священной Бездны? Да и любил ли он, как и прежде Харвила, мудрого и могучего короля Одинокого города? Или уже возненавидел бы его за свои долгие страдания в попытках подражать его примеру? За то, что оставил своего маленького сына в столь суровые дни, в руках столь злобной и ненадежной Судьбы. Более того: любил бы ещё его сам Харвил? От вопросов этих становилось трудно дышать. Человек и нелюдь шли по песчаной, засеянной костями пустоши, песок временами отступал, прятался в огромных впадинах в сухой скале. Свет Холола без звука озарял всё более и более неровную местность: засыпанные щебнем котловины и насыпи, каменные полки ступенями поднимавшиеся в сгущавшейся тьме, вздымавшиеся чем-то, похожим на лестницу. На предел видимости приходилось нечто вроде огромного каменного причала, резко выделявшегося на фоне прочих каменных глыб. Ойнарал Последний Сын остановил Сорвила рукой. Внимательно осмотревшись и поразмыслив, сику продолжил путь в одиночестве, осторожно ступая по восходящей осыпи с почтением, подобающим Храму пропащих душ. Сердцебиений тридцать юноша не мог понять причин его осторожности. Камень, поднимавшийся у подножия ступеней, углом своим скрывал линию, отделявшую то, что дышало, от того, что не шевелилось. Прославленный Владыка Второй Стражи казался продолжением одного из глубочайших корней Плачущей горы. Древний герой лежал обнаженным, склонив голову на грудь. Казалось, он спал, однако поза его — свободная, с широкими плечами и спиной, опирающейся на незримую скалу, — предупреждала об обратном. Обойдя кучу осыпавшегося щебня, Ойнарал по пологой каменной полке поднялся к гиганту. Десять тысяч теней разбежались от искры на острие Холола, одни- похожие на крохотные ладошки, другие — длинные как сама ночь. Всё Сущее, казалось, менялось, словно бы становясь другим с каждым его шагом. Умолкла каменная струна голоса Перевозчика. Ойнарал остановился на самом верху скального уступа сверкающим маяком посреди сора и угрюмой, изглоданной пустоши. Тишина скрыла все намеки на расстояние. Собственный отец его лежал в тридцати шагах перед нелюдем на втором из карнизов — прикрытое тенями огромное тело покоилось без движения на каменном ложе, на лице великана застыло непроницаемое выражение. Страх опалил грудь Сорвила. Набравшись отваги сику воззвал. — Могучий Ойрунас, Владыка Стражи… Массивное тело не шевельнулось. И тут Сорвил впервые заметил стены, сложенные из черепов — стены! — самым зловещим образом воздвигнутые на восходящих карнизах. Тысячи свиных черепов, ободранных от кожи, и как будто принадлежащих существам много более страшным. Когда отцы становятся драконами? — Это я, Ойнарал Последний Сын… Рождённый от тебя прекрасной Уликарой. Он повел Хололом из стороны в сторону, заставляя окружавшую их орду теней преклонять колени, вставать и снова преклонять колени. Сорвил едва мог стоять на ногах, он опасался, что вот-вот потеряет сознание. — Знаю … — прогрохотало распростертое тело. — Я знаю, кто ты. Ойнарал застыл. — Ты в здравом уме? Тишина — такая, от которой пот выступит даже на коже бестелесного духа и притупится лезвие тишайшего звука. — Расстройство мое, — пророкотал силуэт, тоном столь низким, что от него дрогнуло сердце, — проистекает из одного единственного вопроса… — Силуэт шевельнулся. Скрипнули камни в своих незримых гнездах. Свет Холола высветил лицо, столь же широкое как плечи обычного человека. Избороздившие его морщины, шириной подобные корабельным снастям, искажал гнев. — Почему ты ныне мараешь собою мой взор! Сорвил отступил назад, и сделал ещё шаг, когда герой соскочил вниз со своего ложа. Лицо его, пропорциями своими напоминавшее лица холька, пылало яростью. Кровь обагряла его впалый рот, так что он казался существом, челюсти которого находятся вне тела. Мышцы его покрывали набухшие вены, от голода ребра его проступили полосами. Рост его был столь велик, что собственный сын казался рядом с ним статуэткой. — Ниль’гиккас! — Выкрикнул Ойнарал Последний Сын перед ликом колосса. — Ниль’гиккас поки…! Быстрый удар, нанесенный с безумной силой. Ойнарал отлетел более, чем на десять локтей, тело его как засохший клубень отскочило от каменной стенки и рухнуло на груду камней. Однако, каким-то невероятным образом он ухитрился не выпустить из рук Холол, знаменитый «Отбирающий дыхание». Сорвил увидел светящее острие меча, оно качнулось над правым бедром сику, превратив лицо его в дергающийся силуэт. Свет подчеркнул белизну нагого тела ярившегося над ним колосса, его собственного отца. — Слабаак! — Прогрохотало над Озером. Сын Харвила примерз к месту. — Ну разве мог я не любить столь слабое и прекрасное существо! Сверкающее острие Холола скользнуло вниз, за ногу сику, однако успев перед этим пронзить его сердце. — Ну, как может отец не любить сына, которого должно убить! Острие коротко пульсировало, каждая вспышка обрисовывала сику на фоне камней, освещала Владыку Стражи, безволосого, раскачивавшегося в неутихающем гневе. — Такого сына!.. Внезапная тьма удивила, пусть её прихода и можно было ожидать. Отдаленная чернота метнулась вперед и поглотила буйный, белокожий лик Ойрунаса, ярящегося над своим умирающим сыном. Холол не выскользал из руки Ойнарала — он сам словно бы выскользнул из его рукояти. Сын Харвила каким-то образом был непреклонно уверен в этом. Яркий глазок пылал над Клетью, однако сам он стоял за пределом проникновения его лучей, в сумеречном подземном мире среди стен, сложенных из свиных черепов. Значительная часть его существа, всё человеческое, что осталось в нём, трепетало от ужаса, стремилось бежать, однако какая-то иная доля заставила его не отступить. Он не оставит Ойнарала Последнего Сына разлагаться здесь, среди свиных костей. Сорвил знал это с уверенностью, такой же глубокой как сама жизнь. Он не бросит своего сику. Стон гиганта, словно стенания огромного лося, прозвучал в полной тьме перед ним, звук последовавшего голоса, был подобен скрипу переломленного бревна. — Мой-мой… мой сын … Тишина. Сорвил попытался хоть что-то увидеть, но все что он мог разглядеть, теперь ограничивалось пятном от свечения его ложного лица, призрачной лужицей поверхности, в которой проступали хоть какие-то детали. Тьму пронзил звук рыдания, грубого, хриплого, пропитанного слизью, столь близкого, что юноша отступил на шаг. — Мой сынннн! — вырвалось из огромных легких. Глазок на Клети поблескивал, как и прежде, и в какое-то безумное мгновение ему показалось, что вся полнота бытия вырисовывается на черноте, словно лучи на дымном пологе. А потом он оказался нигде… подвешенным в какой-то безбрежной пустоте. Весь мир съежился до пятнышка, освещенного его проклятым лицом. Тишина бушевала как буря, способная пронзить недра земли. Юноша осознал, что поворачивается на месте, стараясь не забыть направление на Клеть. Спустя одно-единственное сердцебиение он понял, что полностью потерялся. Перспектива навсегда остаться внизу, застрять в Священной Бездне волной паники обрушилась на него. Он пал на колени, разыскивая следы в свете своего таинственного шлема, однако песок был слишком утоптан, свиные кости слишком многочисленны. Титанический вой заставил его на четвереньках отползти подальше. — Айааааааааааа! Сорвил понял, что безнадежно пропал. Он находился в таком месте, куда Мать Рождения проникнуть не могла. Ибо именно за этим Имиморул укрыл своих детей в недрах гор: чтобы спрятать их от взора Богов! Земля сотрясалась во тьме — под могучими ударами вокруг него подскакивали камни. На карачках он повернулся спиной к этому вою, повернулся, чтобы встать и бежать. Он потерялся… Он потерялся! Препятствие возникло на его пути словно огромная черная черепаха, столкновение с которой болью отозвалось в лодыжках и бедрах — оружие и доспех Ойрунаса. Соударение повалило его на кости и гальку. Еще один титанический вой. — Я… я убил его, Брат… убил собственного сына! Тьма рычала за его спиной, гудела намеками на неотступную, неотвратимую, злосчастную судьбу. Свет Амиоласа понял он, пробираясь по неровному песку, чтобы найти убежище за пустым, огромным шлемом нелюдского героя… свет Амиоласа выдаст его! Призрачное лицо Иммириккаса было единственным видимым предметом на всём побережье! Во всей этой бездне можно было видеть только его одного — старательно и лихорадочно мечущегося из стороны в сторону! Сорвил скрючился за шлемом, и взгляд его сам собой опустился к блеснувшему под слоем пыли пятнышку. Вопреки собственному желанию он протер его рукавом… и увидел своё отражение, призрачный лик, взиравший на него из сверкающего окошка Амиоласа. И ошарашенный уставился на него. Мать. Он увидел собственную мать, в той её убывающей красе, которой она обладала в самых светлых его воспоминаниях. Он отшатнулся, и продолжал пятиться до тех пор, пока образ этот не исчез во тьме, а сам он вновь не обнаружил себя оказавшимся неведомо где… сердце его колотилось, мысли гнались на перегонки, тщетно пытаясь настичь друг друга. — Брат, что происходит? — прогремел во тьме хриплый бас. На унылом подземном берегу Перевозчик гортанно затянул новую песню: Высоко вознесли они голову Анарлу, Пролили кровь её, вспыхнувшую огнем.