Герман Река Тьма течет по тверским землям. Исток берет с Ильи-Горы и неспешно несет свои неглубокие воды к Волге. Плещет, качая прибрежную ряску. Сведения об этой реке редки и печальны. У устья Тьмы споткнулся конь князя Глеба, спешившего в Киев по письму своего брата Святополка Окаянного. «И пришедшу ему на Волгу, на усть реки Тми, на поле подчеся под ним конь во рве». Упавший конь «надломи ногу» самому князю. Это было дурным предзнаменованием. Вскоре Глеб был убит людьми Святополка. На берегах Тьмы, по преданию, произошла и история, подтолкнувшая Пушкина к написанию «Русалки»: в омуте возле старой мельницы утопилась от любви крепостная девушка. Историю об утопленнице позже рассказали и гостившему в этих краях Левитану. И он пишет здесь, на Тьме, «У омута» – самую тревожную и печальную свою картину. Стоял некогда на реке Тьме Покровский монастырь. Близ впадения ее в Волгу, у села Отмичи, оттого назывался еще и Отмицким. Обители покровительствовал святитель Акакий Тверской, проходивший некогда в ней послушание. В 1522 году Акакий стал епископом Тверским, однако Отмичи среди архиерейских забот не забывал. Игуменом Отмицкого монастыря на Тьме был в эти годы Герман Садырев-Полев, о котором и пойдет речь. «Бе он яко тела великого муж, так и разума многаго, и муж чистаго и воистину святаго жительства, и Священных Писаний последователь и ревнитель по Бозе, и в трудех духовных мног». Так напишет о Германе его современник, князь Курбский. На берега реки Тьмы Герман прибыл из Иосифо-Волоколамского монастыря. Епископ Акакий помнил инока Германа по Волоколамску, где сам послушался после Отмичей. Инок Герман был искусен в переписке книг, а книжность и ученость святитель Акакий ценил. С тем и назначил ученого монаха настоятелем в Отмичи, на реку Тьму. Возможно, припомнил слова пророка Исайи, повторенные в Евангелии от Матфея: Народ, сидящий во тьме, увидел свет великий… А тьмы хватало – и не в одном речном имени. Пять веков прошло уже со времен, когда князь Владимир окрестил русичей, а народ оставался темен, шаток в вере, с крепко засевшими языческими обычаями. Священство с трудом читало по-церковнославянски, не говоря о других языках. А тут еще стала доходить до русских земель пена, поднятая Реформацией. «Прозябе ересь и явися шатание в людех». Неглубока река Тьма, и вода на ней тихая, покойная; но есть в этом покое что-то мертвое. Часто поглядывал на нее игумен Герман, часто задумывался. Народ, сидящий во тьме, увидел свет великий… Где он, свет этот? Сколько монастырских чернил еще понадобится пролить, сколько книг переписать, чтобы затеплился в русских умах свет и тьма не объяла его? Чтобы просветлели воды Тьмы, чтобы заиграли рассветными бликами? Как долго настоятельствовал Герман в Отмицком монастыре, неизвестно. В 1551 году он был назначен архимандритом Успенского монастыря в Старице. Герман был знатного, «светлого рода». Отца его звали Садырь; в крещении – Феодор. Садыр – имя татарское; был ли он татарином? Курбский писал, что Полевы были «шляхта по отчине». Впрочем, в ту эпоху славяне, бывало, давали своим детям тюркские имена, а тюрки – славянские. Феодор-Садырь был личностью незаурядной. Вслед за сыном принял в Волоколамске постриг под именем Филофей. Проходил послушания келаря, затем казначея; входил в число «соборных старцев» – монастырское правительство. В 1553 году отец и сын Полевы принимали участие в суде над Матфеем Бакшиным – несостоявшимся русским Лютером. Старец Филофей суд этот возглавлял, а архимандрит Герман отвозил осужденного Бакшина в Волоколамский монастырь, на вечное заточение. Участие Филофея и Германа в расследовании ереси Бакшина неслучайно. Оба они, и отец, и сын, были иосифлянами – последователями Иосифа Волоцкого. Иосифлян называют также стяжателями, выделяя тем самым только одну черту в этом движении: признание законности монастырского землевладения. Именно в этом разошлись иосифляне со сторонниками другого великого заволжского старца, преподобного Нила Сорского, нестяжателями. И все же не только стяжательностью были известны иосифляне. Они также были большими книжниками, ревнителями просвещения, миссионерами; горячими воителями с еретиками, – оправдывая, устами Иосифа Волоцкого, даже «предание их лютым казням». Всем этим иосифляне напоминали орден доминиканцев (который и был создан для борьбы с ересями), а нестяжатели – францисканцев; хотя, разумеется, никакого орденского порядка ни у тех, ни у других не было. Да и вопрос с монастырским землевладением был не так прост. Земельные наделы были залогом хозяйственной самодостаточности монастырей, а значит – и независимости от светской власти, ее милостей и опал. А возвышавшаяся Москва все больше пыталась приручить церковь, подчинить ее своей самочинной власти. Да и жилось крестьянам на монастырских землях вольготней, чем на помещицких. И еще. Отмичи, Старица, не говоря уже о Твери, где сидел епископ Акакий, постриженный самим Иосифом Волоцким, – все это были земли бывшего Тверского княжества, главного и последнего соперника Москвы. В отличие от Москвы, строившей свою государственную жизнь по ордынским обычаям, Тверь тяготела к Речи Посполитой и была союзна ей. Понадобится целых три века, чтобы могущественный и гордый город поблек и превратился в зевотное захолустье и грибоедовский Фамусов, обращаясь к Молчалину, произнес свое знаменитое: «И будь не я, коптел бы ты в Твери!» Во дни святителя Германа в Твери не «коптели». Один из тверских князей, Андрей Старицкий, будет какое-то время вероятным кандидатом на московский престол; в тверских землях было средоточие иосифлянства. Нет, иосифляне не были оппозиционны Москве: они деятельно помогали и царю Василию, и сменившему его молодому Иоанну Васильевичу – хотя последний, опираясь на нестяжателей, и попытался в 1551 году лишить монастыри угодий. И все же то, что Герман входил в круг тверского епископа Акакия и игуменствовал в тверских монастырях, что-то проясняет в его дальнейшей судьбе, столкнувшей его, уже в годы опричнины, с царем Иваном Васильевичем… В 1552 году царь Иоанн Васильевич завоевывает Казань, досаждавшую Москве частыми набегами. В 1555 году была учреждена Казанская кафедра. Посажен был на нее еще один видный последователь Иосифа Волоцкого, Гурий (Руготин), бывший до того девять лет игуменом Иосифо-Волоколамского монастыря. Именно под началом святителя Гурия начинал свой монашеский путь Герман. И казанский владыка вспомнит о Германе, отправляясь в земли новые, нерусские, еще не тронутые лучом проповеди. В том же году на реке Свияге, притоке Волги, был основан Успенский монастырь. Игуменом его стал архимандрит Герман. Новый архимандрит живо взялся за дело: проповедовал, крестил, обустраивал обитель. Истинный иосифлянин, он добился выделения монастырю больших запустелых земель в Свияжском и Казанском уездах; стараниями святителя эти земли стали осваиваться. Украсилась новая обитель двумя каменными храмами – Николая Чудотворца и Успения Пресвятой Богородицы, расписанными искусными богомазами. Особенно важно было донести суть христианской веры до народов, населявших новоприобретенные земли: татар, башкир, чувашей. Насильственного, против воли, крещения не допускалось; и Гурий, и Герман главный упор делали на проповедь, убеждение. Дабы народ, сидящий во тьме, увидел свет великий… А что река Тьма? Все так же тихо текла, питая Волгу своими водами, все так же поплескивали в ней голавли, окуньки да уклейки. Но другая, невидимая река Тьма, шире своего земного, зримого образа, шире самой Волги, уже выходила из берегов, бурлила и разливала шумливые воды по русским землям. И на брегах ее вставали не монастыри, но тюрьмы и плахи и пламенели угли пыточных застенков. В 1560 году царь Иоанн Васильевич, раздосадованный неудачами в Ливонской войне, упразднил Избранную раду, круг ближайших своих советчиков и осмотрительных наставников. В 1565 году царь объявляет об учреждении опричнины. Начались отъемы родовых земель, первые казни среди боярства; посыпались горохом отрубленные головы. Годом ранее умирает святитель Гурий; архиепископом Казанским избирается Герман. В Казани новый архиепископ пробудет всего два года; на третий его призовут в Москву. Отношения Иоанна Васильевича с церковью стремительно ухудшались: прежний митрополит Афанасий, пробыв на московской кафедре всего два года, оставил ее и удалился в Чудов монастырь. Официальная версия – «по немощи». На вдовствующую московскую кафедру царь Иоанн Васильевич и наметил Германа, надеясь получить послушного и помощливого митрополита. Герман стал отказываться. Но царь «провел» свое решение через Собор, ослушаться которого святитель уже не мог. До возведения в сан архиепископа поселили его на митрополичьем дворе. Здесь, под низкими расписными сводами, закопченными от свечного и лампадного чада, его посетил царь и провел в беседах с ним два дня. О чем были эти беседы? Протоколов не велось; есть лишь предположения. Герман был известен как «велик помощник» и заступник «в напастех и в бедах» и, верно, пытался умягчить царя. Печаловался за попавших в опалу, за раздавленных кровавой телегой опричнины. Возможно, прозвучали и имена тверских князей – прежде всего Владимира Старицкого, которого Герман знал в бытность свою настоятелем Старицкого монастыря… (Через несколько лет царь заставит князя Владимира прилюдно испить яда; жену и старшую дочь князя стрельцы, обнажив, расстреляют из бомбард.) С беседы царь возвратился в великой досаде и «выбирать» Германа в митрополиты перерешил. «Ты еще не возведен на митрополию, – велел передать ему, – а уже отнимаешь у меня свободу!» Некоторые историки объясняют мрачную подозрительность царя тем, что его опаивали мышьяком. Или ртутью, применявшейся в те времена против венерических болезней. Похоже, однако, что царь пережил более тяжелое отравление – отравление всевластием, действующим сильнее любого зелья. Оттого и вразумление воспринимал как ожог: «свободу у меня отнимаешь!» Не случайно Грозного так полюбит Сталин. «Великий и мудрый правитель», – назовет он его в 1947 году. Не без отдельных недостатков, конечно… «Одна из ошибок Ивана Грозного, – заявит Сталин на обсуждении фильма „Иван Грозный“, – состояла в том, что он не дорезал пять крупных феодальных семейств. Если он эти пять боярских семейств уничтожил бы, то вообще не было бы Смутного времени. А Иван Грозный кого-нибудь казнил и потом долго каялся и молился. Бог ему в этом деле мешал… Нужно было быть еще решительнее». Тут архитектор второй опричнины, безусловно, был прав: Бог царю Иоанну Васильевичу, и правда, мешал. Удалив Германа, царь вызвал в Москву соловецкого архимандрита Филиппа. Вознесенный царской милостью из глухих Соловков в Москву, Филипп должен был быть более покладистым, чем Герман. Как известно, царские расчеты на Филиппа тоже не оправдались. Тяжело, душно было Герману в опричной Москве. И в Казань его не отпускали, и в столице держали под неусыпным приглядом. Пытался Герман поддерживать митрополита Филиппа в назревавшей распре того с царем; поддержка опального архиерея, похоже, только разжигала подозрительность Иоанна Васильевича. Особенно тяжко было мертвыми ночами, когда жизнь опасливо пряталась за бревенчатые стены и наглухо запертые ставни; перелаивались редкие собаки; все замирало, и только в одних пытошных застенках шла неостановимая работа. Народ, сидящий во тьме, заливался, потоплялся новой тьмой. Святитель тихо молился, читал Писание. И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке… И из Едема выходила река для орошения рая… Как реку ту райскую звали? Не была она именована. С упоминания ее начинается Священное Писание, ею же, в Откровении Иоанновом, завершается. И показал мне чистую реку воды жизни, светлую, как кристалл, исходящую от престола Бога и Агнца. И виделась эта светлая небесная река, протекавшая по-над Москвой, по-над Казанью и Тверью, всей Русской землей, тьмой объятой. И вода реки той была сладка и зело приятна, и играли в ней великие рыбы, и отражалось в волнах ее незакатное солнце… Святитель оторвался от чтения и напряг слух. К келье его кто-то приближался тяжелым, немонашеским шагом.