А отец Павлик стал стремительно терять зрение. Точно апостол Павел, ослепленный невыносимо ярким светом по дороге в Дамаск. Когда после долгого лечения он частично восстановит зрение, мир он будет видеть уже по-другому. Он присоединяется к группе католических священников, выступивших вначале с программой церковных реформ, а затем, когда она была отклонена Римом, – с идеей создания Чехословацкой церкви. Уже не католической, а православной. 3 сентября 1920 года они подадут в Сербскую церковь просьбу о включении ее в семью православных церквей. Поначалу его знания о православии были не слишком глубоки. Но он стремительно и твердо расширял их. И делился с другими. И убеждал других. С июля 1921 года он станет издавать газету «За правду». Новой чехословацкой церкви требовалось возглавление, выбор большинства пал на него. Поначалу он отказывался принять епископский сан, считая себя недостойным. «Я не более чем миссионер, – напишет он позже, – который готовит путь и не желает ничего, кроме как передать Чешскую Православную епархию тому, кто придет, как можно более полной в клире, пастве и во всем остальном…» Расследование убийства Гейдриха шло на всех парах. Но большинство тех, кто был связан с его подготовкой, оставались на свободе. Требовался Иуда. Как всегда, когда нужно было донести, сообщить, проинформировать. Разумеется, небескорыстно. И Иуда вскоре нашелся. Даже двое. Их звали… впрочем, не важно, какие имена Иуда носил в тот год и в том месте. Какой у этих двух был цвет глаз. Стрижка, привязанности, привычки. Оба они были из числа парашютистов. Оба были смертельно напуганы. Но главная причина, как всегда, – вознаграждение. «Я думаю, вы и сами сделали бы то же за миллион марок», скажет один из них на суде после войны. Епископ чувствовал себя все хуже. После покушения на Гейдриха бессонница не оставляла его. Каждый день приходили известия о новых арестах. Еще ему нужно было ехать в Берлин, на торжества по поводу открытия нового митрополичьего округа. В этот Средне-Европейский митрополичий округ должна была войти и Чешская епархия. Ехать не хотелось. …А как все прекрасно начиналось двадцать один год назад! Он, еще просто Матей Павлик, отправлялся тогда по вызову сербского патриарха в Белград. 21 сентября 1921 года в монастыре Крушедол, основанном святым епископом Максимом и его матерью святой Ангелиной, он принял монашеский постриг. Ему было дано новое имя – Горазд, в честь святителя Горазда, архиепископа моравского и ученика Кирилла и Мефодия. В воскресенье 25 сентября, около восьми часов утра, в кафедральный собор Святого Михаила в Белграде вошла делегация Чешской церкви с большой белой хоругвью, в центре ее была красная чаша. Кроме чехов и моравов Горазда сопровождали представители православных общин Подкарпатья и две женщины в моравских национальных костюмах. Собор был переполнен. Жившие в Белграде чехи и словаки, множество сербов. Почти все сербское духовенство, светские власти, простые белградцы. Когда патриарх вывел к народу только что рукоположенного архиерея, собор огласился овациями. «До сегодняшнего дня ни одного сербского епископа так не приветствовали», – писали в югославских газетах. После оккупации и раздела Югославии в апреле 1941 года сношения Чешской епархии с Белградским патриархатом прервались. Пришлось писать берлинскому архиепископу, прося принять православных чехов «под свое архипастырское попечение, заботу и защиту»… Так что нужно было епископу ехать в Берлин. Нужно. Что-то сгущалось в воздухе, епископ чувствовал; совсем близко, рядом со стенами его православной церкви. Над которой вновь, как во времена его святого покровителя, архиепископа Горазда, нависла опасность уничтожения. История иногда ходит кругами, двоясь в именах и судьбах. Святитель Горазд, ученик святых Кирилла и Мефодия, был родом из этих же земель. Участвовал в переводе Писания и богослужения на славянский. Незадолго до своей кончины святой Мефодий объявил его своим преемником, архиепископом Великой Моравии. Послужить в Моравии святителю Горазду не пришлось. Против него ополчилась немецкая миссия во главе с епископом Вихингом, яростным противником богослужения на славянском… Это был спор не только о языке богослужения. Хотя до окончательного раскола между Западной и Восточной церквями оставалось еще два века, догматические поводы к нему уже назрели. Прежде всего вопрос о исхождении Святого Духа. Вихинг, как и все западные епископы, утверждал Его исхождение не только от Отца, что признавалось и Восточной церковью, но и от Сына, что было поздней добавкой (пресловутое Filioque)… Горазд, принадлежавший к Восточной церкви, с этим согласиться не мог. Заручившись поддержкой Рима и местной власти, Вихинг изгнал Горазда и других приверженцев Кирилла и Мефодия из Моравии. Большая часть из них найдет убежище в Болгарии и Сербии. Но в чешских и моравских землях богослужение на славянском прекращается; православие, едва забрезжив, гаснет… Что ж, и ему, епископу Горазду, или, как его иногда называли, Горазду Второму, тоже пришлось немало вынести от католического клира. Не могли прежние братья простить ему перехода в православие и ревностного и успешного миссионерства. От этих новых «вихингов» неожиданно защитил его оломоуцкий католический архиепископ Антонин Кирилл Стоян. «Оставьте Павлика в покое, вы недостойны даже развязать ремень обуви его[17]». Мудрый был владыка, так же по-своему болевший за духовное возрождение чехов и моравов. Все же не католики более всего досаждали Горазду в первые годы его епископства. Тяжелее было с недавними единомышленниками. Для многих из них православие, как оказалось, было только средством, инструментом в борьбе за «национальное» христианство. В конце августа 1922 года они опубликовали «Чехословацкий катехизис» и добились его принятия в качестве официального вероучительного документа. В нем утверждалось, что Святой Дух – всего лишь «Божие воодушевление в человеке». А Иисус Христос именовался просто «самым великим пророком» в ряду с другими «славными пророками человечества» (Моисей, Сократ, Зороастр, Будда…) и с «чехословацкими национальными пророками». Епископ резко выступил против. Это, писал он, попытка рассмотреть христианство без всякого «внимания к Благодати Божией». Без Благодати христианство остается только этикой. Но «может ли только этика нас насытить, освятить и спасти»? Епископ был патриотом. Но любовь к родине у него была следствием любви к Богу, а не наоборот. «Если мы любим свою Церковь, – говорил он, – мы не можем не любить свою родину… Любя родину, служат ей; становясь на ее справедливую защиту, мы тем выполняем одно из своих земных назначений, иначе мы останемся в рабстве у иноплеменников, которые уничтожат и нас, и православие на нашей родине…» Нет, «иноплеменники» не собирались сразу уничтожать чехов и моравов. Пока эти народы были нужны вермахту как рабочая сила. Гейдрих, став рейхспротектором, даже частично поднял им зарплату. «Необходимо добавить чешским рабочим жратвы, ведь они должны выполнять свою работу…» Среди рабочих стали распространяться билеты на футбол, в театр, кино. Для более высоколобых – что-нибудь потоньше. Например, музыкальный фестиваль. Но все это – пока идет война и нужно, чтобы эти чехи «выполняли свою работу». А потом… Какие-то шаги для этого «потом» Гейдрих уже сделал. Написал записку о необходимости изучить расовый состав в протекторате. Распорядился устроить в чешских школах расовую проверку. Нужно выявить ту часть населения, в которой есть немецкая кровь. Остальных стерилизовать. Или переселить куда-нибудь на восток, к другим остаткам славян. Осуществить эти планы Гейдриху помешала граната, брошенная 27 мая 1942 года в его «мерседес». Когда он возвращался после фестиваля и в его узком удлиненном черепе витали обрывки классических мелодий. После покушения над Богемией и Моравией зазвучала другая музыка. Более четырнадцати тысяч было арестовано, около семисот расстреляно. Все истошнее стучали «ундервуды» во дворце Печека, все чаще вызывали на допросы, все громче раздавались хрипы и стоны… Наконец было установлено, где скрывается основная часть заговорщиков. Собор Святых Кирилла и Мефодия стал кафедральным собором Чешской православной церкви не сразу. Еще в начале 1920-х о том, что она будет иметь хоть какое-то помещение в Праге, можно было лишь мечтать. «Президент-освободитель», демократичнейший Масарик не любил православия. Он вообще не любил религию; ей, полагал он, не место в современном государстве. Но с католичеством приходилось мириться, это была религия большинства, а большинство президент уважал. Но – православие… В нем он видел причину «отсталости» России, причину любой отсталости. «Жизнь есть эволюция, – писал Масарик, – а не привязанность к догме, незыблемости и сохранению православия византийского средневековья». Сходных взглядов придерживались и социалисты, составлявшие большинство в правительстве. В одном месте епископу так и ответили: «Скорее у мусульман будет мечеть в Праге, чем у православных чехов – храм». Служить приходилось в школьных классах. «Обычно такой класс, – вспоминал один из очевидцев, – оставался неубранным после недели занятий, и нашим сестрам приходилось сначала наводить в нем порядок… В классе оставляли только один большой стол и один поменьше, на них стелили скатерти, украшали цветами, на большом столе (престоле) ставили икону. В данном случае это была прекрасно написанная икона Пресвятой Богородицы, по образцу Васнецовской, позже в новой церкви ее поместили в иконостас. Священник сам приносил облачения, антиминс и богослужебную утварь… Другие христиане и нехристиане смеялись над нами. Требовалось большое самоотречение, нужно было выстоять, не унывать». В 1930-м в стране насчитывалось уже более 145 тысяч православных. И власти пошли на уступки. В 1933 году Чешской православной церкви было передано здание бывшей церкви Карло Борромео. Два года шел ремонт; в 1935-м она была освящена во имя святых Кирилла и Мефодия. Этот барочный храм изначально, как и все пражские храмы, был католическим; в 1780-е годы, в ходе секулярных реформ Иосифа Второго, был закрыт и полтора столетия использовался как казарма, военный склад, как подсобное помещение близлежащего университета… И еще одна деталь. Почти под каждым барочным храмом при его постройке устраивались подземелья. В них хоронили, в них во время войн можно было долго укрываться. Были такие подземелья и под бывшим костелом Карло Борромео, а ныне церковью Кирилла и Мефодия. Там с 30 мая и скрывались участники покушения на Гейдриха. Знал ли об этом епископ? Позже утверждали, что это убежище заговорщикам он сам и предоставил. И что он был связан с Сопротивлением, даже был активным его участником. Это было не так. Да, после Мюнхенского сговора, когда бывшие союзники Чехословакии «уступили» ее Гитлеру, епископ написал возмущенное послание к главам православных церквей. «Надо было воевать!» – так встречал он своих духовных чад, возвращавшихся из капитулировавшей армии. И сам в своих проповедях осуждал идею расового превосходства одной нации над другими. Говорить такое в Третьем рейхе было рискованно. Министр народного просвещения Моравец, курировавший религиозные вопросы, вызвал епископа и потребовал заявления о поддержке правительства протектората. Епископ ответил словами апостола Павла: мы будем повиноваться любому правительству, если оно является законным. Моравец сердито заметил, что это двусмысленный ответ. Другого ответа епископ ему так и не дал… Это тоже был риск. Но участником Сопротивления он не был. Предоставили укрытие участникам заговора священники церкви. Настоятель протоиерей Вячеслав Чикл, иерей Владимир Петршек и староста Ян Зоневенд. Носили им пищу, медикаменты, газеты. 11 июня священники наконец решились рассказать об этом епископу. Неизвестно, какой была его первая реакция. Возможно, он провел ладонью по похолодевшему лбу. Поправил очки с толстыми линзами. Несколько секунд молчал. Возможно. Известно одно: он благословил, чтобы его церковь продолжала помогать заговорщикам. – Однако, – владыка внимательно посмотрел на Зоневенда, – при первой же возможности их нужно перевезти в другое место. Мы не можем ставить под удар наших прихожан. Староста почтительно кивнул. Владыка отбыл в Берлин. После Праги Берлин поражал холодом. Прага даже под оккупацией ухитрялась оставаться домашней и уютной. Один из немецких путешественников, посетивших Прагу в 1942-м, вспоминал, что это было «путешествием в спокойствие».