– Не дурите. Еще только без двух минут четыре. Он снова сел, глядя так жалобно, как будто я его толкнул в кресло, и в ту же минуту послышался шум подъезжающего автомобиля. Мы оба вскочили; сам слегка взбудораженный, я вышел на крыльцо. Между сиреневых кустов с поникшей, мокрой листвой шла к дому большая открытая машина. Она остановилась. Из-под сдвинутой набок треугольной шляпы цвета лаванды выглянуло лицо Дэзи, сияющее радостной улыбкой. – Так вот твое гнездышко, птенчик мой! Журчание ее голоса влилось в шум дождя, как бодрящий эликсир. Я сперва вобрал слухом только мелодию фразы, ее движение вверх и вниз – потом уже до меня дошли слова. Мокрая прядка волос лежала у нее на щеке, точно мазок синей краски, капли дождя блестели на руке, которой она оперлась на меня, выходя из машины. – Уж не влюбился ли ты в меня? – шепнула она мне на ухо. – Почему я непременно должна была приехать одна? – Это тайна замка Рэкрент. Отправь своего шофера на час куда-нибудь. – Ферди, вернетесь за мной через час. – И мне вполголоса, как нечто очень важное: – Его зовут Ферди. – А у него не делается насморк от бензина? – Кажется, нет, – простодушно ответила она. – А что? Мы вошли в дом. К моему невероятному удивлению, гостиная была пуста. – Что за черт! – воскликнул я. – О чем это ты? И тут же она оглянулась: кто-то негромко, с достоинством стучался в парадную дверь. Я пошел отворить. Гэтсби, бледный как смерть, руки точно свинцовые гири в карманах пиджака, стоял в луже у порога и смотрел на меня трагическими глазами. Не вынимая рук из карманов, он прошагал за мной в холл, круто повернулся, словно марионетка на ниточке, и исчез в гостиной. Все это было вовсе не смешно. С бьющимся сердцем я вернулся к парадной двери и закрыл ее поплотнее. Шум усилившегося дождя остался за дверью. С минуту стояла полная тишина. Потом из гостиной донеслось какое-то сдавленное бормотанье, обрывок смеха, и тотчас же неестественно высоко и звонко прозвучал голос Дэзи: – Мне, право, очень приятно, что мы встретились снова. Опять пауза, затянувшаяся до невозможности. Торчать без дела в холле было глупо, и я вошел в комнату. Гэтсби, по-прежнему держа руки в карманах, стоял у камина, мучительно стараясь придать себе непринужденный и даже скучающий вид. Голова у него была так сильно откинута назад, что почти упиралась в циферблат давно отживших свой век часов на каминной полке, и с этой позиции он взглядом безумца смотрел на Дэзи, которая сидела на краешке жесткого стула, немного испуганная, но изящная, как всегда. – Мы старые знакомые, – пролепетал Гэтсби. Он глянул на меня и пошевелил губами, пытаясь улыбнуться, но улыбка не вышла. По счастью, часы на полке, которые он задел головой, сочли за благо в эту минуту угрожающе накрениться; Гэтсби обернулся, дрожащими руками поймал их и установил на место. После этого он сел в кресло и, облокотившись на ручку, подпер подбородок ладонью. – Простите, что так получилось с часами, – сказал он. Лицо у меня горело, словно от тропической жары. В голове вертелась тысяча банальностей, но я никак не мог ухватить хоть одну. – Это очень старые часы, – идиотски заметил я. Кажется, мы все трое искренне считали тогда, что часы лежат на полу, разбитые вдребезги. – А давно мы с вами не виделись, – произнесла Дэзи безукоризненно светским тоном. – В ноябре будет пять лет. Автоматичность ответа Гэтсби застопорила разговор по крайней мере еще на минуту. С отчаяния я предложил пойти всем вместе на кухню готовить чай, и они сразу же встали, но тут вошла распроклятая финка с чаем на подносе. Началась спасительная суета с передачей друг другу чашек и пирожных, и атмосфера несколько разрядилась, хотя бы по видимости. Мы с Дэзи мирно болтали о том о сем, а Гэтсби, забившись в угол потемнее, следил за нами обоими напряженным, тоскливым взглядом. Однако я не считал мир и спокойствие самоцелью, а потому при первом удобном случае встал и просил позволения ненадолго отлучиться. – Куда вы? – сразу же испугался Гэтсби. – Я скоро вернусь. – Погодите, мне нужно сказать вам два слова. Он выскочил за мной на кухню, затворил дверь и горестно простонал: «Боже мой, боже мой!» – Что с вами? – Это была ужасная ошибка, – сказал он, мотая головой из стороны в сторону. – Ужасная, ужасная ошибка. – Пустяки, вы просто немного смутились, – сказал я и, к счастью, догадался прибавить: – И Дэзи тоже смутилась. – Она смутилась? – недоверчиво повторил он. – Не меньше вашего. – Тише, не говорите так громко. – Вы себя ведете как мальчишка, – не выдержал я. – И притом невоспитанный мальчишка. Ушли и оставили ее одну. Он предостерегающе поднял руку, посмотрел на меня с выражением укора, которое мне запомнилось надолго, и, осторожно отворив дверь, вернулся в гостиную. Я вышел с черного хода – как Гэтсби полчаса тому назад, когда волнение погнало его вокруг дома, – и побежал к большому черному узловатому дереву с густой листвой, под которой можно было укрыться от дождя. Дождь к этому времени снова припустил вовсю, и мой кочковатый газон, так тщательно выбритый садовником Гэтсби, превратился в сеть мелких болот и доисторических топей. Из-под дерева открывался один-единственный вид – огромный домина Гэтсби; вот я целых полчаса и глазел на него, как Кант на свою колокольню. Он был возведен для какого-то богатого пивовара лет десять назад, когда только еще начиналось увлечение «стильной» архитектурой, и рассказывали, будто пивовар предлагал соседям пять лет платить за них все налоги, если они покроют свои дома соломой. Возможно, полученный отказ в корне подсек его замысел основать тут Родовое Гнездо – с горя он быстро зачах. Его дети продали дом, когда на дверях висел еще траурный венок. Американцы легко, даже охотно, соглашаются быть рабами, но упорно никогда не желали признать себя крестьянами. Полчаса спустя солнце выглянуло из-за туч, и на подъездной аллее у дома Гэтсби показался автофургон с провизией для слуг – хозяин, я был уверен, и куска не проглотил бы. В верхнем этаже горничная стала открывать окна. Она поочередно показывалась в каждом из них, а дойдя до большого фонаря в центре, высунулась наружу и задумчиво сплюнула в сад. Пора было возвращаться. Пока вокруг шумел дождь, я как будто слышал в гостиной их голоса, то ровные, то вдруг повышающиеся в порыве волнения. Но сейчас, когда все стихло, мне казалось, что и там тоже наступила тишина. Прежде чем войти, я, сколько мог, нашумел в кухне, только что не опрокинул плиту, но они, наверно, и не слышали ничего. Они сидели в разных углах дивана и смотрели друг на друга так, словно лишь сейчас или вот-вот должен был прозвучать какой-то вопрос. От первоначальной скованности не осталось и следа. У Дэзи лицо было мокрое от слез, и, когда я вошел, она вскочила и бросилась вытирать его перед зеркалом. Но что меня поразило, так это перемена, происшедшая в Гэтсби. Его лицо в буквальном смысле сияло; он всем своим существом излучал несвойственный ему блаженный покой, наполняя им мою маленькую гостиную. – Ах, это вы, старина! – сказал он, как будто мы впервые увиделись после долголетней разлуки. Мне даже показалось, что он хочет поздороваться со мной за руку. – Дождь перестал. – Неужели? – Когда смысл моих слов дошел до него, когда он увидел, что по комнате прыгают солнечные зайчики, он радостно улыбнулся, как метеоролог, как ревностный поборник вечной победы света над тьмой, и поспешил сообщить новость Дэзи: – Что вы на это скажете? Дождь перестал. – Ну, как хорошо, Джей. – Боль и тоска захлебнулись в ее мелодичном голосе, и в нем прозвучало только радостное удивление. – Пойдемте сейчас все ко мне, – предложил Гэтсби. – Мне хочется показать Дэзи мой дом. – А может, вы лучше пойдете одни, без меня? – Нет, нет, старина, непременно с вами. Дэзи пошла наверх, умыть лицо – я с запоздалым раскаянием подумал о своих полотенцах, – а мы с Гэтсби ожидали ее, выйдя в сад. – А хорош отсюда мой дом, правда? – сказал он мне. – Посмотрите, как весь фасад освещен солнцем. Я согласился, что дом великолепен. – Да… – Неотрывным взглядом он ощупывал каждый стрельчатый проем, каждую квадратную башенку. – Мне понадобилось целых три года, чтобы заработать деньги, которые ушли на этот дом. – Я считал, что ваше состояние досталось вам по наследству. – Да, конечно, старина, – рассеянно ответил он, – но я почти все потерял во время паники, связанной с войной. Должно быть, он думал в это время о чем-то другом, потому что, когда я спросил его, чем, собственно, он занимается, он ответил: «Это мое дело», и только потом спохватился, что ответ был не очень вежливый. – О, я много чем занимался эти годы, – поспешил он поправиться. – Одно время – медикаментами, потом – нефтью. Сейчас, впрочем, не занимаюсь ни тем, ни другим. – Он посмотрел на меня более внимательно: – А что, вы, может быть, передумали насчет моего позавчерашнего предложения? Ответить я не успел – из дома вышла Дэзи, сверкая на солнце двумя рядами металлических пуговиц, украшавших ее платье. – Как, неужели это – ваш дом? – вскричала она, указывая пальцем на виллу. – Вам он нравится? – Очень нравится, но только как вы там живете совсем один? – А у меня день и ночь полно гостей. Ко мне приезжают очень интересные люди. Известные люди, знаменитости. Мы не пошли коротким путем вдоль пролива, а отправились в обход по шоссе и вошли через главные ворота. Дэзи восторженно ворковала, любуясь феодальным силуэтом, который с разных сторон по-разному вырисовывался на фоне неба, восхищалась искристым ароматом нарциссов, пенным благоуханием боярышника и сливы, бледно-золотым запахом жимолости. Было странно не видеть кутерьмы разноцветных платьев на мраморных ступенях и не слышать никаких других звуков, кроме гомона птиц на деревьях. И потом, когда мы бродили по музыкальным салонам Marie Antoinette и гостиным в стиле Реставрации, мне показалось, что за всеми диванами и под всеми столами прячутся гости, получившие строгий наказ – не пикнуть, пока мы не пройдем мимо. А выходя из готической библиотеки, я мог бы поклясться, что, как только за нами закрылась дверь, я услышал зловещий хохот очкастого Филина. Мы поднялись и наверх, прошли по стильным спальням, убранным свежими цветами, пестревшими на фоне голубого и розового шелка, по гардеробным и туалетным со вделанными в пол ваннами – и в одной комнате натолкнулись на растрепанного мужчину в пижаме, который, лежа на ковре, делал гимнастические упражнения для печени. Это был мистер Клипспрингер. Квартирант. Утром я видел, как он с голодным видом слонялся по пляжу. Закончился наш обход в личных апартаментах Гэтсби, состоявших из спальни, ванной и кабинета в стиле Роберта Адама; здесь мы сели и выпили по рюмке шартреза, который Гэтсби достал из потайного шкафчика в стене. Все это время он пристально следил за Дэзи и, мне кажется, заново оценивал каждую вещь в зависимости от того, какое выражение появлялось при взгляде на эту вещь в любимых глазах. А иногда он вдруг озирался по сторонам с таким растерянным видом, как будто перед ошеломляющим фактом ее присутствия все вещи вообще утратили реальность. Один раз он споткнулся и чуть было не упал с лестницы. Его спальня была скромнее и проще всех – если не считать туалетного прибора матового золота. Дэзи с наслаждением взяла в руки щетку и стала приглаживать волосы, а Гэтсби сел в кресло, прикрыл глаза рукой и тихо засмеялся. – Странное дело, старина, – сказал он весело. – Никак не могу… Сколько ни стараюсь.