– Внебрачных дочерей, – огрызнулся грек, – незаконнорожденных. – А монголам все едино. У них нет законных или незаконных. Императорская дочь, значит императорская дочь. Я тебе зря, что ли, толковал про то, кому принятие христианства на руку? К чему это я тебе все говорю? Знаю, куда ты едешь и зачем. Знаю и что у твоих хозяев на уме – митрополитство во второй раз продать. Да подороже. Знаю и то, что торги будут нешуточные: уже от Ольгерда человек едет. Вижу, ты меня уже понял. – Как не понять? Думаешь, нашим блеск серебра глаза застит? Я тоже этого боюсь. Не я один. Многие в Царьграде понимают, что митрополит должен в Москве сидеть. Или на крайний случай в Киеве, под татарской рукой. Только ты прав. Многие у нас сейчас смотрят на закат. На подножье папского престола. Им литовские дела ближе. Ольгерд ведь тоже не с пустыми руками своих людей присылает. Речь не только о серебре. Его тоже клонят к папе. – Сейчас вам повезло. После чумы Тайдула сидит в Гюлистане. Место для посторонних малодоступное. Дворец вдали от городов. Его еще до чумы заложили на манер тех, что были у верховного хана и в Персии. Как мор пришел, оказалось хорошим местом, чтобы отсидеться от беды подальше. Да так там и остались. Туда папским монахам попасть трудно. А в Сарае они большую силу имеют. И ходы в Золотую Орду имели хорошие. Было видно, что Злат не любил политики, потому что он снова ударился в воспоминания. Ромей не зря называл его монголом. Доезжачий хоть и был русским, но всю жизнь прожил в Орде. Родился в городке Укек, где в старые времена ханы держали монетный двор. Потом еще мальчишкой переехал с отцом, православным священником, в Сарай. Сейчас есть два Сарая, новый и старый. Старый стал расти, когда туда перебрался хан Тохта, чтобы быть поближе к Персии, с которой он тогда начал было дружить. Дружба эта пошла на пользу торговле, а торговля наполнила город людьми и товарами. Как раз перед этим в персидских землях были смуты и гонения, то на буддистов, то на христиан, то на иудеев. Много их бежало за Бакинское море, к милостивым ханам улуса Джучи. Дядюшка Касриэль – один из них. Город разросся за десятилетие, как опара на дрожжах. Даже когда потом Узбек построил себе новый дворец в нескольких днях пути выше по реке и перебрался туда, старый Сарай не захирел. Не зря его называли ал-Махруса. Богохранимый. Там и прошла почти вся жизнь Злата. Служил он трем ханам. Начинал еще при Тохте. Благодаря сметливости и умению распутывать мудреные узлы дошел от простого писца-битакчи до помощника самого визиря. Потому, когда пришло время отправляться на покой, ему нашли почетную, но непыльную службу начальника ханской псарни. Чем не место для старого верного пса? Пусть и не цепного, а скорее охотничьего? Псовая охота хороша в лесах. На кабана, лося, медведя. Охота эта нелегкая и, чего греха таить, опасная. Зверь не признает чинов, и немало знатных особ неудачно окончило свой век на лесной тропе. Даже просто скакать сквозь чащу опасно. На иной сук можно налететь, почище вражеского копья выйдет. Можно, конечно, охотиться и в степи, с борзыми, но здесь больше в почете забава соколиная. Есть еще и другая охота. Главная. Когда выходит сам хан с войском на большую облаву. Каждый год собирают всадников под началом командиров со всей степи. Только охота эта иного рода. Это смотр войска, проверка его готовности. Здесь нужна не добыча, а умение держать строй, передавать команды, слушать сигналы. Это проба силы для войны. После такой охоты, как после похода, награждают отличившихся, повышают и понижают в звании. Начальник ее – второй человек в войске после беклярибека. Псарям на такой охоте делать нечего. Теперь ханская псарня пребывала в загородном дворце. Узбек любил подражать верховным ханам. Поэтому он завел себе Золотую Орду, как у них, – шатер, покрытый драгоценными шелками и опиравшийся на обитые золотом столбы. С троном. С тех самых пор и повелось так именовать его ставку, а порой и само царство. Хану всегда нравились северные леса, где, вдали от интриг полного иноземных пришельцев Сарая, он провел первые годы своего царствования. Потому он вскоре перебрался в новый дворец. Сарай ал-Джадид. Но туда следом переехал весь двор, там поселились купцы, ремесленники. Вскоре Новый Сарай превратился в город побольше старого. Тогда жена Узбека Тайдула решила построить себе на манер великого хана летний дворец. Ближе к северным лесам. Место выбрала, чтобы и леса были рядом, и степь, а самое главное – Итиль. Пристань, переправа на другой берег. На персидский манер повелела заложить там большой сад, для чего нашли искусных в этом деле людей из Персии и Хорезма. Когда уже при Джанибеке сам хан убрался туда со двором, построили и зимний дворец. Появились службы, помещения для канцелярий, а затем и монетный двор. Где хан – там и казна. Где казна – там и деньги. Вот туда после чумы и перебрался бывший помощник визиря, у которого во время мора погибла в Сарае вся родня. Там и доживал век в нехлопотной должности доезжачего. Повелителя псов. Оттуда он и был пущен властной рукой по следу исчезнувшего Омара. XXIII. Мазь императрицы Зои Мне поначалу казалось странным, что ханский посланец ничего меня не спрашивал про Омара. Не обмолвился ни единым словом. Прошел день, другой – он все так же беспечно предавался воспоминаниям, рассказывал истории, в основном уделяя внимание нашим спутникам-ромеям. Мне уже стало казаться, что он решил проплыть часть пути рекой, чтобы потихоньку у них что-то выведать. Только один раз, уже вечером второго дня, когда я умывался у реки перед сном, старик, стоя рядом и любуясь закатом, негромко сказал: – Ты умный юноша. Главное, почтительный. Ничего не спрашиваешь, а ждешь, когда старшие обратятся. Правильно. Вопросы выдают намерения. Разговор о моем деле он завел только на третий день. Будто невзначай. И не со мной, а с патриаршим посланником. Я даже вздрогнул от неожиданности, когда Злат вдруг спросил его: – Думаешь на Москве с Авахавом повстречаться? – Все зависит от того, кому он сейчас служит. – То-то и оно. Последний раз его видели на волынской дороге. Там он показал проезжую грамоту на Киев. Видимо, в этих словах был некий намек, которого ромей не понял, потому что доезжачий продолжил: – Если он ехал из Таны в Киев, то чего его занесло на волынскую дорогу? Это большой крюк по степи. Теперь грек задумался. – Если бы он собирался в Москву, то из Таны ему совсем было близко через Червленый Яр. А через Киев ему туда никак мимо литовских караулов не проскочить. Так что не свидитесь, – усмехнулся Злат. – Человек он торговый. Коли поспешает, значит, торги намечаются. Как думаешь, кто торговать будет? И чем? – Коли Ольгерд своего человека пошлет к патриарху, чтобы для него клобук просить, то ему ведь потом еще нужно будет в Орде ярлык получать. По этой части Авахав ловкий ходок. Только рановато. Ольгердов человек назад раньше осени никак не вернется. Получается, спешил он к цареградскому посольству. – Да еще по волынской дороге, – поддакнул Злат. – Из-за Волыни сейчас у Литвы с поляками и венграми пря. Не зря, выходит, наш торговый человек ездил к венгерской границе. – А прошлой осенью помог продать в Чембало татарских невольников. Не из тех ли, кто недавно на Волыни или в Молдавии в плен угодил? К венграм или полякам. Самим-то им эти пленные ни к чему. За знатных можно выкуп взять, а черную кость куда девать? Белая крепость под боком. А оттуда морем куда хочешь. Вот только продавец сидит в Тане. Ты человек ученый, тебя думать философы учили. Думай! С этими словами доезжачий повернулся ко мне, прервав, подобно сказочной Шахерезаде, рассказ на самом интересном месте. – Я с Авахавом познакомился лет тому двадцать назад в Сарае, одновременно с нынешним митрополитом Алексием. Тот тогда еще простым иноком был. А приехали они в Орду по одному и тому же делу. Я у тамошнего эмира наибом был – так и скрестились наши пути-дорожки. Авахав тогда хлопотал по делам эмира Алибека. Как видишь, прав старик Соломон – ничто не ново под небесами. Столько лет прошло, а опять те же имена. Зимой ведь Алибек как раз был в кочевьях недалеко от Белой крепости, – снова повернулся он к греку. – А летом в Крыму. Так что к продаже чембальских невольников никаким боком не причастен. Зачем тогда было для этого в Тану ехать? – Получается, что есть кто-то, у кого дела с этим Алибеком? И сидит он в Тане? – Вот видишь. Я у философов не обучался, а мне тоже эта мысль в голову пришла. Тана, Литва, Алибек, Белая крепость. Есть между всем этим какая-то связь. Ну да это не моего ума дело. Просто мне показалось, что этот египетский купец тоже неспроста в этот клубок угодил. А вот как – не пойму. Торговал ладаном. Товар самый что ни на есть мирный. Не рабы, не железо. Главные покупатели – попы и бабы. Доезжачий замолчал и долго о чем-то думал, глядя на пустынный берег. Молчал и его собеседник, тоже погрузившись в свои мысли. Среди раскинувшегося, на сколько хватало глаз, степного простора словно и не было места тайнам. Где-то в вышине заливалась птица, ветерок доносил свежий запах диких трав. Даже весла скрипели однообразно и медленно, будто попадая в такт некой неслышной музыке. Потом Злат сказал, точно обращаясь к кому-то, затаившемуся в прибрежных кустах: – Вот только почему этим делом о пропаже купца так озабочен сам хан? Я сейчас уже на покое, разбойников не ловлю. Мое дело – собачки. Вдруг среди зимы меня погнали в буртасские леса. В самые морозы. Дороги заметены: в степи бураны, в лесах – снега по пояс. Несколько раз приходилось в поле ночевать. Совсем не для старых костей. А дело на поверку яйца выеденного не стоило. Разбоя нет. Имущество купца все цело, по приказу местного эмира опечатано и взято под охрану. Да и с самим купцом еще неведомо что случилось. Тело не найдено, значит, и об убийстве речь вести рано. В этих лесах и самому можно без всякой злой воли сгинуть: заблудиться или в болото угодить. Чего Джанибек так обеспокоился, что меня старого с печи среди зимы стащил и по зимнему следу пустил? Зачем ему был этот купец? Ведь мне особую грамоту дали с ханской печатью и пайцзу, чтобы все мне помогали. А личного отчета так и не потребовали. Передал я через писца, что да как, тем и кончилось. Вот теперь опять все сызнова: ханский приказ, грамота, пайцза. И снова я никак не пойму, в чем дело. Он повернулся ко мне и хитро подмигнул: – Видать, дело все-таки в вашем товаре. Не зря главные покупатели – попы да бабы. Даже примета такая есть, коли того или другую встретишь – к неудаче. Была какая-то скрытая угроза в этих словах. Ведь все сходилось. Я ехал вместе с патриаршими посланниками, едва не угодив перед этим в историю с миром. Всю дорогу от самого Кипра только и слушал разговоры о церковных делах, ссорах между папежниками и православными, распрях меж патриархами. Неужели все это из-за загадочной власти ароматов, про которую любил говорить мой дед и тайну которой пытался постичь молчальник Мисаил в своей скрытой от чужих глаз лаборатории? Священники и женщины, сказал проницательный урус в одежде монгола. Почему он у меня ничего так и не спросил? Вообще ничего? Когда мы вечером остановились на ночлег и слуги уже разожгли костер, Злат сказал, что завтра мы покинем своих спутников и дальше отправимся верхом. На прощание он решил устроить небольшую пирушку. Оказалось, что для такого случая у него с собой пара немаленьких кувшинов настоящего греческого смоленого вина, чтобы угодить ромеям. – Это вино способен оценить только настоящий знаток благовоний, – подмигнул он мне, – его так и называют: любовь с третьего глотка. Первый глоток несет вкус смолы, второй – вкус вина, и только третий смешивает эти два вкуса. Жаль, что ты его не попробуешь. После чего он начал очередную историю. Про то, как Русь приняла христианскую веру. Ту самую, что я слышал еще в Царьграде у Святой Софии, но уже с другими подробностями. Оказывается, они уже совсем было решили стать мусульманами. Однако в последний момент их князь узнал, что эта вера запрещает пить вино. «Веселие Руси есть пити, не можем без него быти», – сказал он. Греки оценили вино по достоинству. Судя по всему, понравилось оно и Мисаилу. Но и без вина хорошо было сидеть у костра, смотреть на искры, улетающие в ночное небо и мешающиеся там с неподвижными звездами, слушать далекие крики во тьме – не то зверей, не то птиц. Объевшись жаренной на углях баранины, я отошел в сторону, оставив своих бражничающих веселых спутников, и скоро уснул. Усвоив еще со времен похождений со своими беспечными каирскими друзьями древнюю поговорку: «Пей или уходи», я давно зарубил себе на носу, что трезвому не место среди пьяных. Хотя один из моих мудрых учителей придавал этим словам более возвышенный смысл, утверждая, что они призывают человека мужественно переносить превратности судьбы. Каждый находит то, что ищет. Зато утром мои спутники не смогли подняться с первыми лучами солнца. Уже давно дымили костры, на которых варилась в котлах густая похлебка из проса. Она была хорошей заменой хлебу, который было невозможно испечь в походных условиях. Слуги перенесли на берег вещи доезжачего и увязали их во вьюки. В степи было так тихо, что даже негромкий разговор разносился на сотню шагов. Я слонялся вдоль берега, любуясь нежным рассветом, медленно разгоравшимся на востоке. Где-то в далеких городах сейчас с минаретов раздается крик муэдзина. Только насладиться в уединении благими мыслями мне не удалось. К своему удивлению, я увидел идущего в мою сторону Мисаила. Он вчера оставался бражничать до самого конца, но теперь почему-то вскочил ни свет ни заря. То ли его накануне нещадно обносили, то ли он сам проявил воздержанность, но вид его был довольно свежим и не говорил о вчерашних излишествах. Более того, он был серьезен и выражал озабоченность. Мисаил молча ухватил меня за рукав и повел в сторону от нашего небольшого лагеря. – Помнишь бальзам, которым я лечил тебя в Константинополе? – спросил он, когда мы отошли на почтительное расстояние. – Как он действует на человека? Открою секрет. Его выделяют из вина, и он содержит в себе силу вина, только многократно увеличенную. Вчера я ощутил его вкус. Честно скажу, не ожидал на этих дальних берегах. Мисаил вместе со своими собутыльниками беспечно бражничал, с удовольствием вкушая славное смоляное вино. В общей беседе он участия не принимал, уютно расположившись немного в сторонке от костра. Вот тогда и заметил, как в вино что-то добавляют. Мисаил даже не мог вспомнить, что произошло сначала: то ли он почуял новый вкус, то ли увидел, как слуга доезжачего что-то подливает в чаши. Однако очень быстро определил, что это и есть такое же самое зелье, какое он носит у себя в потайной бутыли. Его вкус похож на вкус вина, и несведущему человеку невозможно их отличить. А опьяняет оно в несколько раз сильней. Значит, коварный ханский псарь зачем-то хочет подпоить ничего не подозревающих греков? Для того и было выбрано именно смоляное вино, чтобы заглушить привкус. Мисаил немедленно перешел на воду, притворившись тем не менее пьяным. Улегшись у костра, поближе к Злату, он завернулся в плащ, изобразив спящего. Однако разговор так и остался ничего не значащей болтовней. Весь обратившись в слух, Мисаил ловил каждое слово, исходившее из хмельных уст, но сотрапезники так и проболтали весь вечер о пустяках, рассказывая друг другу старые истории. Только потом, лежа один в тишине и вспоминая весь разговор, мой товарищ обратил внимание, что к одной теме Злат возвращался несколько раз. Он стремился выпытать у грека, что тот знает про мазь императрицы Зои. Ромей рассказывал охотно и был многословен, как всякий знающий человек, получивший возможность излить на окружающих свою ученость. Он с удовольствием заводил речь о временах далеких и недавних, углублялся в подробности, удалялся в сторону. Но доезжачий упорно раз за разом возвращал его к загадочной мази. По словам грека, она давала человеку вечную молодость. Про эту мазь мне уже приходилось слышать еще в Каире. Мисаилу тоже. Слух о ней доходил и до Майорки, и до Неаполя. Сказка не сказка, быль не быль. Императрица Зоя жила в Константинополе три века назад. Тогда империя ромеев еще не влачила такое жалкое существование, как сейчас, и хранила остатки былого величия и роскоши. Рожденная во дворце, в императорской семье, Зоя прославилась красотой, сменила трех мужей, пережила много переворотов и превратностей судьбы. Среди длинной череды венценосных интриганов она выделялась разве что своим долголетием. Императрица прожила больше семидесяти лет. Вот здесь и начинается легенда. Зоя не старела. Описывавшие ее хронисты в один голос утверждали, что она до самой смерти выглядела молодой. На лице ее не было морщин, а кожа сохраняла свежесть и нежный белый цвет. Никакого колдовства или волшебства в этом не было. Императрица окружала себя алхимиками, искавшими рецепт вечной молодости. Современники вспоминали, что ее дом всегда был полон ретортами и колбами, перегонными аппаратами, где ученые растворяли и очищали, смешивали и разделяли всевозможные вещества. Зоя не жалела средств, чтобы отыскивать какие-нибудь редкие снадобья и древние рукописи с тайными рецептами, при этом оставаясь женщиной весьма практичной. Ее алхимики не только стремились постичь глубины бытия, но и занимались изготовлением благовоний, пудр и притираний. Сохранилось немало алхимических и медицинских трактатов, описывающих различные рецепты, приписываемые именно им. Мой дед собрал таких целый сундук. Слышал я в детстве и о легендарной мази, сохранявшей молодость. Возможно, именно связанное с ней разочарование и отвратило некогда меня от занятий ремеслом предков. Вообразите себе впечатлительного мальчика, наслушавшегося сказок о чудесах мира и могуществе древних магов, который с трепетом сердца берет в руки старинную рукопись под названием «Мази», чтобы прочитать там о волшебном снадобье румийской царицы. И читает: «Возьми финики, сливы, изюм, инжир, луковицы лилий, измельчи, свари с медом». Увидевший на месте загадочного призрака, наводившего ужас в ночи, рваный халат, уныло болтающийся на бельевой веревке при свете дня, поймет мои чувства. Кто любит смотреть чудеса фокусников на базаре, не должен пытаться разгадывать их секреты. Правда, под названием мази императрицы Зои попадалось много разных рецептов. Например, из смеси воска со спермой кашалота. В нее еще добавляли миндальное масло. Рецепт этот был известен еще со времен Рима и приписывался тогда знаменитому врачу Галену, но на жаждущих красоты и вечной молодости женщин имя распутной императрицы действовало куда лучше, чем имя великого ученого. Зачем эта мазь понадобилась хитрому повелителю псов в здешней забытой богом глуши? Попы и бабы. Вряд ли Злата интересовал сам рецепт. Судя по всему, он хотел узнать что-то о тех, кто им торгует. Ведь для того, чтобы продавать, не обязательно обладать товаром. А мошенники как раз по части нашего спутника. Вот только почему он так тщательно скрывает свой интерес к этому? Постарался напоить грека, чтобы выведать все незаметно? Подозревает в чем-то ромеев? Попы и бабы. Попы как раз и есть греки. А бабы? И каким боком сюда затесался Омар? Он ловкий торговец, хорошо чующий выгоду, но древние тайны и загадочные рецепты не по его части. Мисаил вспоминал, как он сам в своей каирской келье занимался когда-то этой легендарной мазью. Изучал старинные рецепты из дедовского сундука, пытался что-то поменять в них, добавить. Даже испытывал результаты на стареющих купчихах, пытавшихся вернуть былую молодость. Мой дед несколько раз заказывал ему что-нибудь, что могло сойти за мазь императрицы Зои. Как все люди насмешливые, старик был откровенен среди своих и не делал секрета из того, что считает все это невинным надувательством. Однако строго соблюдал правила игры, неизменно заказывая баночки для чудодейственного снадобья у лучших каирских ювелиров. «Такую мазь когда-то просила у меня сама прекрасная Тогай, любимая жена великого султана Насира», – как-то обмолвился он. Веру в чудодейственные свойства мази Тогай привезла со своей родины, из кипчакской степи. – Этот доезжачий все время вспоминал ромейских царевен, которых отправляли в прежние времена в Орду, – перебирал в уме Мисаил вчерашние разговоры. – Одна вроде стала женой отца хана Узбека, дедушки нынешнего правителя. Снадобье императрицы, умершей три века назад, царевны, некогда променявшие константинопольские чертоги на золотые шатры скифских степей. Что эти истории, похожие больше на красивые сказки, значили теперь в нашем суровом мире? Над степью вставало солнце, и в свои права вступал новый день. Ночные тени таяли в последних прибрежных кустах и овражках, уступая место свету. Никому не ведомо, куда они прячутся. Но они не исчезают. Наступит ночь, и они вернутся. XXIV. Секрет вечной молодости С тех самых пор, как я покинул Александрийскую гавань, меня не оставляло чувство, будто я погружаюсь все время в какой-то неведомый мир. Сначала я обратился в того самого плывущего по морю, которого нельзя уже считать живым, но еще рано причислять к мертвым. Среди бескрайней водной пустыни между небом и пучиной, от которой отделяла лишь хлипкая деревянная доска, не ощущались расстояния. Даже само время стиралось, превращаясь в один бесконечный день, когда всегда одно и то же. Из-за горизонта поднимались далекие острова и чужие берега, выплывали горы, города и другие корабли. Реальный же мир был постоянно ограничен палубой под ногами. Все остальное казалось сказкой, некогда рассказанной мореходом Синдбадом, а теперь воплотившейся из давних снов. Этот мир был един, и в нем было рукой подать до самых волшебных островов и до родного дома. Казалось, вот так же внезапно может выплыть из моря разрушенная башня древнего маяка, мутное устье ленивого Нила и пестрый шум александрийского базара.