Сейчас меня больше интересует, есть ли у тебя амбиции и стремление присоединиться к команде… Я качаю головой, сосредотачиваюсь, пытаюсь выкинуть из головы воспоминания о продюсере. «Просто делай свою работу, – говорю я себе. – Улыбайся, флиртуй, позволь Патрику Фоглеру заигрывать с тобой и уходи». Максимум у меня есть на все час. Потом я окажусь дома с четырьмя сотнями долларов в руке. Меня будет тошнить, я буду плакать и напьюсь. Останется заработать еще семьсот долларов. Словно по команде Патрик Фоглер встает и идет ко мне. Я поворачиваюсь с приветливой улыбкой. Слишком поздно понимаю, что он приближается не ко мне. Он протягивает бармену двадцатидолларовую купюру. Патрик Можете разменять? У него четкий, хорошо поставленный голос. В нем чувствуется властность. Когда бармен открывает кассу, глаза Патрика Фоглера встречаются в зеркале с моими. И я снова даю Фоглеру слабый намек на гостеприимство – чуть-чуть смягчаю взгляд и распахиваю глаза. Патрик выглядит озадаченным, но не более того – как будто он не уверен, знает ли меня. Получив сдачу, он благодарно кивает бармену и выходит из бара, но в итоге он вернется: оставил стакан на столе вместе с книгой в мягком переплете. Я подхожу и беру ее. Это сборник стихов, потрепанный экземпляр «Цветов зла» Шарля Бодлера. Замечаю, что Бодлера перевел и отредактировал Патрик Фоглер. Значит, он какой-то ученый. Я быстро перелистываю страницы в поисках чего-нибудь полезного. Тут Патрик возвращается и застает меня за этим занятием. Все как я и хотела. Я (виновато) Ой, простите! Это ваше? Патрик Да. Кажется, его это забавляет. Он оглядывает почти пустой бар, как бы говоря: «А чье же еще?» Я Надеюсь, вы не против… Я никогда раньше не читала Бодлера. Патрик смотрит на страницу, на которой я остановилась. Патрик Ну, не надо начинать отсюда. Взяв у меня книгу, перелистывает несколько страниц, находит место и читает вслух: Патрик Так много помню я, как живший сотни лет! Пусть шкап большой хранит романсы, груды смет, Записки и стихи, судебные тетради, В любовных письмецах волос тяжелых пряди, — Все ж менее в нем тайн, чем мозг скрывает мой![5] Ритм его голоса, тихий и настойчивый, как пульс, полон убежденности. Мужчина возвращает мне все еще открытую книгу. Я опускаю глаза и вчитываюсь в следующий куплет, а потом отвечаю Патрику, удерживая его взгляд, продолжая ритм: Я Да! Пирамида – мозг, огромный склеп такой, Что трупов больше скрыл, чем братская могила! Погост я! От него луна лик отвратила! Как совести укор, ползет толпа червей…[6] И дальше продолжает он, не сводя с меня глаз, говоря по памяти что-то темное и странное, чего я не могу понять – о том, как стать противоположностью плоти. Патрик Живое существо! Становишься отныне Ты, окруженное пугающей пустыней, Гранитом, что в песках Сахары тусклой спит. Ты – древний сфинкс, и ты на карте позабыт, Не знаем миром ты![7] Я присоединяюсь к последним строчкам, подстраиваюсь под ритм Патрика, настраиваю свой голос под его. Я/Патрик Не знаем миром ты! Твой нрав суров: всегда ты Не иначе поешь, как при лучах заката! На секунду-другую воцаряется тишина, которую никто из нас не нарушает. Патрик