– И мы, как творцы, приказываем ему делать то, что нам надо. Запуская для этого разные программы. С нашей точки зрения, каждая программа это команда, слово. Сказали: «Редактор!» – появился редактор. Сказали: «Калькулятор!» – появился калькулятор. Сказали: «Тетрис!» – появился стакан со всякой фигнёй. А ведь каждая программа написана, например, на том же бейсике, и в свою очередь состоит из слов – операторов. А каждый этот оператор для процессора означает целый список слов – машинных кодов, которые он, в отличие от нашего языка, понимает. Улавливаешь суть? – Типа, человеческие языки это машинные коды или диалекты ассемблера, Истинная Речь – это что-то вроде Си или бейсика, а Слово – это программа? И ты собираешься восстановить исходник этой программы? Ну-ну. Интересно как? Царь усмехнулся: – Известно как. Дизассемблирование, декомпиляция… – А всякие древние языки, значит, типа, фортран? – Древние языки, Томми, как ты правильно заметил, те же диалекты ассемблера, только для древних процессоров. И толку от них ненамного больше, чем от современных. А на Истинной Речи, возможно, когда-то и говорил целый народ, вот только следов от него не осталось. – Так это ж атланты! – не удержавшись, съязвил я. – Навечно в памяти народной. И небо они держат на каменных плечах! – Серый, ты гений! – воскликнул Царь. – Про атлантов я как-то не подумал… Некоторое время мы молча пили чай. Сева думал об атлантах, а я размышлял, что делать с Севой. Текущее увлечение походило на мономанию гораздо сильнее, чем все предыдущие, а видеть школьного друга в психушке мне совершенно не хотелось. – Слушай! – осенило меня. – Вот найдёшь ты Слово или Истинную Речь, а что ты с ними будешь делать? Не боишься повторить путь Горлума? – Горлума? – с трудом оторвавшись от размышлений, спросил Сева. – Какого Горлума? – Ты что, не читал «Властелина Колец»?! – немного преувеличенно изумился я. – Сейчас мы это исправим! Сбегав в комнату, я притащил толстый том Толкина и вручил Царю. – Читай! Там, кстати, и про Высокую речь, она же Древний язык, и вообще… Сева ушёл. Вернулся почти через год. Я, ничего не спрашивая, взял книгу, провёл гостя на кухню и занялся чаем. Сева устало откинулся на холодильник и, прикрыв глаза, молчал. – Ну как дела, чем занимаешься? – поинтересовался я. – Всё тем же. Ты был прав, Томми, Истинная Речь нужна не для того, чтобы властвовать, а для того, чтобы творить. Кстати, знаешь, что слово «тварь» в старину означало не «мерзкое животное», а просто «создание» или даже «изделие»? Я не стал отказываться от приписанной мне правоты и просто угукнул, подтверждая, что слушаю. Сева, впрочем, не обратил на моё угуканье никакого внимания. – А вот насчёт атлантов ты был прав не вполне. Похоже, они действительно говорили на Истинной Речи, но она не погибла вместе с Атлантидой. Ею наверняка владели люди и в других частях света, по крайней мере образованные. Но гибель атлантов заставила этих людей скрывать свои знания и, более того, делать всё возможное для того, чтобы остальные забыли и об Атлантиде, и об Истинной Речи. Потому что именно она привела атлантов к трагическому концу. Ведь Истинная Речь требует, чтобы говорящий осознавал всю полноту смысла произносимых слов и говорил исключительно осознанно, а не просто болтал языком, как привыкли мы. Помянув на ней чёрта или какого-нибудь зверя, человек не просто вызывает их, он их создаёт! Произнёсший Слово, создал мир, а говорящие на Истинной Речи изменяют его, создают отсутствующие детали. Одни – пирамиды, другие – тараканов, слепней и комаров. Поэтому многие слова, которые мы сейчас употребляем, или имели в древности другие, часто противоположные значения, или являются эвфемизмами. Например, ядом называли просто еду, позором – зрелище, а «медведь», «топтыгин», «косолапый» и прочее – это эвфемизмы для слова «бер», которое, в свою очередь, наверняка было эвфемизмом ещё для какого-то слова. – Похоже, чтобы во всём этом разобраться жизни не хватит, – заметил я, наливая чай. – И опять ты прав, друг мой Серый. Если атаковать по всему фронту, одному человеку не хватит ни времени, ни мозговых ресурсов. Но ведь можно прорваться, выбрав узкий участок! И я такой участок нашёл! – Любопытно, какой, – я пододвинул к Севе чашку чаю и вазочку с профитролями. Он механически взял один, не жуя проглотил и продолжил: – Я понял, что искать нужно в самой табуированной и богатой эвфемизмами части языка – обсценной лексике. Например, самое главное из матерных слов… – Э-э-э, не стоит, Царь, – вмешался я. – Родители дома, а они этого терпеть не могут, ты же знаешь. – Не бз… боись, Серый, я буду держать себя в рамках. Возьмём научное слово «член», которое означает часть чего-то, например тела. Сейчас оно считается не совсем приличным и заменяется в печати иностранными словами, типа «пенис» или «фаллос». А множество эвфемизмов, которым заменяют старое доброе слово «хер»? Я кашлянул. – К твоему сведению, Томми, «хер» это название буквы русского алфавита, с которой начинается слово, которого я обещал не произносить. Помнишь, «аз, буки, веди…»? До революции в школе детишек так учили, и ни у кого никаких задних мыслей не возникало. Но самое смешное, что пресловутое нехорошее слово само по-монгольски означает всего лишь длинный предмет и является эвфемизмом для слова «уд», которое, в свою очередь, означает член, то есть часть чего-то. Как тебе спиралька? Куда там тому топтыгину или патрикеевне. – Да уж, – вынужден был согласиться я, – наворочено. – А раз кто-то на протяжении веков заменяет одни эвфемизмы другими, затушёвывая исходные формы до полной неразличимости, то не здесь ли зарыта собака? И я до неё докопаюсь! – Слушай, Сева, – решился наконец я. – Я знаю, что остановить тебя практически нереально, но подумай сам, стоит ли тратить жизнь на заведомо безнадёжное дело? Посмотри на себя – при таком режиме ты сгоришь года за два. Дотла. Даже если всё сказанное – правда, и ты на верном пути. Тебе не кажется, что мозг современного человека, даже самого выдающегося, просто не в состоянии справиться с подобной задачей? И где, в конце концов, доказательства, что ты не гонишься за миражем? – Нет, ты всё-таки гений, Серый, – засмеялся Царь. – Хоть и не самый выдающийся. Естественно, человек в том виде, к которому его привели, с такой задачей не справится. Но ведь это можно исправить, так? И я нашёл способ, который, кстати, одновременно служит доказательством моей правоты. – Ну-ну, и что же это за способ? – Слово, конечно! Слово Истинной Речи, – Сева встал, махнул прощально рукой, произнёс что-то неразборчивое и ушёл. Опять на год. Этот год подтвердил Севину правоту. После его визита моя умственная трудоспособность возросла настолько, что я, не напрягаясь, писал программы для пары фирм, одновременно изучив до уровня свободного владения английский, немецкий, испанский и французский языки, и начал присматриваться к китайскому и японскому. В институте при этом получал одни пятёрки и вполне мог бы сдать экстерном все оставшиеся курсы и получить диплом, но не видел смысла спешить. Естественно, я пытался найти Царя, но он как сквозь землю провалился. Я решил, что когда будет надо, он сам меня найдёт, и не ошибся. В этот раз Сева выглядел значительно лучше. Я, как обычно, готовил чай, а он молча ждал, поглядывая то на меня, то в окно. Вопросы теснились в моей голове и рвались наружу. Но что-то подсказывало, что ответы на них мне и так известны, и я тоже молчал. Наконец чай был готов, я сел за стол, и Царь заговорил: – Ты как всегда прав, Томми. Я нашёл Слово. Я долго думал, стоит ли его произносить, не опасно ли это для мира, и решил, что не опасно. Ведь это Слово творения, а не разрушения. И я хочу, чтобы ты тоже его знал. На всякий случай. Он залпом выпил горячий чай, хлопнул меня по руке, поднялся и произнёс Слово… Зазвенели по подоконнику осколки лопнувшего от скачка давления стекла. Я от неожиданности вздрогнул и взглянул в ту сторону, а когда обернулся – Царя на месте не оказалось. Лишь пыль, слетевшаяся, похоже, из всех кухонных щелей, медленно оседала на его любимую табуретку… Больше Царя никто не видел. Впрочем, кроме меня никто о нём и не помнил, и на мои вопросы лишь удивлённо пожимали плечами, не понимая, о ком речь. Увижу ли я его снова? Не знаю. Но я уверен, что через сто, а может, через тысячу лет на нашем небосклоне появится новая звезда или даже галактика. Может быть, мне даже удастся добиться того, чтобы её назвали Сева. А может, к тому времени я уже произнесу намертво впечатавшееся в память Слово, и… Но пока у меня есть ещё дела здесь. Юлиана Лебединская Слова имеют значение Рассказ 1. Клис вне традиций Молодой рифмовик Клис сидел в Душном офисе и уже третий час бился над новым стихотворением. Стихотворение получалось красивое. С точки зрения Клиса. Но по мнению всех остальных оно выходило не таким. Почему так, Клис не знал, да и знать не хотел. Вместо этого решил выбраться на обед, однако в решении своём, к сожалению, был не одинок – любимый ресторанчик оказался заполненным по самое не хочу. А «не хочу», надо сказать, обреталось сегодня очень высоко, почти под потолком. Клис печально взмахнул крылышками, оторвался от земли и завис между буквами «е» и «ч». – Мне пять варёных глаголов и один жареный предлог! – крикнул Клис рифмо-повару. На Клиса странно покосились. Ни один крылат не смел взлетать до уровня (а уж тем более – выше) Хранительницы Ресторана – строгой Ленты с лаконичной надписью «не хочу!». Лента тоже покосилась на Клиса, но ничего не сказала. Только, дёрнувшись, поднялась ещё на пару сантиметров. – Что с тем крылатиком? Он болен? – зашептала юркая рифмовица Манка, новенькая. – Да нет, он просто… того… нетрадиционной стихо-ориентации! – отчаянный шёпот из глубины зала. – А-а-а! – протянула Манка. Прочие же крылаты с крылатками лишь сокрушённо покачали головами, сделав вид, что тут же забыли о странном рифмовике. Клис, в свою очередь, притворился, что совсем он и не странный, а вполне себе нормальный, наспех впитал в себя глаголы с предлогом и вылетел прочь. На улицу. Надо было возвращаться в Душный офис – творить вместе с другими рифмовиками маленькие стишки, которые потом сольются в единый Стих Дня, Месяца, Года… Надо было… Но крылышки Клиса сами потащили хозяина в Душистый рифмо-парк. Клис не возражал. «Извилинам нужен воздух! – решил он, радостно расправляя четыре прозрачных крылышка, набирая высоту, подставляя круглое пушистое тельце тёплому летнему ветру. – Особенно после недавней парикмахерской…» Воспоминания о парикмахерской заставили погрустнеть. И зачем он туда пошёл? Ах да, Кена настояла на биохимической завивке извилин. – Может, хоть так из твоей головы дурь выбьется! У всех мужья как мужья, а у меня – с нетрадиционной стихо-ориентацией! – причитала Кена, комкая изящной ладошкой лист со стихами Клиса. Стихи протестовали каждой буквой – кто же захочет жить на смятой бумажке? – «Во сне – не там, где ты и я; во сне у дикого огня, горит…» – Деструктивный тип! – всхлипнула Кена. «Хорошо тебе всхлипывать, – подумал Клис. – Ты не пишешь, даже не сочиняешь – просто рисуешь. Что одобрит начальник, то и рисуешь. Квадратный квадрат, рыжий огонь, а сон огня? Сложно, наверное, нарисовать… Да и не одобрит его никто…» – Не плачь! – вздохнул Клис и побрёл в парикмахерскую. Впрочем, после завивки дурь из головы вовсе не выбилась, а наоборот – сильнее закрутилась в извилинах. Из-за чего творения несчастного рифмовика стали ещё прекрасней и просто до неприличия не такими. А вчера, когда выспавшийся Клис лёгким пёрышком выпорхнул на кухню, вместо утреннего поцелуя его встретила хмурая записка от Кены. Кена сообщала, что устала быть женой посмешища и просила ей не звонить. Кена каждой строчкой кричала, что проплакала над запиской всю ночь и умоляла её понять. Кена писала ещё что-то, но Клис не дочитал – его пальцы вдруг стали совершенно непослушными – не спрашивая разрешения, схватили записку и, скомкав, швырнули в ведро для мусора. Записка возмущённо крякнула и резво выскочила в окно. Тогда Клис сел и написал новый стих. Стих получился ужасным (одно «ути-пути, моя зайка, как хочу тебя» – чего стоит). С его точки зрения. Но он получился почти таким. С точки зрения начальника Душного офиса. Поэтому начальник не только не уволил Клиса, как уже давно грозился, но и пообещал выписать поощрительную премию. За усердие, так сказать. Клис хотел отослать стих Кене. Подарить насовсем. Он даже дорисовал между рифмованными строками сумму поощрительной премии, но в последнюю минуту передумал. Зачем дарить кому-то стих, если он – плохой? Это было вчера.