– Мерси, – поблагодарила «злодейка» и церемонно провела рукой по волосам – будто нарочно зачесанным так туго, чтобы выставить несоразмерно большие уши. – Ой, слышите? Она показала на окно. Там дружно что-то кричали женские голоса. «Сма-ра-гдов! Сма-ра-гдов!», разобрал Эраст Петрович. Должно быть, поклонницы – надеются, что их идол выглянет в окно. – Что они кричат? – Лисицкая сделала вид, будто прислушивается. – «Ме-фи-стов»? Ей-богу, «Мефистов»! – И в радостном волнении повернулась к соседу. – Антон Иванович, московская публика оценила ваш талант! Ах, вы фантастически исполнили роль шулера! Фандорин удивился – ослышаться было невозможно. Тот, к кому обратилась злодейка-интриганка, носатый брюнет с изломанными кустистыми бровями, сардонически ухмыльнулся. – Если бы популярность определялась талантом, а не внешностью, – он метнул недобрый взгляд на Смарагдова, – то и меня караулили бы у подъезда. Однако как гениально ни сыграй Яго или Клавдия, цветами не осыпят. Эти удовольствия для бездарей со смазливой мордашкой. С улыбкой прислушиваясь к крикам, премьер лениво протянул: – Антон Иваныч, я знаю, вы начинаете входить в роль злодея прямо с утра, но сегодня спектакля нет, так что возвращайтесь в мир пристойных людей. Или это уже невозможно? – Умоляю, не ссорьтесь! – преувеличенно расстроилась Лисицкая. – Это я виновата! Неправильно расслышала, вот Антоша и обиделся… – Не расслышали? С вашими-то ушами? – съязвил Смарагдов. «Злодейка» вспыхнула – стало быть, все-таки страдает из-за некрасивости, определил Эраст Петрович. – Товарищи! Друзья! – Со стула поднялся круглолицый человек в кургузом пиджаке. – Ну перестаньте, право! Вечно мы ругаемся, вонзаем друг в друга шпильки, а зачем? Ведь театр – это такое хорошее, доброе, красивое дело! Если не любить друг друга, если все время тянуть одеяло на себя, оно разорвется! – Вот суждение человека, которому нельзя заниматься режиссурой, – сказал на это Штерн, кладя круглолицему руку на плечо. – Сядь, Вася. А вы все угомонитесь. Видите, Андрей Гордеевич, в каком сумасшедшем доме я работаю? Так, кто у нас остался? Ну, это, как вы догадались, наш «злодей» Антон Иванович Мефистов, – довольно небрежно махнул он на брюнета. Ткнул пальцем в круглолицего. – Это Васенька – наш «простак», поэтому и псевдоним ему Простаков. К данному амплуа относятся роли верных соратников и симпатичных недотеп. В «Трех сестрах» он был Тузенбах, в «Гамлете» – Гораций… Вот и вся труппа. – А Зоя? – раздался укоризненный голос Альтаирской. Эраст Петрович не слышал его всего несколько минут, а уже по нему соскучился. – Меня всегда забывают. Как малозначительную деталь. Веснушчатая барышня, которая целовала героя Девяткина и от чувств сжала ему больную руку, произнесла эти слова с наигранной веселостью. Она была очень мала ростом – побалтывала не достающими до пола ногами. – Виноват, Зоенька! Меа culpa! – Штерн ударил себя кулаком в грудь. – Это наша чудесная Зоенька Дурова. Амплуа – «дура», то есть шутиха. Великолепный талант гротеска, пародии, дуракаваляния, – распинался он, очевидно, желая компенсировать свою промашку. – А еще она – несравненная травести. Играет хоть мальчиков, хоть девочек. Представьте себе, я похитил ее из цирка лилипутов. Она там препотешно представляла обезьяну. Шустров поглядел на маленькую женщину без интереса и стал смотреть на Фандорина. – У лилипутов я считалась переростком, а тут я недоросток. – Дурова взяла миллионера за рукав, чтобы он снова к ней обернулся. – Такая судьба – меня вечно или слишком много, или слишком мало. – Она скорчила жалостную рожицу. – Зато я умею то, чего никто больше не умеет. У меня редкий слезный дар. Могу плакать не только двумя глазами, но и одним, на выбор. Правда, в моем амплуа слезы – не более чем средство вызвать смех. – Она закашлялась – неожиданно хрипло. – Извините, много курю… Полезно, чтобы играть подростков. – Вот и вся труппа, – повторил Ной Ноевич, обводя рукой свое войско. – Так сказать, «вошедшие в ковчег». Господина Фандорина можете не учитывать. Он кандидат в драмотборщики, но в команду еще не зачислен. Покамест приглядываемся друг к другу. А Эраст Петрович, собственно, уже пригляделся. У него созрели первые предположения и, кажется, обрисовался круг подозреваемых. Про роковую корзину он уже всё выяснил. Заказана в магазине «Флора» запиской с приложением пятидесяти рублей. Записка не сохранилась, да в ней ничего особенного и не было, только указание прицепить карточку «Божественной Э. А.-Л.». Корзину мальчишка-рассыльный доставил в театр, где она до конца спектакля простояла за кулисами, в капельдинерской. Проникнуть туда, в принципе, мог любой человек, даже и снаружи. Однако Эраст Петрович почти не сомневался, что вчерашнюю мерзость подстроил кто-то из присутствующих. Во всяком случае, представлялось целесообразным пока не рассеиваться на другие версии. Климат в труппе знойный, всякого рода антагонизмов в избытке, но на роль «змеелова» годились не все. Трудновато было вообразить за этаким занятием, например, царственную Василису Прокофьевну. И «резонер» при всей своей сардоничности вряд ли стал бы пачкаться – слишком почтенен. Спокойно можно исключить Простакова. Кокетливая субретка Клубникина не стала бы брать своими розовыми пальчиками рептилию. Труффальдино-Ловчилин? Налить клея в калошу режиссеру – такое хулиганство, пожалуй, в его духе, но для пакости с ядовитой змеей требуется особенная злобность натуры. Здесь чувствуется неистовая, патологическая ненависть. Или столь же испепеляющая зависть. Вот госпожу Лисицкую с ее кривым ртом и ушами летучей мыши запросто можно представить заклинательницей змей. Или господина Мефистова с его нелюбовью к «смазливым мордашкам»… Вдруг Фандорин спохватился, что невольно попался на удочку хитроумного Ноя Ноевича: спутал живых людей с актерскими амплуа. То-то и получилось, что главными подозреваемыми выходят «злодей» со «злодейкой». Нет, первыми впечатлениями руководствоваться нельзя. Лучше пока вообще подождать с выводами. В этом мире все не такое, каким кажется. Всё притворное, ненастоящее. Надо приглядеться лучше. Актеры не похожи на обычных людей. То есть именно что похожи, но на самом деле это, возможно, некий особенный подвид homo sapiens, обладающий своими специфическими повадками. Как раз представилась и возможность продолжить наблюдения – Андрей Гордеевич Шустров начал произносить речь. Осквернение скрижалей Речь предпринимателя была под стать облику – сухая, точная, лишенная каких бы то ни было излишеств. Шустров будто читал наизусть меморандум или реляцию. Это ощущение усугублялось из-за манеры излагать соображения в виде нумерованных тезисов. Эраст Петрович и сам нередко прибегал к похожему методу для большей ясности умопостроений, но в устах покровителя искусств цифирь звучала странновато. – Пункт первый, – начал Андрей Гордеевич, обращаясь к потолку, словно прозревал грядущее. – В двадцатом столетии зрелища перестанут быть полем деятельности антрепренеров, импресарио и прочих одиночек, а развернутся в огромную высокоприбыльную индустрию. Кто из промышленников раньше это поймет и умнее развернется, тот и займет господствующие позиции. Пункт второй. Именно с этой целью я и мой компаньон мсье Симон год назад создали «Театрально-кинематографическую компанию», где я взял на себя театральное направление, а он кинематографическое. На нынешнем этапе мсье Симон подыскивает киносъемщиков и договаривается с прокатчиками, закупает аппаратуру, строит кинофабрику, арендует электротеатры. Он учился всему этому в Париже на студии «Гомон». Я же тем временем помогаю вашему театру прославиться на всю Россию. Пункт третий. Я решил сделать ставку на господина Штерна, потому что вижу в нем огромный потенциал, идеально подходящий для моего проекта. Теория Ноя Ноевича о соединении искусства с сенсационностью представляется мне стопроцентно верной. Пункт четвертый. О том, как мы с компаньоном намерены соединить сферы нашей деятельности, я расскажу вам во время нашей следующей встречи. Кое-что наверняка покажется вам непривычным, даже тревожным. Поэтому сначала мне бы хотелось заслужить ваше доверие. Вы должны понять, что мои и ваши интересы полностью совпадают. И это приводит нас к пятому, заключительному пункту. Итак, пункт пятый. Я заявляю со всей ответственностью, что поддержка «Ноева ковчега» для меня не прихоть и не временный каприз. Возможно, кому-то из вас показалось странным, что я обеспечиваю театр всем необходимым, при этом не покушаясь на вашу выручку – кажется, весьма значительную… – Благодетель вы наш! – воскликнул Ной Ноевич. – Нигде в Европе актеры не получают такого жалованья, как в нашем, то есть вашем театре! Зашумели и остальные. Шустров терпеливо дождался, пока благодарственный гул утихнет, и продолжил фразу там, где она была прервана: – …весьма значительную и, полагаю, еще не достигшую своего максимума. Обещаю всем вам, дамы и господа, что, связав свою судьбу с «Театрально-кинематографической компанией», вы навсегда забудете о финансовых трудностях, с которыми приходится сталкиваться обычным актерам… – Снова оживление, прочувствованные возгласы, даже рукоплескания. – …А артисты первого плана сделаются весьма и весьма состоятельны. – Ведите в бой, отец-командир! – вскричал премьер Смарагдов. – А уж мы за вами в огонь и в воду! – …И в доказательство серьезности моих намерений – это, собственно, и есть пятый пункт – я хочу предпринять шаг, который навсегда обеспечит экономическую независимость «Ноева ковчега». Сегодня я сделал в банке вклад на триста тысяч, процент с которого будет поступать в вашу пользу. Взять эти деньги обратно мне или моим наследникам невозможно. Если вы решите со мной расстаться, капитал все равно останется в коллективном владении театра. Если я умру, ваша самостоятельность все равно будет гарантирована. У меня всё. Благодарю… Щедрого жертвователя приветствовали стоя, с криками, слезами и лобзаниями, которые Шустров невозмутимо снес, вежливо благодаря каждого лобызающего. – Тише, тише! – надрывался Штерн. – У меня предложение! Слушайте же! К нему повернулись. Срывающимся от чувств голосом режиссер объявил: – Предлагаю сделать запись в «Скрижалях»! Это исторический день, дамы и господа! Давайте так и запишем: сегодня «Ноев ковчег» обрел истинную независимость. – И будем отмечать каждое шестое сентября как День независимости! – подхватила Альтаирская. – Ура! Браво! – закричали все. А Шустров задал вопрос, возникший и у Фандорина: – Что это – «Скрижали»? – Так называется наша священная книга, молитвенник театрального искусства, – объяснил Штерн. – Настоящий театр немыслим без традиций, без ритуала. Например, после спектакля мы непременно выпиваем по бокалу шампанского и я провожу разбор игры каждого артиста. В день нашего дебюта мы решили, что будем регистрировать все важные события, свершения, триумфы и открытия в особом альбоме под названием «Скрижали». Каждый из актеров имеет право записать там свои озарения и высокие мысли, касающиеся ремесла. О, там очень много ценного! Когда-нибудь наши «Скрижали» будут изданы в виде книги, ее переведут на множество языков! Вася, дай-ка. Простаков подошел к мраморному постаменту, на котором лежал фолиант в роскошном бархатном переплете. Эраст Петрович полагал, что это реквизит из какого-нибудь спектакля, а это, оказывается, был молитвенник театрального искусства. – Вот, – Штерн стал перелистывать страницы, исписанные разными почерками. – В основном, конечно, пишу я. Излагаю свои заметки по теории театра, заношу впечатления от сыгранного спектакля. Но немало ценного вписывают и другие. Послушайте-ка, это Ипполит Смарагдов: «Спектакль подобен акту страстной любви, где ты – мужчина, а публика – женщина, которую надобно довести до экстаза. Не сумел – она останется неудовлетворенной и сбежит к более пылкому любовнику. Но коли преуспел, она пойдет за тобою на край света». Вот слова настоящего героя-любовника! Потому и поклонницы вопят под окнами. Красавец Ипполит картинно поклонился. – Здесь и остроумное встречается, – перелистнул еще несколько страниц Штерн. – Смотрите, Костя Ловчилин нарисовал. Сверху надпись: «Вошли в ковчег Ной с чадами, а также звери земныя по роду, и скоты по роду, и гад движущийся на земли, и птица пернатая, мужеский пол и женский». И мы все изображены очень похоже. Вот я с моими «чадами», Элизой и Ипполитом, вот гранд-дама с Разумовским в виде благородных зверей, вот «скоты» – сам Костя с Серафимой Клубникиной, вот наши злодей и злодейка пресмыкаются по земле, вот «птицы пернатые» – филин Вася и колибри Зоенька, а Девяткин изображен в качестве якоря! Шустров серьезно рассматривал шарж. – Еще есть перспективный жанр кинематографии – анимированный рисунок, – сказал он. – Это картинки, только движущиеся. Тоже надо будет заняться. – Эй, кто-нибудь, дайте ручку и чернильницу! – велел Ной Ноевич и начал выводить на пустом листе торжественные письмена. Все сгрудились, заглядывая ему через плечо. Подошел и Фандорин. Сверху на странице было типографским способом напечатано: 6 (19) СЕНТЯБРЯ 1911 ГОДА, ПОНЕДЕЛЬНИК.