Прежде чем осмотреть комнату, я устроил слугам перекрестный допрос, но сумел вытянуть из них только то, что мне и так уже было известно. За исключением одной маленькой детали: горничная Джейн Стюарт, как вы помните, услышав голоса ссорящихся хозяев, побежала за остальными слугами. Так вот, она вспомнила, что в первый раз голоса хозяина и хозяйки были едва слышны, и она догадалась о ссоре только по интонациям. Под моим давлением она также вспомнила, что в тот, первый, раз хозяйка дважды произнесла имя Давид. Эта деталь представляется мне крайне важной, поскольку позволяет судить о причине ссоры. Полковника звали, как вы помните, Джеймсом. Слуг, впрочем, как и полицию, поразила одна деталь: лицо полковника было искажено страшной гримасой: оно выражало смертельный ужас, причину которого трудно даже вообразить. Глядя на это лицо, люди послабее падали в обморок. Нет никакого сомнения в том, что полковник увидел свою судьбу и зрелище это оказалось для него невыносимым. В принципе это согласуется с версией полиции: они полагают, что несчастный был потрясен, когда увидел занесенную над ним руку жены с орудием убийства. Не противоречит этой версии и тот факт, что рана расположена на затылке – полковник мог попытаться увернуться от удара. Однако его супруга пока не может подтвердить правильность наших догадок: с момента трагедии она так и не пришла в себя – обморок сменился нервной горячкой. От полиции я узнал, что мисс Моррисон, которая, как вы помните, ходила на собрание вместе с миссис Баркли, не смогла назвать причины, столь резко изменившей настроение ее подруги по возвращении домой. Суммировав все эти факты, Уотсон, я выкурил не одну трубку, пытаясь отделить существенное от случайных совпадений. Я, например, совершенно уверен, что пропажа ключа является важнейшей деталью во всем этом деле. Самые тщательные поиски ничего не дали. Следовательно, кто-то его забрал. И этим человеком не могли быть ни полковник, ни его жена. Значит, в комнате побывал кто-то третий. И этот третий должен был войти через балконную дверь. Мне показалось, что есть смысл поискать следы этой таинственной персоны в комнате и на лужайке, прилегающей к дому. Вам известны мои методы, Уотсон. В своем исследовании я применил их в полном объеме. Они привели меня к интересным открытиям, которые, однако, сильно отличались от того, что я ожидал обнаружить. В комнате побывал мужчина, он шел через лужайку, отделяющую дом от дороги. Мне удалось найти пять весьма отчетливых отпечатков его обуви – один на дороге, возле ограждения, которое ему пришлось перелезть; два на лужайке и еще два очень четких отпечатка на крашеных ступеньках, ведущих к балконной двери. Должно быть, он промчался по лужайке очень быстро, потому что носки обуви пропечатались сильнее, чем каблуки. Но поразил меня не столько человек, сколько его спутник. – Спутник?! Холмс достал из кармана большую салфетку и расправил ее на колене. – Что вы на это скажете? – спросил он. На салфетке отпечатались лапы какого-то мелкого животного. Я сумел различить пять подушечек и отметины, сделанные длинными когтями. Размер следов не превышал размера десертной ложки. – Это собака, – предположил я. – А вы когда-нибудь слышали, чтобы собаки лазали по портьерам? Это существо оставило зацепки на портьерах. – Тогда обезьяна. – У обезьян другие следы. – Тогда кто? – Не собака, не кошка, не обезьяна, и, честно говоря, следы этого животного мне незнакомы. Я попытался представить его, отталкиваясь от следов. Вот эти четыре отпечатка остались в том месте, где оно стояло неподвижно. Вы видите, что передние и задние лапы разделяет не менее пятнадцати дюймов. Добавьте к этим пятнадцати дюймам длину головы и шеи, и вы получите существо длиной примерно в два фута – возможно, чуть больше, если у него имеется хвост. Теперь проведем другое измерение. Животное передвигалось, и мы можем измерить длину его шага. Во всех случаях она составляет примерно три дюйма. Это означает, что животное имеет длинное тело и короткие ноги. К сожалению, оно не позаботилось оставить нам образец своей шерсти, но в целом его вид соответствует тому, что я вам описал. Кроме того, мы знаем, что этот хищник умеет лазать по портьерам. – Почему вы решили, что это хищник? – Потому что он полез вверх по портьере. У окна висит клетка с канарейкой, и животное, судя по всему, пыталось подобраться к птице. – Так что же это за зверь? – Ах, если бы я мог назвать его, мы были бы уже гораздо ближе к разгадке смерти полковника Баркли. Думаю, это зверек вроде ласки или горностая, только побольше. – Но как этот человек связан с преступлением? – Здесь пока полный туман. Но мы уже многое знаем. Сначала этот человек стоял на дороге и наблюдал оттуда сцену ссоры между супругами Баркли – в комнате горел свет и шторы были раздвинуты. Мы знаем также, что потом он пробежал по лужайке, вошел в дом вместе со своим животным, а дальше – либо он нанес полковнику смертельный удар, либо тот сам при виде его так испугался, что лишился чувств и упал, ударившись головой об угол каминной решетки. И наконец, мы знаем самое любопытное: уходя, незнакомец унес с собой ключ. – По-моему, после ваших открытий дело стало еще более непонятным, чем раньше, – заметил я. – Абсолютно верно. Мои открытия доказывают, что события, происходившие в доме, имеют более глубокую подоплеку, чем может показаться на первый взгляд. Поразмыслив как следует, я пришел к выводу, что нужно попытаться зайти с другого конца. Да что же это я, Уотсон! Не даю вам спать, когда мог бы рассказать все это завтра по дороге в Олдершот. – Нет уж, благодарю. Вы завели свой рассказ слишком далеко, чтобы останавливаться на самом интересном. – Покидая дом в половине восьмого вечера, миссис Баркли тепло простилась с мужем. Кажется, я уже упоминал, что она никогда не испытывала особенно пылкой любви к супругу, но кучер слышал, что она разговаривала с мужем весьма дружелюбно. Зато, вернувшись с собрания, она прямиком прошла в утреннюю столовую, явно не желая встречаться с мужем, и неожиданно потребовала чаю, что говорит о расстроенных чувствах. Когда же супруг пришел к ней сам, она разразилась гневными обвинениями. Следовательно, между половиной восьмого и девятью часами вечера произошло нечто совершенно изменившее ее отношение к мужу. Все это время рядом с миссис Баркли находилась ее подруга мисс Моррисон. Мне стало ясно, что она говорит неправду, заявляя, будто ей ничего не известно. Первой моей мыслью было предположение, что мисс Моррисон состояла в любовной связи со старым солдатом и сообщила об этом его жене. Эта версия объясняла тот факт, что миссис Баркли вернулась домой разгневанная и набросилась на мужа с упреками, а также то обстоятельство, что мисс Моррисон не пожелала объясняться с полицией. Слова, подслушанные слугами, также частично подтверждали это предположение. Однако против этой версии говорило имя Давид, а также общеизвестная любовь полковника к жене. Еще у нас имеется некий мужчина, появившийся в комнате в разгар перепалки, хотя я допускаю, что он не имел отношения к ссоре. Я долго не мог определиться, в каком направлении двигаться дальше. Наконец я отверг идею о любовной связи полковника, но еще больше утвердился во мнении, что мисс Моррисон знает причину внезапной ненависти миссис Баркли к своему мужу. В результате я избрал единственно верный путь: пошел к мисс Моррисон, объяснил ей причины, убедившие меня в том, что она располагает важными сведениями, и предупредил, что дальнейшее запирательство может обернуться для ее подруги тюремным заключением. Мисс Моррисон оказалась крошечным воздушным созданием с белокурыми волосами и робким взглядом, однако ей никак нельзя отказать в проницательности и здравомыслии. Выслушав меня, она некоторое время сидела молча, потом повернулась ко мне с решительным видом и сделала следующее заявление, которое я для краткости изложу в сжатом виде. – Я обещала Нэнси, что буду молчать, и слово есть слово, – сказала она. – Но если я могу помочь, когда ей предъявлено такое серьезное обвинение, притом, что сама она, бедняжка, ничего не может сказать в свою защиту из-за тяжелой болезни, думаю, я могу нарушить свое обещание. Я расскажу вам, что случилось тем вечером. Мы вышли из церкви на Уот-стрит примерно в четверть девятого. Наш путь лежал через пустынную улочку Хадсон-стрит, где обычно не встретишь ни души. Улицу освещает всего лишь один фонарь с левой стороны; когда мы приблизились к нему, я увидела, что навстречу нам движется согнутый пополам мужчина. С плеча его свисал большой ящик на ремне. Человек был сильно изуродован: ему приходилось идти, согнув колени и склонив голову чуть ли не до самой земли. Когда мы сошлись, он поднял лицо, чтобы разглядеть нас в круге света, отбрасываемого фонарем. Увидев нас, он замер, словно пораженный громом, и мы услышали душераздирающий крик: «Бог мой – Нэнси!» Миссис Баркли побелела как мел и упала бы в обморок, если бы это жуткое существо не успело ее подхватить. Я собралась звать на помощь, как вдруг Нэнси, к моему удивлению, произнесла дрожащим голосом: «Я думала, тебя уже тридцать лет нет в живых, Генри». «Так оно и есть», – ответил он, и тон, которым он произнес эти слова, заставил меня похолодеть. Он был темен и страшен лицом, а жуткий блеск его глаз может присниться только в кошмарах. В волосах калеки блестела седина, лицо напоминало сморщенное яблоко. «Прошу тебя, пройди немного вперед, дорогая, – сказала миссис Баркли. – Мне надо поговорить с этим человеком наедине. Бояться нечего». Она старалась говорить как ни в чем не бывало, но лицо ее оставалось смертельно-бледным, и слова с трудом слетали с дрожащих губ. Я выполнила ее просьбу и отошла. Они разговаривали всего несколько минут. Потом она резко развернулась и пошла вниз по улице. Глаза ее гневно сверкали. Изуродованное существо осталось стоять под фонарем, потрясая кулаками. Казалось, он обезумел от ярости. До самых дверей моего дома Нэнси не сказала ни слова, но, прощаясь, вдруг взяла меня за руку и умоляющим голосом попросила никому не рассказывать о том, что я видела. «Это мой старый знакомый. Судьба обошлась с ним жестоко», – сказала она. Я обещала молчать, и Нэнси поцеловала меня. С тех пор мы не виделись. Я рассказала вам сейчас всю правду, и если я и утаила ее от полиции, то только потому, что не осознавала, какая опасность грозит моей дорогой подруге. Вот что поведала мне мисс Моррисон, Уотсон, и для меня ее рассказ, как вы сами догадываетесь, был словно луч света, озаривший в потемках путь. Разрозненные факты стали занимать свои места, а я начал в общих чертах представлять себе последовательность событий. Я понял, что в первую очередь нужно разыскать человека, встреча с которым коренным образом изменила отношение миссис Баркли к своему мужу. В Олдершоте нетрудно найти человека с такой примечательной внешностью. Жителей в городе немного, и инвалид должен был привлечь к себе внимание. Я потратил на поиски день, и вечером того же дня я нашел его, Уотсон. Его зовут Генри Вуд, и он снимает жилье на той самой улице, где женщины его встретили. Он приехал в город всего пять дней назад. Я сказал квартирной хозяйке, что занимаюсь регистрацией избирателей, и она сообщила, что у нее остановился бродячий факир. С наступлением темноты он ходит по солдатским столовым и устраивает там представления. В ящике факир носит какую-то зверушку – о ней хозяйка поведала с дрожью в голосе, поскольку никогда раньше не видела такого странного существа. Она полагает, что ее жилец каким-то образом использует животное в своих представлениях. Кроме того, хозяйка добавила, что жилец ее скрючен совершенно противоестественным образом, так что вообще непонятно, как с таким телом можно жить. Временами он говорит на каком-то чужеземном наречии, а в последние две ночи ужасно стонал и даже плакал в своей спальне. Жилец, конечно, странный, однако деньги у него водятся, поэтому хозяйка его терпит, хотя он и дал ей в задаток фальшивую монету. Она показала мне ее, Уотсон: это индийская рупия. Теперь, мой дорогой друг, вы видите, как обстоят дела и почему мне нужна ваша помощь. Абсолютно ясно, что после расставания калека проследил за миссис Баркли и видел в окно ссору между супругами. Потом, не в силах оставаться в стороне, он вбежал в дом, а его питомец освободился из ящика. С этим все понятно. Но этот калека – единственный человек на земле, который может рассказать нам, что затем произошло в комнате на самом деле. – Вы хотите спросить об этом у него самого? – Совершенно верно, только в присутствии свидетеля. – И этим свидетелем должен стать я? – Надеюсь, вы окажете мне такую любезность. Если он согласится разъяснить нам происшедшее, отлично. Если же нет, нам не останется ничего другого, кроме как потребовать его ареста. – А вдруг к тому времени, как мы приедем, его там уже не будет? – Не сомневайтесь, я предпринял на этот счет соответствующие меры. Напротив входа в дом караулит один из моих мальчишек с Бейкер-стрит. Он будет следовать за ним как тень и не отпустит от себя ни на шаг. Наш калека будет завтра на Хадсон-стрит, а вот я действительно буду преступником, если сейчас же не отпущу вас спать. На следующий день, ближе к полудню, мы прибыли на место трагедии и первым делом поспешили на Хадсон-стрит. Холмс умел скрывать свои эмоции, но я видел, что он с трудом сдерживает возбуждение. Сам я испытывал скорее спортивный интерес, предвкушая интеллектуальное наслаждение, которое получал всякий раз, участвуя в его следственных экспериментах. – Вот мы и пришли, – сказал он, когда мы свернули на короткую широкую улицу, застроенную простыми двухэтажными зданиями. – Ага! Это Симпсон. – Он здесь, мистер Холмс! – бойко отрапортовал маленький беспризорник, подбегая к нам. – Хорошо, Симпсон! – поблагодарил Холмс, погладив его лохматую голову. – Идемте, Уотсон. Нам вон в тот дом. Внизу он попросил передать калеке визитку, сделав приписку, что пришел по важному делу. Минутой позже мы оказались лицом к лицу с человеком, ради которого приехали в город. Невзирая на теплую погоду, он жался к огню. В комнате было жарко, как в печке. Он сидел на стуле весь скрючившись, в совершенно противоестественной позе. Лицо его, сейчас темное и изнуренное, когда-то, должно быть, было изумительно красивым. Он посмотрел на нас глазами с пожелтевшими белками и молча, даже не сделав попытки привстать, указал на свободные стулья. – Полагаю, вы недавно вернулись из Индии, мистер Генри Вуд? – учтиво спросил Холмс. – Меня привело к вам одно незначительное дело – смерть полковника Баркли. – А что я могу об этом знать? – Это мне и хотелось бы выяснить. Полагаю, вам известно, что, если происшествие не разъяснится, ваша давняя приятельница миссис Баркли будет осуждена за убийство? Мужчина подскочил. – Не знаю, кто вы такие, – воскликнул он, – и откуда вам известно то, что известно, но можете ли вы поклясться, что сказали сейчас правду? – Полиция только и ждет того момента, когда миссис Баркли придет в себя, чтобы арестовать ее. – Бог мой! А вы тоже из полиции? – Нет. – Тогда какое вам дело? – Восстановление справедливости должно быть делом каждого уважающего себя джентльмена. – Я даю вам слово: она невиновна. – Значит, убийца – вы? – Нет, я тоже здесь ни при чем. – Тогда кто убил полковника Джеймса Баркли? – Его покарало провидение. Но вот что я вам скажу: если бы я действительно вышиб из него мозги, как жаждало того мое сердце, я всего лишь воздал бы ему по заслугам. Если бы его не убило сознание собственной вины, возможно, я и обагрил бы свои руки его кровью. Вы хотите, чтобы я вам все рассказал? Извольте, почему бы и нет: мне стыдиться нечего. А дело было так, сэр. Сейчас вы видите мою спину согнутой, как у верблюда, с изломанными и вывернутыми ребрами, но было время, когда капрал Генри Вуд считался самым красивым мужчиной в сто семнадцатом пехотном полку. Я служил в Индии, наш лагерь стоял в местечке, которое мы называли Бхарти. Баркли, который умер несколько дней назад, служил там же сержантом. А первой красавицей полка… ах, самой чудесной девушкой, которая когда-либо дышала этим воздухом, была Нэнси Девой, дочь сержанта-знаменщика. Двое мужчин полюбили одну девушку, и одного из них она тоже полюбила. Вам будет забавно услышать из уст калеки, скорчившегося перед вами у огня, что он пленил девушку своей красотой. Я завладел ее сердцем, но отец Нэнси склонялся к тому, чтобы отдать ее за Баркли. Кто я был такой? Беспечный ветреный юноша, а Баркли имел образование, его собирались произвести в офицеры. Однако Нэнси мечтала только обо мне и непременно стала бы моей женой, если бы не восстание сипаев. Страна превратилась в ад. Мы оказались запертыми в Бхарти: весь наш полк, полдивизиона артиллерии, группа сикхов, просто гражданские и местные женщины. Нас осаждали десять тысяч мятежников; они рвались к нам, как свора голодных терьеров к клетке с крысами. На второй неделе осады у нас начали истощаться запасы воды. Спасти нас могло только объединение с колонной генерала Нила, продвигавшейся на север страны. Это был наш единственный шанс, но мы не могли пробиться к своим сквозь осаду: у нас было слишком много женщин и детей. Я вызвался добраться до генерала Нила и описать ему наше положение. Мое предложение было принято, и я обсудил вылазку с Баркли – он лучше знал местность и тропы, по которым можно было уйти от сипаев. В десять часов вечера, с наступлением темноты, я двинулся в путь. От успеха моей операции зависела жизнь тысяч людей, но, честно говоря, пустившись в дорогу той ночью, я думал только о единственной девушке на свете.