– Это более вероятно. – Затем ее брат (думаю, они именно брат с сестрой) решил вмешаться и приехал из Греции. По неосмотрительности он попал в руки молодого человека и его старшего сообщника. Теперь злоумышленники силой вынуждают его подписать какие-то бумаги и этим перевести на них имущество девушки, состоящее, возможно, под его опекой. Он отказывается. Для переговоров с ним необходим переводчик. Они находят мистера Мэласа, сперва воспользовавшись услугами другого. Девушке не сообщали, что приехал брат, и она открывает это по чистой случайности. – Превосходно, Уотсон! – воскликнул Холмс. – Мне кажется, говорю вам это искренне, что вы недалеки от истины. Вы видите сами, все карты у нас в руках, и теперь нам надо спешить, пока не случилось непоправимое. Если время позволит, мы захватим их непременно. – А как мы узнаем, где этот дом? – Ну, если наше рассуждение правильно и девушку действительно зовут – или звали – Софией Кратидес, то мы без труда нападем на ее след. На нее вся надежда, так как брата никто, конечно, в городе не знает. Ясно, что с тех пор как между Гарольдом и девицей завязались какие-то отношения, должен был пройти некоторый срок – по меньшей мере несколько недель: пока известие достигло Греции, пока брат приехал сюда из-за моря. Если все это время они жили в одном определенном месте, мы, вероятно, получим какой-нибудь ответ на объявление Майкрофта. В таких разговорах мы пришли к себе на Бейкер-стрит. Холмс поднялся наверх по лестнице первым и, отворив дверь в нашу комнату, ахнул от удивления. Заглянув через его плечо, я удивился не меньше. Майкрофт, его брат, сидел в кресле и курил. – Заходи, Шерлок! Заходите, сэр, – пригласил он учтиво, глядя с улыбкой в наши изумленные лица. – Ты не ожидал от меня такой прыти, а, Шерлок? Но этот случай почему-то не выходит у меня из головы. – Но как ты сюда попал? – Я обогнал вас в кебе. – Дело получило дальнейшее развитие? – Пришел ответ на мое объявление. – Вот как! – Да, через пять минут после вашего ухода. – Что сообщают? Майкрофт развернул листок бумаги. – Вот, – сказал он. – Писано тупым пером на желтоватой бумаге стандартного размера человеком средних лет, слабого сложения. «Сэр, – говорит он, – в ответ на Ваше объявление от сегодняшнего числа разрешите сообщить Вам, что я отлично знаю названную молодую особу. Если Вы соизволите навестить меня, я смогу Вам дать некоторые подробности относительно ее печальной истории. Она проживает в настоящее время на вилле «Мирты» в Бэкингеме. Готовый к услугам Дж. Дэвенпорт». Пишет он из Лоуэр-Брикстона, – добавил Майкрофт Холмс. – Как ты думаешь, Шерлок, не следует ли нам съездить к нему сейчас же и узнать упомянутые подробности? – Мой милый Майкрофт, спасти брата важней, чем узнать историю сестры. Думаю, нам нужно поехать в Скотленд-Ярд за инспектором Грегсоном и двинуть прямо в Бэкингем. Мы знаем, что человек приговорен и каждый час промедления может стоить ему жизни. – Хорошо бы прихватить по дороге и мистера Мэласа, – предложил я, – нам может потребоваться переводчик. – Превосходно! – сказал Шерлок Холмс. – Пошлите лакея за кебом, и мы поедем немедленно. – С этими словами он открыл ящик стола, и я заметил, как он сунул в карман револьвер. – Да, – ответил он на мой вопросительный взгляд. – По всему, что мы слышали, нам, я сказал бы, предстоит иметь дело с крайне опасной шайкой. Уже почти стемнело, когда мы достигли Пэлл-Мэлл и поднялись к мистеру Мэласу. За ним, узнали мы, заходил какой-то джентльмен, и он уехал. – Вы нам не скажете, куда? – спросил Майкрофт Холмс. – Не знаю, сэр, – отвечала женщина, открывшая нам дверь. – Знаю только, что тот господин увез его в карете. – Он назвал вам свое имя? – Нет, сэр. – Это не был высокий молодой человек, красивый, с темными волосами? – Ах нет, сэр; он был маленький, в очках, с худым лицом, но очень приятный в обращении: когда говорил, все время посмеивался. – Едем! – оборвал Шерлок Холмс. – Дело принимает серьезный оборот! – заметил он, когда мы подъезжали к Скотленд-Ярду. – Эти люди опять завладели Мэласом. Он не из храбрых, как они убедились в ту ночь. Негодяй, наверно, навел на него ужас уже одним своим появлением. Им, несомненно, опять нужны от него профессиональные услуги; но потом они пожелают наказать его за предательство: как иначе могут они расценивать его поведение? Мы надеялись, поехав поездом, прибыть на место если не раньше кареты, то хотя бы одновременно с ней. Но в Скотленд-Ярде мы прождали больше часа, пока нас провели к инспектору Грегсону и пока там выполняли все формальности, которые позволили бы нам именем закона проникнуть в дом. Было без четверти десять, когда мы подъехали к Лондонскому мосту, и больше половины одиннадцатого, когда сошли вчетвером на Бэкингемской платформе. От станции было с полмили до виллы «Мирты» – большого мрачного дома, стоявшего на некотором расстоянии от дороги в глубине участка. Здесь мы отпустили кеб и пошли по аллее. – Во всех окнах темно, – заметил инспектор. – В доме, видать, никого нет. – Гнездо пусто, птички улетели, – сказал Холмс. – Почему вы так думаете? – Не позже как час назад отсюда уехала карета с тяжелой поклажей. Инспектор рассмеялся: – Я и сам при свете фонаря над воротами видел свежую колею, но откуда у вас взялась еще поклажа? – Вы могли бы заметить и вторую колею, идущую к дому. Обратная колея глубже – много глубже. Вот почему мы можем с несомненностью утверждать, что карета взяла весьма основательный груз. – Ничего не скажешь. Очко в вашу пользу, – сказал инспектор и пожал плечами. – Эге, взломать эту дверь будет не так-то легко. Попробуем – может быть, нас кто-нибудь услышит. Он громко стучал молотком и звонил в звонок, однако безуспешно. Холмс тем временем тихонько ускользнул, но через две-три минуты вернулся. – Я открыл окно, – сказал он. – Слава Богу, что вы действуете на стороне полиции, а не против нее, мистер Холмс, – заметил инспектор, когда разглядел, каким остроумным способом мой друг оттянул щеколду. – Так! Полагаю, при сложившихся обстоятельствах можно войти, не дожидаясь приглашения. Мы один за другим прошли в большую залу – по-видимому, ту самую, в которой побывал мистер Мэлас. Инспектор зажег свой фонарь, и мы увидели две двери, портьеры, лампу и комплект японских доспехов, как нам их описали. На столе стояли два стакана, пустая бутылка из-под коньяка и остатки еды. – Что такое? – вдруг спросил Шерлок Холмс. Мы все остановились, прислушиваясь. Где-то наверху, над нашими головами, раздавались как будто стоны. Холмс бросился к дверям и прямо в холл. Вдруг сверху отчетливо донесся вопль. Холмс стремглав взбежал по лестнице, я с инспектором – за ним по пятам. Брат его Майкрофт поспешал, насколько позволяло его грузное сложение. Три двери встретили нас на площадке второго этажа, и эти страшные стоны раздавались за средней; они то затихали до глухого бормотания, то опять переходили в пронзительный вопль. Дверь была заперта, но снаружи торчал ключ. Холмс распахнул створки, кинулся вперед и мгновенно выбежал вон, схватившись рукой за горло. – Угарный газ! – вскричал он. – Подождите немного. Сейчас он уйдет. Заглянув в дверь, мы увидели, что комнату освещает только тусклое синее пламя, мерцающее в маленькой медной жаровне посередине. Оно отбрасывало на пол круг неестественного, мертвенного света, а в темной глубине мы различили две смутные тени, скорчившиеся у стены. В раскрытую дверь тянуло страшным ядовитым чадом, от которого мы задыхались и кашляли. Холмс взбежал по лестнице на самый верх, чтобы вдохнуть свежего воздуха, и затем, ринувшись в комнату, распахнул окно и вышвырнул горящую жаровню в сад. – Через минуту нам можно будет войти, – прохрипел он, выскочив опять на площадку. – Где свеча? Вряд ли мы сможем зажечь спичку в таком угаре. Ты, Майкрофт, будешь стоять у дверей и светить, а мы их вытащим. Ну, идем, теперь можно! Мы бросились к отравленным и выволокли их на площадку. Оба были без чувств, с посиневшими губами, с распухшими, налитыми кровью лицами, с глазами навыкате. Лица их были до того искажены, что только черная бородка и плотная короткая фигура позволили нам опознать в одном из них грека-переводчика, с которым мы расстались только несколько часов тому назад в «Диогене». Он был крепко связан по рукам и ногам, и над глазом у него был заметен след от сильного удара. Второй оказался высоким человеком на последней стадии истощения; он тоже был связан, и несколько лент лейкопластыря исчертили его лицо причудливым узором. Когда мы его положили, он перестал стонать, и я с одного взгляда понял, что здесь помощь наша опоздала. Но мистер Мэлас был еще жив, и, прибегнув к нашатырю и бренди, я менее чем через час с удовлетворением убедился, увидев, как он открывает глаза, что моя рука исторгла его из темной долины, где сходятся все стези. То, что он рассказал нам, было просто и только подтвердило наши собственные выводы. Посетитель, едва войдя в его комнату на Пэлл-Мэлл, вытащил из рукава налитую свинцом дубинку и под угрозой немедленной и неизбежной смерти сумел вторично похитить его. Этот негодяй с его смешком производил на злосчастного полиглота какое-то почти магнетическое действие; даже и сейчас, едва он заговаривал о нем, у него начинали трястись руки и кровь отливала от щек. Его привезли в Бэкингем и заставили переводить на втором допросе, еще более трагическом, чем тот, первый: англичане грозились немедленно прикончить своего узника, если он не уступит их требованиям. В конце концов, убедившись, что никакими угрозами его не сломить, они уволокли его назад в его тюрьму, а затем, выбранив Мэласа за его измену, раскрывшуюся через объявления, оглушили его ударом дубинки, и больше он ничего не помнил, пока не увидел наши лица, склоненные над ним. Такова необычайная история с греком-переводчиком, в которой еще и сейчас многое покрыто тайной. Снесшись с джентльменом, отозвавшимся на объявление, мы выяснили, что несчастная девица происходила из богатой греческой семьи и приехала в Англию погостить у своих друзей. В их доме она познакомилась с молодым человеком по имени Гарольд Латимер, который приобрел над нею власть и в конце концов склонил ее на побег. Друзья, возмущенные ее поведением, дали знать о случившемся в Афины ее брату, но тем и ограничились. Брат, прибыв в Англию, по неосторожности очутился в руках Латимера и его сообщника по имени Уилсон Кэмп – человека с самым грязным прошлым. Эти двое, увидев, что, не зная языка, он перед ними совершенно беспомощен, пытались истязаниями и голодом принудить его перевести на них все свое и сестрино состояние. Они держали его в доме тайно от девушки, а пластырь на лице предназначался для того, чтобы сестра, случайно увидев его, не могла бы узнать. Но хитрость не помогла: острым женским глазом она сразу узнала брата, когда впервые увидела его – при том первом визите переводчика. Однако несчастная девушка была и сама на положении узницы, так как в доме не держали никакой прислуги, кроме кучера и его жены, которые были оба послушным орудием в руках злоумышленников. Убедившись, что их тайна раскрыта и что им от пленника ничего не добиться, два негодяя бежали вместе с девушкой, отказавшись за два-три часа до отъезда от снятого ими дома с полной обстановкой и успев, как они полагали, отомстить обоим: человеку, который не склонился перед ними, и тому, который посмел их выдать. Несколько месяцев спустя мы получили любопытную газетную вырезку из Будапешта. В ней рассказывалось о трагическом конце двух англичан, которые путешествовали в обществе какой-то женщины. Оба были найдены заколотыми, и венгерская полиция держалась того мнения, что они, поссорившись, смертельно ранили друг друга. Но Холмс, как мне кажется, склонен был думать иначе. Он и по сей день считает, что, если б разыскать ту девушку-гречанку, можно было б узнать от нее, как она отомстила за себя и за брата. Морской договор Июль того лета, когда я женился, запомнился мне тремя интереснейшими делами Шерлока Холмса, в которых мне посчастливилось участвовать, изучая на практике его метод. Записки об этих делах, озаглавленных мною как «Второе пятно», «Морской договор» и «Усталый капитан», я бережно храню в папке «Приключения». К моему глубокому сожалению, в деле о втором пятне затронуты интересы столь важных особ, в том числе королевских кровей, что рассказать о нем публике я смогу лишь многие годы спустя. Отмечу лишь, что в этом деле, как ни в каком другом, Холмсу удалось во всем блеске продемонстрировать преимущества своего аналитического метода и поразить воображение всех, кто был вовлечен в расследование. Я сохранил почти дословную запись его беседы с месье Дюбюком – парижским полицейским – и Фрицем фон Вальдбаумом, хорошо известным специалистом из Данцига. Эти почтенные господа долго и методично разрабатывали след, оказавшийся ложным. Жаль, что поведать эту историю миру можно будет не раньше, чем наступит следующее столетие.[105] А пока я перейду ко второму делу из списка – оно также затронуло национальные интересы и поразило мое воображение неожиданной и эффектной развязкой. В школьные годы я сильно сдружился с мальчиком по имени Перси Фелпс. Мы были ровесники, но он обгонял меня на два класса. Перси обладал блестящими способностями и за время учебы собрал все мыслимые и немыслимые награды. Вершиной его успехов стала стипендия, позволившая ему продолжить свое стремительное продвижение наверх в Кембридже. Его семья имела большие связи, и Перси уже в начальной школе хорошо понимал значение того факта, что брат его матери – лорд Холдхерст – серьезный политик от партии консерваторов. Правда, в школе столь важное родство сослужило ему плохую службу: однокашники никогда не отказывали себе в удовольствии догнать зазнайку на спортплощадке и треснуть ему ракеткой по ногам. Однако все это осталось в прошлом, когда он вырос и занял положение в обществе. До меня доходили отдаленные слухи, что благодаря своим блестящим способностям и влиятельным родственникам Перси весьма неплохо устроился в министерстве иностранных дел. Потом я напрочь забыл о его существовании, до тех самых пор, пока мне не напомнило о нем следующее письмо: «Брайарбрэ, Уокинг Мой дорогой Уотсон, ты, конечно же, помнишь «головастого» Фелпса, который учился в пятом классе, когда ты перешел в третий. Возможно, ты даже слышал, что с помощью дяди я получил хорошее место в министерстве иностранных дел. Я всегда пользовался уважением и доверием начальства, но недавние обстоятельства погубили мою карьеру, обратив все мои надежды в прах. Нет смысла описывать тебе подробности этого ужасного события. Но в том случае, если ты снизойдешь до моей просьбы, мне, вероятно, придется рассказать тебе все. Последние девять недель я провалялся в нервной горячке и только сейчас начинаю поправляться. Я еще очень слаб, чтобы куда-то выезжать. Как ты думаешь: не согласится ли твой друг мистер Холмс приехать ко мне? Я хотел бы узнать его мнение, хотя полицейские заверили меня, что сделали все возможное и дальнейшие действия бессмысленны. Прошу тебя: постарайся привезти его ко мне, и как можно быстрее. Когда над тобой висит столь тяжкое подозрение, минуты кажутся часами. Передай ему, что я обратился бы к нему за помощью раньше, если бы не провалялся все это время без памяти. Сейчас голова моя прояснилась, но я боюсь размышлять о случившемся, опасаясь рецидива болезни. Я все еще настолько слаб, что вынужден писать под диктовку. Прошу тебя: привези его. Твой старый школьный товарищ Перси Фелпс» Я расчувствовался, прочитав письмо Перси: было что-то трогательное в том, как настойчиво он просил меня привезти к нему Холмса. Настолько трогательное, что, будь даже его просьба более трудной, я все равно попытался бы ему помочь. Но к счастью, я знал, что Холмс настолько любит разгадывать подобные загадки, что всегда готов применить свое искусство на деле, лишь бы клиент был не против. Жена согласилась со мной, что дело нельзя откладывать в долгий ящик, поэтому вскоре после завтрака я уже находился в старинной гостиной на Бейкер-стрит. Холмс, облаченный в домашний халат, сидел за рабочим столом и проводил химические опыты. В большой изогнутой реторте что-то бурно кипело, подогреваемое синим пламенем бунзеновской горелки, и в двухлитровой емкости конденсировались капли дистиллированной воды. Мой друг едва взглянул на меня, когда я вошел; видя, что он занят, я расположился в кресле и стал ждать. Он набрал по нескольку капель из каждой бутыли в пипетку, потом поставил на стол пробирку с раствором. В правой руке он держал лакмусовую бумажку. – Вы пришли в самый ответственный момент, Уотсон, – сказал он. – Если эта бумажка станет синей, все хорошо. Если она покраснеет, оборвется жизнь человека. Он окунул бумажку в пробирку, и та мгновенно стала грязно-малиновой. – Хм! Так я и думал! – воскликнул он. – Еще секунду, Уотсон, и я буду в вашем распоряжении. Если хотите курить – табак в ночном тапке.