— Не знаю, как объяснить, но не долг и даже не совесть, может, ответственность, может, интуиция. Просто, когда понимаешь, что по-другому нельзя поступить, есть только один правильный вариант. А если сделаешь неправильный выбор, тебе придётся с ним жить. Поверь, мы с мамой ни разу не пожалели, что взяли тебя, — папа вновь покосился на меня, приобнял за плечи, а мне ужасно хотелось верить в его слова. После увиденного почему-то обиды отступили, папа не бросил меня тогда, и его боль передалась теперь мне. Придя домой, я попросила у отца телефон, якобы посмотреть уроки, но сама зависла в сообщениях, а их было так много. Мне писали совершенно незнакомые люди, чтобы я опомнилась, нашлась, и это было так дико. Писал Паша, одноклассники, ребята из школы, писал даже Ковалёв, просил прощения. У меня глаза на лоб лезли от обилия информации и сообщений, просьб вернуться, надежды, что я жива. Я совершенно ничего не понимала. Переписку с Тимом оставила напоследок. Он ответил на моё сообщение в тот день, когда я уронила телефон, прислал фотографию с крыши. Внизу, на крыше котельной в их дворе, белым баллончиком было написано «Я люблю Яну. Тим», а по кромке сбоку более мелко «Паштет — лох!». И от последней надписи вдруг стало так смешно. Смех был нервный, когда выходит какая-то внутренняя боль. Я истерично хохотала до слёз и никак не могла остановиться. Просмеявшись, утёрла слёзы, прочитала, что писал Тим: «Тот дом уже снесли. А моя новая надпись в силе», — и улыбающийся смайл. «Обсудим завтра». Но на следующий день после надписи я уже не пришла, и Тим явно волновался, сыпал вопросами до последнего. Очень хотелось что-то ему ответить, фотография меня тронула, опять всколыхнула какой-то невесомый трепет, растопила лёд отчуждения. Я по-прежнему по нему скучала. Меня всё ещё тянуло к Тиму, несмотря на все обиды, его предательство и ревность к медсестре. Тим никогда не выяснял отношения в сообщениях, поэтому я решила, что мы обязаны с ним поговорить с глазу на глаз, и тогда сразу станет понятно, что вообще осталось между нами. Мне хотелось написать всем незнакомым людям, что я вернулась домой и не стоит обо мне беспокоиться, но это бы растянулось на весь день, тем более большинство сообщений были почти недельной давности. Написала я только Инге: «Я снова с телефоном, меня пока никуда не выпускают». Она тут же начала сыпать вопросами, спрашивала про моё самочувствие, про больницу, про Тима, про то, как меня нашли родители. Проще было позвонить, чем записывать кучу войсов. Инга пребывала в шоке от моего побега из больницы, но следом начала рассказывать, какой треш начался в школе. Оказалось, что к полиции в руки попал общий чат нашей параллели, и, когда я пропала, там разгорелись дебаты с самыми невероятными теориями. Каждый высказал своё предположение, почему я сбежала. Кто-то неосторожно ляпнул, что я вообще выпилилась[1] из-за изнасилования Ковалёва. Потом всё потёрли, но было уже поздно. И после этого полиция пристала к Илье. Хоть заявления и не было, большая часть ребят из параллели подтвердили, как он гордился нашей половой связью после шумихи с фоткой, и из-за этого стал главным подозреваемым, ещё и психолог выдала им мои страхи о домогательствах. И Ковалёву грозил реальный срок, если бы появилось заявление от меня, ведь опровержения не было: рядом с мужской раздевалкой и в ней самой не было камер. Его враньё сыграло против него. Поэтому меня нужно было во что бы то ни стало найти живой. Ковалёв-старший тянул время и перелопачивал всю Москву. Теперь настал мой черёд шокироваться. Я и не подозревала, что пропажа на несколько дней одного неприметного человека может наделать столько шума. Наверное, только слепой ещё не видел ориентировок на меня. И поэтому стало страшно возвращаться в жизнь. Столько всего навалилось, что хотелось спрятаться. Я бы ещё пару раз сбежала, только бы всё разрешилось без моего участия. А папино воспоминание так сильно разбередило душу, что все остальные проблемы рядом меркли. Было больно и страшно, и я не знала, за что мне зацепиться, где найти силы и поддержку, чтобы пройти через всё это. Глава 62. Возвращение Моё появление в школе произвело фурор. Я думала, что привыкла к бесконечным косым взглядам и шепоткам за спиной. Но теперь, казалось, меня узнавали все. Округляли глаза и тыкали пальцами даже ребята из средней школы. В гимназию я опять пришла под конвоем отца, он сдал меня Екатерине Сергеевне, они перебросились парой фраз, пока я стояла в стороне, и папа ушёл. Екатерина Сергеевна поджала губы, выглядела печально, хотя, как только меня увидела, обрадовалась, а сейчас заговорила тихо: — Яна, очень рада, что ты вернулась, что ты цела и невредима. Но тебе предстоит общение с полицией. Ты в курсе, какие обвинения предъявили Илье Ковалёву после твоего исчезновения? Я кивнула. — Мне так сложно в это поверить, — она вздохнула. — И я понимаю, что ты бы хотела всё скрыть, но Яна, некоторые вещи замалчивать не нужно. Просто знай, что я с тобой! Да и весь наш класс тебя тоже поддержит. Я как стояла, так и разинула рот от удивления, а когда чуть пришла в себя, даже отступила на шаг: — Вы что, поверили во всё это?! Екатерина Сергеевна, ничего не было! И папа тоже в курсе?! — Пока нет. Он говорит, что ты сбежала из-за семейных обстоятельств, — классная руководительница лишь вздохнула и смотрела на меня снисходительно, ободряюще сжала предплечье. — Не волнуйся, Яна, мы тебя в обиду не дадим. Да уж! Если даже Екатерина Сергеевна не поверила мне, а поддалась шумихе, похоже, у Ильи действительно будут проблемы. Дальше меня ждал разговор с директрисой. Она меня отчитывала целый урок за побег, за то, как сильно я очернила репутацию гимназии и оклеветала лучшего ученика. Я сидела у неё и чувствовала себя полным ничтожеством. Буквально месяц назад она вручала мне грамоты, улыбалась и говорила, что я гордость гимназии. А теперь мои заслуги ничего не значили, и я стала позорищем. Если бы не Екатерина Сергеевна, директриса меня, наверное, придушила бы собственными руками или отчислила, но гадостей она мне наговорила, будто я худший человек на земле, который только и жаждет разрушить святая святых — репутацию «превосходного учебного заведения». Выходила я от неё настолько подавленная, что больше никогда не хотелось возвращаться в эту школу. Екатерина Сергеевна сама привела меня на урок алгебры. В шумном классе тут же наступила гробовая тишина, и, пока классная что-то говорила математичке, все, абсолютно все смотрели на меня, а я сжалась и молча прошла на своё место. Прозвенел звонок на урок, я лишь осторожно покосилась на Тима, он тоже смотрел на меня, нахмуренный, задумчивый. Галочка тут же придвинулась и зашептала: — Ян, ты как? Это всё правда? Я лишь покачала головой, сжав губы и не сводя глаз с учительницы. После урока меня тут же окружили одноклассники и засыпали вопросами: — А где ты была? А зачем сбежала? У тебя сейчас всё нормально? Что с Ковалёвым? Ты хочешь, чтобы его посадили? Янка, мы с тобой, ты не бойся Ковалёва. Он тебе угрожал? Я так растерялась от повышенного внимания, переводила взгляд по кругу, чуть улыбнувшись. В этот момент Тим крепко схватил меня за руку: — Яна потом всё расскажет! И, словно телохранитель какой-то звёзды, ограждая от всех, потащил из класса, увёл к подоконнику, где никого не было. Встал напротив. Заглянул в лицо: — Ты всё ещё дуешься? А я с широко раскрытыми глазами смотрела перед собой, мир опять перестал казаться мне реальным. Меня опять выволокли за шкирку на сцену театра абсурда. — Тим, ты тоже веришь во всё это?! — Если бы поверил, то, наверное, уже убил бы Илюху, — хмыкнул он. Я не могла на него обижаться: Тим смотрел участливо, улыбался. Так хотелось его обнять, но кругом столько глаз косились на нас. — Как хорошо, что хоть вы с Ингой не верите в этот треш, даже Екатерина Сергеевна верит, прикинь?! — На самом деле у тебя союзников куда больше, чем ты думаешь. От Илюхи теперь все отвернулись. И вообще, тут такой шухер навели. Из чата всех выцепили, опрашивали. Там, конечно, всё потёрли, и все сбежали, — Тим усмехнулся. — И новый создали, но у полицейских остались скрины. — Что мне теперь делать? — Забить. Сама знаешь, что через пару недель все забудут про эту тему. Я буду рядом, не дам тебя в обиду, — Тим снова улыбнулся. Я была настолько растеряна, что хотелось куда-нибудь скрыться от всеобщего внимания, и в то же время мне хотелось взять рупор и орать на всю гимназию о том, что Ковалёв нагло врал. Так хотелось, чтобы мне поверили. Я не представляла, как пережить подобное внимание. Тим потянулся к рюкзаку и достал из него синюю пачку с мармеладками: — Уже неделю таскаю, — усмехнулся он и с улыбкой протянул мне. — Твои любимые червячки были не в синей упаковке, зато мишки в синей. И хоть обида за предательство Тима всё ещё саднила где-то в груди, но сейчас, пока я смотрела на его улыбку, на синюю пачку мармеладок, меня снова обдало волной любви. Я бросилась Тиму на шею, обняла его так крепко, как могла. Он даже чуть пошатнулся, но хмыкнул и прижал меня к себе. Я уткнулась носом ему в ключицу, закрыла глаза, чтобы не замечать косых взглядов и с упоением дышала любимым и родным ореховым запахом. — Яна! Услышав громкий окрик Ковалёва позади нас, я вздрогнула, отпрянула от Тима и вытаращилась на Илью. Тот стоял совсем рядом, но такой счастливый, будто ему сообщили, что он выиграл в лотерею. Я нахмурилась, не зная, чего от него ожидать, а Тим сжал мою ладонь. — Яна! Как же круто, что ты нашлась! Прости меня, негодяя, что наврал про раздевалку. Ты же скажешь полиции, что ничего не было? — и, сделав несчастное лицо, попросил: — Пожалуйста! Они меня посадят! — Заявления же нет, и не будет. Никто тебя не посадит! — я всё ещё хмурилась. Илье раньше всё сходило с рук, ему всегда верили. Впервые вся его ложь обернулась против него, но жаль его не было. Мою репутацию уже не спасти, и от этого было больно. Поэтому при виде Ильи во мне вдруг всколыхнулась злость, захотелось ему отомстить, план мести родился мгновенно. За свои слова нужно отвечать. И я протянула ему руку, настраиваясь внушить Ковалёву публичный каминг-аут: — Мир?! Довольный Илья потянул свою ладонь, но Тим вдруг резко ударил Ковалёва по руке: — Убери руку! — и загородил его собой, смотрел в мои глаза пристально и сердито: — Что бы ты ни задумала, не надо! И я, пару раз моргнув, прогнала свою злость. — Да ладно тебе, Клячик! Даже пальцем не трону больше Яну, если, конечно, она сама не попросит! — И Илья, подмигнув мне, ушёл к своим. Я опустила глаза, а Тим взял меня за вторую руку, вздохнул: — Легче бы тебе всё равно не стало, даже если б его посадили. Просто смирись, что он мудак, и не ведись больше на его слова. Мне стало так стыдно за план мести, а ещё больше это чувство усугубляло то, что Тим меня застукал, наверняка заметил зелёное свечение в глазах — так пристально вглядывался. Но мне действительно не стало бы легче. Легче было лишь оттого, что я не успела ничего внушить Илье. — Спасибо, что остановил! Прозвенел звонок, и мы побежали на следующий урок. С полицией беседа была короткой, и после общения с директрисой я ожидала, что ко мне будут относиться либо с осуждением, либо со снисхождением и жалостью, как Екатерина Сергеевна. Но следователь оказался добрым. Разговаривал спокойно и участливо, даже во взгляде не мелькало ни капли осуждения. Он очень внимательно слушал мою историю, задавал наводящие вопросы и как-то незаметно выпытал всё: и про спор, и про приставания, и про психолога. Я и не собиралась ничего скрывать, но некоторые подробности рассказывать не собиралась, а в итоге выложила. Следователь вздохнул, цокнул и отпустил, и я очень надеялась, что он-то поверил. Тим провожал меня домой после школы. Я его простила, но внезапно осознала, как часто мы спорим и ссоримся в последнее время: — Тим, тебе не кажется, что между нами всё неправильно? — В смысле? — напрягся он.