— Внучка?! — Глаза у мужчины округлились, он снял очки и потёр переносицу, а потом снова нацепил очки на нос, встал и улыбнулся. — С ума сойти! Внучка! Да вы садитесь! Он засуетился, подтащил к столу ещё один стул, начал предлагать чай с сушками. Я думала, что расспрашивать буду сама, но расспросы вдруг начал он: — Как мама? — Нор-маль-но, — растерянно ответила я. — Я ж Леночку последний раз видел лет в десять, — вздохнул он. — Забыла отца совсем, или Тамарка ей мозги запудрила... Я почему-то подумала, что старик немного не в себе, нахмурилась. — У меня маму по-другому зовут. Так вы расскажете про жизнь Тамары Тимофеевны? — Как по-другому?! У Тамары же не было детей, кроме Леночки! Как ты можешь быть её внучкой? — теперь нахмурился старик. И мне пришлось признаться, что моих настоящих родителей я не знала, а ниточки привели к бабушке. Старик как-то весь сник сразу, нахмурился ещё больше. Сначала недоверчиво и подозрительно разговаривал, а потом долго ковырялся в папках, но достал откуда-то из закромов фотографию, где стояли в цветущем саду, возможно, это был какой-то курорт, Тамара Васильевна, молодая и загорелая, а рядом стояла маленькая белобрысая девочка лет девяти. Глаза защипало, я тут же разревелась, потому что я была очень похожа на эту девочку в её возрасте. Тим сжал мою ладонь и гладил по голове. Старик, которого звали Степаном Григорьевичем, тоже принялся что-то нервно причитать: — Ну, хватит тебе, девочка! Столько лет уже прошло! Хотя Леночку мою жалко, сам виноват. Но теперь хоть знаю, что внучка у меня есть! Я так же резко, как и начала, перестала плакать, уставилась на него: — Так это ваша дочь? И он рассказал историю своей жизни. Они учились вместе с Тамарой. Любовь у них завертелась ещё на третьем курсе, в аспирантуре Тамара забеременела, а Степан Григорьевич отказался расписаться, попросил из армии его дождаться. И в это время Тамара родила, но обиделась, что они не расписались, и в графе «отец» прочерк поставила. А когда он вернулся, то и дело ругались и разошлись в итоге, так и не поженившись. Но работали на разных кафедрах, всё равно приходилось общаться, и за жизнью Леночки Степан Григорьевич старался следить. Потом Тамара вышла замуж и запретила им общаться, а Леночке навязала нового отца. Даже Тим был в шоке, не говоря уже обо мне. — Получается, вы мой родной дед?! — Получается так! — смущённо улыбнулся он. И я растерялась. Я так долго искала родственников. Так радовалась, когда нашла ниточки к бабушке и родителям. И так хотела ещё найти хоть какую-то зацепку, информацию. А тут внезапно нашла живого деда, а эмоций никаких. Не было безумной безудержной радости, как и разочарования, опять ступор. Передо мной сидел совершенно посторонний человек, и он мне был роднее родителей. Но их я любила, а к Степану Григорьевичу не чувствовала ничего. Мне нужно было переварить эту информацию, и я поспешила встать. Лишь кивнула на фотографию: — Спасибо вам за всё! Нам уже пора! Можно я только сфотографирую, на память? Степан Григорьевич тоже встал, смотрел на меня и всё так же растерянно улыбался, он, видимо, тоже не знал, как реагировать на внезапно появившуюся внучку. — Яна, я понимаю, что столько воды утекло и родными нам уже не стать, но, быть может, иногда общаясь, мы нашли бы что-то общее. Мы обменялись контактами, попрощались, но в дверях Степан Григорьевич вдруг окликнул меня: — Яна, подожди! Думаю, это стоит отдать тебе! Подожди минуту! — он порылся в ящике стола, взял ключ и ушёл. Вернулся через пять минут и отдал мне свёрток. — Тамара написала до востребования. Написала, что нужно будет провести исследования. Когда она вернётся, всё расскажет. Но мы, сколько ни исследовали, так и не поняли, что это такое. Ни камень, ни минерал. Последней строчкой она написала, если с ней что-то случится, досконально исследовать, и, если представляет ценность, отдать часть находки её дочери. В этой вещи нет ценности, да и родственников у Тамары больше нет, поэтому отдам тебе. На память. Я развернула свёрток, и у меня задрожали руки. Тим заглянул и тяжело вздохнул: там лежали два шарика. Синий и оранжевый. По спине поползли мурашки. Нашлись недостающие кусочки пазла. Когда мы вышли из института, меня ещё потряхивало, Тим крепко держал меня за руку. Он знал про воспоминания Равиля, я ему рассказала. Знал, что не хватало как раз двух элементов. — Теперь у тебя есть дед! И он тебе и про бабушку расскажет, и про маму! Почему нет радости? — Мне надо это переварить! Моя родная мама, получается, и не знала своего отца, — я открыла на телефоне её фотографию. Моя вера в генетику не подвела, сходство было очевидно. Мы побродили немного, а когда уселись на лавочку у фонтана, я достала шарики. — Ты собрала всю мозаику, что теперь планируешь с ними делать? — А ты? Тебе не интересно, какая в них за сила? Тем более это твой любимый цвет! — Этот я бы себе оставил, — хмыкнул Тим и взял в руки оранжевый, вглядывался в него, просветил на солнце. — Но я слишком слаб для этих сил. Вспыльчивый и злой, они меня поработят. Поэтому предлагаю от них избавиться! — Тим снова положил шарик на мою ладонь. — И вовсе ты не злой! — Я чуть человека не убил, — Тим отвёл взгляд. — А ведь я тоже, — я прижалась к нему. Хоть и было жарко, но меня обдало холодом изнутри от воспоминаний. — Мне очень хотелось убить Равиля, после того как я побывала в его голове. Не знаю, что меня остановило. Даже сейчас думаю об этом, и так страшно становится. Понять, что я убийца! Монстр! А ведь Равиль тоже потом про себя это понял, и его силы сожрали изнутри. Вытравили из него всё хорошее, чтобы он жил не с чувством вины, а с ощущением всемогущества. Тим, это так страшно! Ты прав! Лучшее, что мы можем сделать, — это избавиться от этого! Если сила изначально создана из зла, она никому не принесёт ничего хорошего! Тим вдруг прижал меня к себе сильно-сильно: — Вот поэтому я тебя и люблю! Потому что ты тогда не убила паука, который тебя напугал в лесу. И Равиля, хоть он и заслужил. Ты оказалась сильнее влияния шаров! — Это потому что я слабая. Даже разозлиться нормально не могу и всех всегда прощаю, — хмыкнула я. — Только это в итоге всех спасло! И Ковалёва, и Равиля, и нас, и паука! Тим говорил так серьёзно и везде приплетал этого несчастного паука, что я рассмеялась. — Давай правда избавимся от шариков. — В унитаз?! — Лучше в реку! Когда мы собрали все шарики вместе, они будто примагнитились к друг дружке, стали светиться ярче и образовали шар. Мы стояли около Москвы-реки и раздумывали. Меня всё ещё терзали сомнения и страхи. Но это было правильно. Чтобы не было искушения и никто больше не пострадал, нужно избавиться от шаров. Убрать в такое место, где их не достанет никто. — Загрязняем реку, — вздохнул с улыбкой Тим. — Куда уж больше! Мне кажется, мы совершаем глупость! Шары добыли из недр пещеры, а мы их просто выбросим? — А ты не думала, что их спрятали так глубоко неспроста?! Никто не должен был найти это! Отпускай на счёт три! Раз! Два! Три! И я выпустила из рук шарики, они не разлепились, плюхнулись в реку все вместе, и по поверхности пошла рябь, светящаяся разными цветами. Мне показалось, что шары просто растворились, стали прозрачными, превратились в круги на воде. А может, они просто ушли на дно и исчезли из виду. Я вздохнула, Тим переплёл наши пальцы и улыбнулся мне. А ночью мне приснился сон, что существо улетает, паря над вершинами гор. Воробьёвых гор. На закате. Чуть ли не касаясь размытыми очертаниями шпиля МГУ. Оно стало блекнуть на фоне неба и совсем пропало, словно уходящее за горизонт солнце. И почему-то я подумала во сне, что просто не раздавила ещё одного паука... Конец