Крючок попал ему в правую щеку. Он уже чувствовал, как по шее течет теплая кровь. «По крайней мере, не загрязнится», — решил он. Пока мальчик осторожно обходил его, Мико взялся за удилище. — Дай-ка лучше мне, — сказал он, крепко ухватившись за него рукой, а потом начал пятиться, стараясь выбраться из толпы мальчишек, собравшихся у перил, которые все равно были слишком увлечены рыбной ловлей, чтобы заметить, что что-то неладно. Мальчик подошел к Мико справа и уставился на крючок. Мико заметил, что волосы у него рыжие, а кожа белая, как это часто бывает у рыжих. Он был почти такой же высокий, как Мико. Не слишком худой, во всяком случае, кости не торчали. Брови у него были темно-рыжие и тонкие; испуганные, широко раскрытые глаза — зеленые. Лицо худенькое, зубы белые, но кривые до того, что почти все они шли крест-накрест. Уголки рта, сейчас плотно сжатого, от природы загибались кверху. — Кажется, хорошо засел, — сказал он после внимательного осмотра, испуганно глядя на Мико. — Сейчас посмотрим, — ответил Мико и осторожно поднес руку к крючку. Он нащупал его основание там, где тонюсенький крючок был привязан к леске, и потом, едва притрагиваясь к нему пальцами, добрался до того места, где он вошел в щеку. Мальчик смотрел на него и думал, что при всей их величине пальцы у Мико удивительно легкие. На том месте, где крючок закруглялся, Мико напряг пальцы и чуть нажал, нащупывая зазубрину. Наконец кончиком пальца он нашел ее. — Кажется, не очень глубоко, — сказал он и дернул изо всех сил. Сморщился. На кончике крючка оказался сгусток крови и крошечный кусочек мяса. Ему показалось забавным, что на длинной верхней губе мальчика выступили капельки пота. — Вот и все, — сказал он. — Вытащил! — Ух! — медленно выдохнул мальчик. — А я уж думал, что он засел тебе прямо в скулу. Вот, — он пошарил у себя в кармане, — возьми платок. Боюсь, что не слишком чистый, — сказал он, — да ты бери, это грязь безвредная! — Ничего, — сказал Мико, — у меня свой есть. Возьми свою удочку и, Бога ради, смотри, что делаешь. Тебе даже больше никакого живца теперь не надо — лучше приманки не придумаешь. Он засмеялся, пошел к борту, лег на край и стал опускать в воду свой платок, пока он не промок как следует в морской воде, а потом вытащил и прижал к щеке. Затем отнял и посмотрел на то место, где кровь смешалась с солью. — Давай я тебе сделаю, — сказал рыжий мальчик и, взяв у него из руки платок, стал осторожно похлопывать Мико по щеке, пока кровь не остановилась. — Надо бы йодом смазать. — Йод из моря достают, — возразил Мико, — а на платке морская вода, чем тебе не йод? — Верно, — сказал мальчик. — Ты только на меня не сердись. Неудачно это у меня получилось, что и говорить. Я ведь в первый раз. — А спиннинг чей? — спросил Мико. — Да отца моего, — ответил мальчик. — А он знает, что ты его взял? — Как же! Я просто вернулся из школы, стащил его и удрал. — А ты не знаешь, — сказал Мико, — что в морской воде такой спиннинг в два счета можно испортить? Да он уже испортился. И влетит же тебе от отца, и ведь за дело. — Погоди, вот увидит мой роскошный улов, — сказал мальчик. — Если он форелью увлекается, — сказал Мико рассудительно, — ему вряд ли понравится, что его лучшую удочку губят ради макрели. Мальчик рассмеялся. — Да ну, — сказал он. — Я ему как-нибудь зубы заговорю. Он у меня хороший. — Как тебя звать? — спросил Мико без дальнейших обиняков. — Питер Кюсак, — сказал рыжий мальчик. — А тебя как? — Мико, — ответил он и, подумав, что мальчик ничего себе, улыбнулся. — Удил бы ты лучше макрель, — сказал он, — если хочешь поразить отца. — Правильно, — сказал Питер. — Мы ведь еще увидимся, правда? Мальчики снова занялись рыбной ловлей. Они стояли рядом. Время от времени Мико с подчеркнутой осторожностью уворачивался от удочки Питера, и тогда они принимались хохотать, и смех еще больше сближал босого мальчика в нитяной фуфайке и мальчика в беленькой рубашке и коричневых ботинках с белыми носочками. Но вот начался отлив. Море отступило, а с ним и рыбешки, а за рыбешками и прожорливая макрель. Старая барка выступила из воды. Оказалось, что та часть ее, которую прежде не было видно, вся покрыта зелеными водорослями. Мико не любил смотреть на старую барку, когда море оставляло ее. Тогда казалось, что она теряет всякое достоинство и превращается в никому не нужную старую развалину, которая к тому же скверно пахнет, когда солнце добирается до нижней ее части. — Ты в какой стороне живешь? — спросил Мико Питера, нанизывая на кусок бечевки свой внушительный улов. — Да в западной, — сказал Питер. — Значит, нам с тобой по пути, — сказал Мико. — Айда, ребята! — И он, перекинув через плечо веревку, взвалил себе на спину рыбу. Томми хотел было запротестовать: «А что мать скажет, когда увидит, что у тебя вся фуфайка в чешуе!» — но, зная, что Мико искренне подивится такому вопросу и только плечами пожмет в ответ, повернулся к Питеру и пошел с ним вперед. — Ты в какую школу ходишь? — спросил он. — Да я уже кончил одну, — сказал Питер. — Теперь, после каникул, пойду в среднюю. — И я тоже, — сказал Томми. — У меня стипендия. — Да? — сказал Питер, приостанавливаясь. — И у меня тоже. Они выяснили, что пойдут в одну и ту же школу. — Слыхал, Мико? — спросил Питер, оборачиваясь. — А мы-то с твоим братом в одну школу пойдем. А ты тоже пойдешь? — Нет, — сказал Мико. — Я буду с отцом рыбачить. Лицо Питера выразило удивление, потому что в его среде дети, окончив государственную начальную школу, непременно шли в среднюю, в независимости от того, получали они стипендию или нет. Однако задумываться над этим он не стал и заговорил с Томми о школе. — Он что, Мико, маменькин сынок? — шептал Туаки. — Это почему еще? — спросил Мико. — А носочки-то! Смотри, совсем как у девчонки, — сказал Туаки, указывая пальцем. — Да еще белая рубашка и поясок разноцветный. Да еще в ботинки нарядился среди лета. Мико рассмеялся, сам не зная над чем: то ли над изумлением, выраженным в серьезных синих глазах Туаки, то ли над его крошечной фигуркой, согнутой под тяжестью огромной связки рыбы. — Он не то что мы, — сказал он наконец. — Ему можно носить ботинки летом. У его отца, верно, деньги есть. — Вот тоже сказал, — возразил Туаки. — Да будь у моего отца сколько угодно денег, я все равно ни за что не стал бы ходить летом в ботинках. Они бы мне все ноги истерли. — Привык бы, Туаки, — сказал Мико. — И все равно он, кажется, здорово хороший парень. — Может, и так, — сказал Туаки без большой уверенности, пропуская дорожную пыль сквозь пальцы босых ног. Они возвращались домой вдоль реки по улице Лонг-Уок. Одержав кратковременную победу над уходящим морем, река обмелела и сейчас с какой-то торжествующей песней и присвистом мчалась по своему каменистому руслу. Кое-где из воды показывались камни. Солнце опустилось совсем низко вдали над заливом, ласково освещая белые домики Кладдаха на другом берегу реки; стройные мачты рыбачьих баркасов, казалось, сплошь опутанные веревками, возвышались на фоне розовеющего неба. — Вот это жизнь! — только успел сказать Мико, как вдруг около Испанской арки перед ним выросла толпа мальчишек. Их было человек двадцать, и они стояли тесной шеренгой, загораживая проход под аркой, и, надо сказать, весьма решительной шеренгой. Кое-кого из них Мико уже раньше приметил у доков. Почти всех их он знал в лицо, как обычно бывает, когда живешь в небольшом городке, но знаком с ними не был. Это было городское хулиганье. Это он сразу увидел. Ошибки тут быть не могло. Одеты они были совсем не так, как Мико с братом или Туаки. Короткие рваные куртки и штаны, протертые сзади до дыр, или штаны с остатками заплат. На голых местах виднелась городская грязь. Волосы или коротко остриженные, или заметно нуждающиеся в стрижке. Лица бледные, потому что там, где они жили, высокие дома заслоняли солнце, не пропуская его на длинные, узкие улицы. Сначала они остановили Питера и Томми. — Эй, ты! — сказал один из них, толкнув Питера рукой в грудь. — Куда это ты собрался? Мальчишка был высокий, почти одного роста с Мико и хорошо сложенный. Он вырос из своей одежды; его раздавшиеся плечи выпирали из куртки, и в дыры проглядывало голое тело. У него была круглая голова, вздернутый нос и маленькие глазенки. Питер посмотрел на его руку. — А ну, убери свою грязную лапу, негодяй! — сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более интеллигентно. Мальчишка до того удивился, что послушался, но потом, опомнившись, толкнул его в плечо так, что Питер от неожиданности сел на землю, а его нанизанная на веревочку клейкая рыба забилась в пыли. — Ты это с кем разговариваешь? — спросил мальчишка. Вид у Питера, сидевшего на земле с изумленно вытаращенными глазами, был очень смешной. — Так их, Бартли! — сказал один из приспешников. — Мы этой кладдахской шпане покажем. Мико чуть было не засмеялся над Питером, до того смешной был у него вид, но, заметив, что верхняя часть его тоненькой удочки сломалась, когда он падал, почувствовал прилив раздражения. Рот у него сжался, он подошел к Питеру, подхватил его под руки и поднял. — Это что за шутки? — спросил он Бартли. — А ты кто такой? — спросил Бартли. — Кто вам разрешил ходить на эту сторону реки? У вас свое место, у нас — свое. А раз вы не хотите сидеть на своем месте, так мы вам заявляем, что вся ваша рыба конфискована, и вы ее можете сейчас же сдать, и тогда мы отпустим вас с миром. А не отдадите, тогда мы вам покажем. Так что выбирайте. — Мико, — спросил Питер, — в чем дело? У Мико не было времени объяснять Питеру, что такое враждующие шайки. История была довольно-таки запутанная. Существовала кладдахская сторона реки, и существовала эта сторона реки. Здесь распоряжалась шайка то ли с Большой улицы, то ли со Средней улицы. И если кому приходилось заходить на вражескую территорию, это всегда грозило неприятными последствиями. В детстве все это было захватывающе интересно. Тем не менее Мико считал, что теперь-то они выросли из этого возраста. Но не тут-то было. — Послушай-ка, — сказал он, — вас тут десять на одного, так что драться, пожалуй, нам с вами ни к чему. Давайте договоримся: мы вам даем две связки рыбы из четырех, а вы нас оставьте в покое. «Я становлюсь к старости страсть каким рассудительным, — мелькнула у него мысль, — раз уж так увиливаю от драки». Но, с другой стороны, он понимал, что от Томми в драке никогда большого прока не было, а Туаки слишком мал, чтобы допускать его драться. Когда же он представил себе, что хорошенькую белую рубашку Питера изваляют в пыли, ему стало не по себе. К тому же он вспомнил о деде и пошел на компромисс. — А ну, заткни глотку, индюшачье рыло, — сказал Бартли. Приспешники захихикали. Томми, который отошел бочком от компании, собравшейся под аркой, взглянул на своего брата и увидел все признаки надвигающейся бури: здоровая сторона его лица побледнела, на скулах заходили желваки. «О Господи, — думал Томми, — только бы он не полез драться. Не хочу я, чтобы меня били. Не то что я трус или еще там что, но каждый раз, когда такое случается, у меня в животе прямо все падает, стоит только представить, как будет больно, если дадут по переносице или припаяют кулаком по глазу». И он обернулся, чтобы посмотреть, нельзя ли ускользнуть подобру-поздорову той же дорогой, что они пришли, но, к ужасу своему, заметил, что кольцо молча сомкнулось вокруг них. «Только бы он теперь не вышел из себя, — молился он, — а то меня побьют».